Татьяна Степанова - Темный инстинкт
— В подполье? Это как же.., вы поете где-нибудь сейчас или…
— Мы с ребятками играли джаз, — Корсаков первый раз за весь разговор улыбнулся. — И не только. В стиле Джерри Ли Льюиса даже пытались.
— А, знаю, в институте, когда учился, предки из загранки привозили, потом записи сам на Кузнецком покупал.
— И я тоже. А потом долбил себе на рояле. Только на джазе в нашем отечестве далеко не уедешь, Сергей.
— Это точно, — согласился Мещерский. — А сейчас вы…
— Сейчас? Ну, группа-то наша кое-как еще держится на плаву, даже деньжонки иногда заводятся. В Штаты вон ездили они зимой, во Франкфурт на фестиваль, компакт выпустили. А я… Ну, так жизнь моя сложилась, отошел я вроде от всего. Может быть, вернусь потом, а может… В общем, судьба. Вторым Джерри Ли Льюисом мне уже не стать. Вот в чем вся штука.
— А сейчас вы с Мариной Ивановной работаете?
— Нет, — Корсаков покачал головой, — я просто вплотную занимаюсь сейчас Рихардом Штраусом, вернее, трактовкой античных мифов в его творчестве. Хочу написать одну любопытную работку — ну, пока деньжонки еще не все спустил. На себя, так сказать, потрудиться хочу, для души. И возлагал громадные надежды на постановку «Дафны». И вот пожалуйста.
— Не повезло.
— Ну ничего. Будем надеяться, что второй наш проект увенчается большим успехом, — Корсаков, почти не щуря глаз, смотрел на солнце, которое в эту самую минуту скрывалось за легкой, похожей на серую пену, тучкой.
— Тоже опера?
— Почти что. Весьма любопытная, знаете ли, опера.
Поучительная по части превратностей судьбы. «Царь Эдип».
Слыхали?
Мещерский кивнул, хотя, по-честному, прежде он вообще никогда не слыхал ни о каких там операх Рихарда Штрауса. Вальсы, конечно, знал, но ведь их написал совершенно другой Штраус, так что… Но показывать свою неотесанность перед этим вежливым, ленивым и явно очень хорошо образованным сверстником никак не хотелось.
— Мне Тихоновна шепнула, вы ее об Алессандро Морески спрашивали, — Корсаков с усилием поднялся с дивана. — Так я там вам записи кое-какие подобрал: компакты на рояле, в зале лежат. Так что, если, Сережа, хотите…
— Неудобно сейчас. Такой день…
— Почему? Наденьте наушники, и все. И запомните: музыку в этом доме исполняют и слушают, а также обсуждают и критикуют всегда: в горе и в радости.
— Это я заметил.
— Вы очень наблюдательны, наверное.
— Не очень.
— Ну, значит, я ошибся, — Корсаков снова улыбнулся, а глаза остались тревожно-грустными.
— Морески ведь был последний кастрат? — выпалил Мещерский.
— Говорят, что был. Я этими тонкостями мало как-то интересуюсь. Кстати, там же есть записи и Альфреда Деллера. Это нынешняя звезда в Европе.
— Тоже сопрано?
— И недурное, насколько я слышал. Сравните, если пожелаете, очень даже любопытно. У обоих чрезвычайно редкая техника барочного пения. Андрей Деллеру в чем-то подражал. А в чем-то даже превосходил его. Он пел бельканто, и у него был редчайший тембр: критики говорили, ангельский голос. Но это в Италии говорили, а у нас…
— Там есть записи Шипова? — встрепенулся Мещерский.
— Сносные: с концертов в Милане и Венеции. Только наденьте наушники, Сережа. Хорошо?
— Конечно, — Мещерский покраснел. — Спасибо.
— Не за что, — Корсаков собрался было отчаливать. — А вы Егора не видели? Я, собственно, его разыскивал.
— Нет. Правда, собака лаяла. Но где-то далеко, у озера, наверное. И это давно было, еще утром.
— Парень горюет.
— Да.
Они помолчали. А потом Корсаков сказал:
— Странно все-таки, что Андрея убили на какой-то стройке.
— На шоссе.
— Ну да, я и говорю.
— Почему странно?
— Они же собирались на озеро. С Егором-Мотор подвесной проверять на лодке.
— Нам Марина Ивановна сказала, — осторожно заметил Мещерский.
— Они и меня с собой звали.
— А вы?
Корсаков пожал плечами.
— А я отказался. Хотел на машине в город смотаться, крем для бритья купить, еще кой-какие мелочи, а в результате и туда не поехал.
Мещерский подумал: вот удобный случай понастойчивее выяснить, а что делал этот джазмен, крашенный под Джерри Льюиса (ну, конечно, Корсаков напропалую подражал своему кумиру!), с одиннадцати до половины второго, когда, по свидетельству эксперта, Сопрано нашел свою смерть в придорожных кустах. Однако ничего, естественно, настойчиво выпытывать не стал: отчего-то накатила прежняя нерешительность: успеется. А будь Корсаков убийцей, все равно ведь солжет, так зачем стараться, нервы себе портить?
