Михаил Черненок - Шальная музыка
Каретникова пожала плечами:
— Честно, не знаю, почему он к самолету не приехал. Сам же попросил меня слетать с ним в Москву. Хотел там пробиться на прием к какому-то выдающемуся врачу по энцефалиту, но боялся, что это не получится. Левчик стеснительный как девочка. У меня другой характер. Я, если надо, могу прорваться хоть к самому министру здравоохранения. А что?.. Не при капитализме живем! Наши министры — слуги народа… Ну согласилась помочь Левчику. Когда покупали в предварительной кассе билеты, вроде окончательно помирились…
— До этого конфликт был?
Даша поморщилась:
— Да, так… пустяки. Левчик приревновал меня к Валентину Александровичу. Сам же просил японский маг. А когда я достала «Националь», волну поднял, дескать, опять со стариком спуталась… А где больше чеки добудешь, как не у мужиков?
— Почему улетали в Москву, а вернулись из Риги?
— Без Левчика мне в столице делать было нечего. А в Риге знакомый парень живет. Холостяк, квартира с телефоном. Позвонила. Он говорит: «Садись в „Юрмалу“ — встречу». Ну вечером села в фирменный поезд. К утру уже в Риге была. Я ведь попутно с Левчиком хотела что-нибудь из дефицитных вещей добыть. Зима на носу, а у меня теплые сапоги развалились…
— Когда покупали билеты, Зуев ни на кого не жаловался?
— У него вообще нет привычки жаловаться. Только попросил, чтобы, когда поеду в аэропорт, захватила документы на магнитофон. Прошлый раз засуетилась я с Валентином Александровичем и без документов отдала маг Левчику.
— Где теперь эти документы?
— У меня в сумке.
Каретникова принесла из прихожей сумку «Дзинтарс». Расстегнув молнию, стала выгружать на журнальный столик содержимое: непочатый блок сигарет «Винстон», коробочки и тюбики с косметикой, прозрачные пакеты с колготками. Достала свой паспорт, авиабилет, зажигалку, несколько забавных сувенирчиков. Магнитофонные документы лежали на самом дне. Дорывшись до них, Даша вытащила бумаги из сумки и передала их Антону.
— Интересно, почему у вас не состоялась свадьба с Зуевым? — спросил Антон.
— Ой, да вы что! Левчик же инвалид. Вот если вылечится… Короче, замнем для ясности.
— Замнем, — согласился Бирюков и принялся листать техпаспорт «Националя».
Гарантийный талон номер 000735 был выписан на магнитофон с заводским номером 5ВАСВ 13676, который принадлежал Зуеву.
— Ну что?.. — нетерпеливо спросила Каретникова.
— Все правильно, — ответил Антон.
Даша облегченно вздохнула:
— Наверное, увидели Левчика с импортным магом и заподозрили в воровстве?
— Наоборот, у Зуева украли этот магнитофон.
— Кто?!
— В том и разбираемся. Как, по-вашему, кто из знакомых Левы способен на кражу?
— Кроме меня, Левчик ни с кем не общается… — Даша, болезненно морщась, потерла кончиками пальцев виски. — Нет, вру… С Мишей Позолотиным из студии звукозаписи дружит. Но Позолотин — отличный мужик. В английском рубит. Песни битлов переводит на русский запросто. Да и у Миши — собственный двухкассетный «Шарп». Зачем ему однокассетный «Националь»?
— А как Владик Труфанов?..
— Владька — толстый подонок. И мстительный как баба. Зуев вместе с Труфановым в студии работал, так ведь Владька выжил Левчика оттуда. А Левчик, в отместку, попросил меня перерисовать из «Крокодила» похожую на Владьку карикатуру и сам стишок под рисунком написал: «Эх, жизнь моя! Монета звонкая. Мужчина толстый я, но шельма тонкая». Вся студия от смеха за животики хваталась, пока Труфанов не разорвал рисунок. С той поры год прошел, а он все на нас с Левчиком зуб точит.
— Вы говорили Труфанову, что достали «Националь»?
— Никому об этом не говорила. Зачем говорить? Тут только заикнись, сразу начнутся расспросы, где да что…
— Как Труфанов «зуб точит»?
— Недавно встретил меня возле своего кафе и давай штангистскими плечищами дергать. Дескать, передай Левчику, чтобы прекратил писательство. А чего прекращать? Зуев никогда за деньги не переписывал музыку. Ну я, понятно, сорвалась и тоже Владьке пару ласковых сказала.
— Что именно?
— Если, мол, он и дальше будет на нас с Левчиком бочку катить, заложу в ОБХСС его видеогадюшник.
— Вы там бываете?
— В кафе?.. Никогда!
— Откуда знаете, что там «гадюшник»?
— Знакомый парень рассказывал.
— Какой?
Каретникова нахмурилась:
— Вы прямо как Костя Веселкин. Тот при каждой встрече расцеловать готов, а исподтишка выпытывает: на какие доходы живу, с кем встречаюсь, зачем мужикам улыбаюсь… Я не круглая дурочка, понимаю, куда Костенька роет. Поэтому и ему, и вам открыто говорю: живу не монахиней, но на свои собственные. Встречалась с парнями, которые нравятся, и дальше буду встречаться, только не за деньги. Я не продажная!.. Короче, замнем на эту тему…
— Замнем так замнем, — миролюбиво сказал Бирюков. — Личная жизнь — ваше дело. Но скажите, Дашенька, зачем вы представились Валентину Александровичу Любой Зуевой?
— Что в этом плохого?
— А что хорошего?..
Каретникова опустила глаза:
— Хорошего, конечно, мало… Бабская месть во мне заговорила. Раньше мы с Любой дружили. Потом она на меня обиделась, что я не вышла замуж за Левчика. Стала грязью поливать. А я разве виновата, что ко мне, даже когда не хочу, мужики липнут? Короче, я тоже психанула и самым настырным поклонникам сталa называться Любой Зуевой. Общежитский телефон Любин говорила, чтобы прилипалы понервировали ее.
— И много таких случаев было?
— Больше, чем надо. — Даша устало посмотрела Антону в глаза. — Что-то вы глубже Кости Веселкина роете. Дело, кажется, пахнет не одним украденным магнитофоном. Скажите откровенно: что с Левчиком?..
— Убили его, — сказал Антон.
— Насмерть?!
— Разумеется.
— Не пугайте… — Даша растерянно заморгала, на глазах у нее навернулись слезы. — Такое даже подонок Труфанов не сделает. И вообще… за что Левчика убивать? Головой ручаюсь, не за что!..
Внезапно зазвонил телефон. Каретникова не обратила на это ни малейшего внимания. Звонки раздавались настойчиво, но Даша сидела, прижав ладони к коленям, словно заледеневшая. Только по просьбе Бирюкова она подошла к телефону и сняла трубку:
— Слушаю… Отстань, без тебя тошно… Ничего не случилось. Всю ночь в самолете не спала, потому и не в настроении. Уехали… Почему уверен?.. Ах проконтролировал! Ну, считай, что с двумя мужиками любовь кручу. Устраивает?.. Нет?.. Тогда катись ты, Ричард, на хутор бабочек ловить! Как понял? Перехожу на прием! Конец связи… — Даша резко бросила телефонную трубку на аппарат и кончиками пальцев вытерла на щеках полоски от скатившихся слезинок. — Вот связалась на свою голову с подонком!..
— Зубенин?.. — спросил Антон.
— Кто же еще. Уже проверил, что черная «Волга» стоит у моего подъезда, и переживает, как бы я днем не переночевала. Еще один «Агрессор» нашелся!..
— Ревнует?
— Зациклился на бабах. — А к Зуеву он вас не ревновал?
— С какой стати? Ричард не знает про Левчика. И вообще… на работе я недотрога, как секретарша Златка. Только та напропалую с директором крутит, а я, по правде, ни с кем из сотрудников института не связываюсь. Последнее дело — в родном коллективе с женатиками любовь крутить.