— Шипов тогда, наверное, просто передумал. Может, ветрено оказалось на озере. Он и ушел оттуда. Ему и голос надо было беречь, — предположил он нарочито простодушно.
— Этот парень не любил менять своих планов даже в мелочах. А потом, я отлично помню, как он радовался этому Петькиному подарку. Говорил, что мы лишаем себя колоссального удовольствия, не используя катерок. Этот мотор его прямо покорил.
— Почему? Не могу представить — Шипов и вдруг возится с гайками, болтами, промасленной ветошью. — Мещерский тоже поднялся с дивана, надоело смотреть на собеседника снизу вверх. — А почему его должна была покорить такая обычная вещь, как лодочный мотор?
— Потому что он бесшумный, — усмехнулся Корсаков. — Значит, рыбу не распугал бы.
— Шипов увлекался рыбалкой?
— Он убеждал всех, что увлекается любыми чисто мужскими видами спорта. Когда в Италии учился, рассказывал, что не пропускал ни одного футбольного матча в Милане, на ралли ходил, даже на бокс.
— Он — на бокс? Ну, видимо, я действительно его мало знал, — Мещерский тоже усмехнулся. — Вернее, совсем не знал. Мне так и сказали.
— Кто это вам сказал? — Корсаков вдруг нахмурился.
— Не помню уже, кто-то из ваших.
— Егор спортом серьезно занимается, — Корсаков вернулся к прежней теме разговора. — Так что ничего удивительного: родственные гены. Ну, теперь-то все это уже не важно. Ладно, пойду.
— Спасибо, Дима.
— За что?
— За Морески.
— Не за что, не за что.
Его ленивая скороговорка звучала в ушах Мещерского, когда он поднимался по ступенькам террасы, проходил комнату за комнатой, направляясь в музыкальный зал.
"Вот, предположим, сейчас я беседовал с убийцей, — думал он с каким-то даже смаком. — Здоровый малый этот джазмен, такому прирезать мальчишку ничего не стоило бы. Но какой-то он неживой, словно мешком ударенный.
Точно спит на ходу. И наследство ему тут вроде не светит.
Так что, не снимая с него подозрений, следовало бы заняться выяснением его собственного возможного мотива.
Где-то вне корыстных замашек, а может… Впрочем, корыстный мотив пока также трудно отнести и к иранцу. Интересно, а сколько ему платят? И к братцу Шилова. «Парень горюет» — ишь ты, вроде да, а вроде… Сначала истерику закатил, а теперь от всех прячется.
Кто же из вас действительно горюет об убитом? Притворяться-то все мастера".
Он медленно шествовал по дому. И слушал дом. И удивлялся. Чудное все же место. Убийство, трагедия, светопреставление. А от мягких кресел, абажуров, дорогих штор, белоснежных маркиз, колышущихся от легкого озерного бриза, фотографий знаменитостей, царственно-великолепного рояля и стопки нот на нем веет таким благословенным покоем! Солнечный зайчик, отраженный зеркалом, бегония, вьющаяся по стене из висячей вазы, терракотовый кирпич камина, чугунные щипцы для поленьев, ковер с арабесками — все солидно, ухоженно — ни соринки, ни пылинки, точно в этом доме живут, а не наезжают раз в году.
В вазах снова астры, темно-пурпурные гладиолусы (их принесли сегодня утром сторожа-охранники). С кухни (шикарная в этом доме кухня! Шкафы под мореный дуб, подобный сверкающему айсбергу огромный холодильник, кондиционер) аппетитно пахнет жарким. И властвует над всем этим кулинарным великолепием прямая и величественная пожилая дама в шелковой пижаме, с вечной папиросой во рту.
Минуя двери кухни, Мещерский видел, как Александра Порфирьевна ловко управляется с кухонным комбайном, загружает посуду в моечную машину, наклоняется к плите и тут же (точно у нее сто рук, как у бога Шивы) подсыпает свежемолотого кофе в кофеварку. Он вспомнил, как сегодня рано-рано утром приехал фургончик от «Фри фудс» и водитель сгружал какие-то коробки: видимо, припасы в этом доме пополнялись регулярно. И все это происходило словно бы само собой: раз и навсегда заведенный порядок вещей. Заведенный еще там, в Европе, и такой пугающе незыблемый в этой совершенно не европейской обстановке. "Средства позволяют ей жить так, как она привыкла там, — думал он. — И она ничего не хочет менять.
Ну, наверное, это правильно, раз средства позволяют".
Ему захотелось немедленно повидать Звереву. Он не скрывал от себя, что постоянно думает о ней. Вот расстались всего час назад, а она… Где она? Что делает? Плачет?
Скорбит?
Певицу он увидал, но только мельком — в кабинете ее бывшего мужа, где теперь обитал Файруз. Зверева все в том же платье и тех же украшениях сидела за столом и внимательно слушала иранца. Тот что-то тихо, однако очень горячо ей втолковывал. Мещерский напряг слух: кажется, речь идет о похоронах — музыкальное общество.., поставить в известность Малый Камерный.., определенной огласки все равно не избежать, однако… Тут раздался телефонный звонок. Файруз заговорил с кем-то на отличном французском.