Каретникова, словно не находя себе места, прошлась по комнате. Затем принесла из кухни полстакана воды и торопливо стала рыться в глубине сумки. Видимо, не отыскав то, что надо, вытряхнула содержимое: на журнальный столик. По столику рассыпались упаковки разных лекарств. В основном, как заметил Бирюков, это были препараты, успокаивающие нервы. Выдавив сразу две таблетки, Даша мелкими глотками запила их водой, глубоко вздохнула и вяло принялась сбрасывать лекарства назад, в сумку. Антон спросил:
— Снотворное?..
Даша молча кивнула. Уложив лекарства, поставила сумку под столик, села на стул и зябко поежилась:
— В двадцать пять лет бессонницей маюсь, транквилизаторы глотаю Думаете, от хорошей жизни?..
— Я о вас почти ничего не знаю, — сказал Бирюков.
Каретникова усмехнулась:
— И никто ничего толком обо мне не знает. На работе женщины завидуют: вот Дашка живет! Не хнычет, шутит, смеется. И правда, смеюсь много. Но иногда сквозь смех так сердце защемит, что в глазах темнеет. Вот до чего пятилетняя борьба за жизнь меня довела… Когда в ГПТУ училась, жила в общежитии. Никаких забот не было. Закончила учебу — направили в телеателье. Квартиры нет. Сняла в частном домике у старушки за Каменкой комнатку. Получала сто рублей, тридцать за квартиру отдавала. На семьдесят рубликов в месяц и питалась, и одевалась, и обувалась. Можете представить, как сытно и нарядно выглядела. Зуев тогда жил у бабушки. Когда бабушка умерла, Левчик стал к себе звать. Тогда он нормальным был, красивым. Я тоже не уродина. Подали заявление в загс, и надо ж было Левчику на энцефалитного клеща нарваться… Как увидела его после больницы, внутри захолодело. Открутилась под разными предлогами от загса. В ателье вкалывала, не считаясь со временем, а зарплата — все те же сто рублей. Дошла до ручки. Стала пробивать место в общежитии — глухо. Посоветовали сочувствующие люди сходить к председателю райисполкома. Пробилась в приемную. Там — медальный звон. Ветераны собрались по квартирному вопросу. Председатель всех разом к себе впустил Каждому слово предоставил. Ну старички и пошли свои подвиги расписывать! Один — под Сталинградом бился, другой — Москву отстоял, третий — на вражескую амбразуру грудью падал и до сих пор не может понять, почему живым остался, четвертый — чуть в Эльбе не утонул. Короче, как я и поняла, заслуги у ветеранов сомнительные и юбилейных медалей старички наполучали за то, что после войны долго прожили. Предрайисполкома тоже, видать, раскусил ораторов. Слушает внимательно, ласково улыбается, а у самого, вижу, зевота скулы сводит. Докатилась очередь до меня. Удивился: «Тебе, цыпленок, чего? Тоже квартиру? На каком основании?» — «На том, — говорю, — что цыпленок тоже хочет жить». — «Живи, девочка. Кто тебе не дает?» Начала лепетать про сторублевую зарплату, а ветераны всей бригадой, чуть не в рукопашную, на меня: «Бессовестная! Не успела на ноги стать, и уже квартиру ей подавай!» Тут такое началось… В общем, из кабинета выскочила без памяти. Чувствую, ноги подкашиваются. Села на райисполкомовском крыльце, зубы стиснула, а слезы ручьем катятся. В голове пусто, как в турецком барабане. Сколько времени просидела, не помню. Вроде бы ветераны медалями прозвенели. Чиновники из райисполкома после работы выплеснулись. А я все сижу. Смотрю, сам председатель выходит — представительный, гордый дядечка с невыспавшимися глазами. Думаю, сейчас остановится, скажет: «Не реви, цыпленок. Построим вот к двухтысячному году тьму квартир, каждая семья по-человечески жить станет». Не остановился. Будто каменный, прошагал к персональной «Волге», хлопнул дверцей с шиком укатил…
