Владимир Колычев - Дважды коронован
– Вот и я говорю, что Спартак Евгеньевич совершил ошибку, он должен был держать себя в руках. Но как бы вы сами себя повели, если бы кто-то стал хватать за руки вашу супругу и оскорблять ее?
– Подполковник Удальцов – не кто-то, он – сотрудник органов внутренних дел. К тому же он представился, показал служебное удостоверение, так что гражданин Никонов прекрасно знал, кого бьет. А если бы и не знал, все равно, никто не давал ему права распускать руки, – осуждающе взглянув на Спартака, выдал Дремов.
– Но ведь он не думал, что все так получится.
– А вот получилось!
– И все-таки Удальцов был не прав. Злоупотребив своим служебным положением, фактически спровоцировал Спартака Евгеньевича на противозаконный поступок...
– Может быть, – сдался наконец следователь.
– Спартак Евгеньевич не представляет опасности для общества. Он осознает свою вину и не собирается вмешиваться в ход расследования. Более того, находясь на свободе, Спартак Евгеньевич примет все меры, чтобы обеспечить потерпевшему надлежащий медицинский уход, самую современную технику, лучшие лекарства, – распинался адвокат.
– Следовательно, можно изменить меру пресечения на подписку о невыезде, – продолжил за него Дремов.
– Да, было бы логично...
– И не надейтесь, – сочувствующе развел руками Дремов. – И не пытайтесь меня убедить. В нашем случае затронута честь сотрудника милиции, дело взято на особый контроль, и, увы, при всем моем желании, я ничем не могу вам помочь. – Он ясно давал понять, что давать на лапу бесполезно. Взять, конечно, может, но толку от этого будет ноль.
– А направление на экспертизу аффекта? – раздосадованно спросил адвокат. – В специализированое медицинское учреждение...
– Экспертизу мы должны провести, – кивнул следователь, – но сделать это можно в следственном изоляторе. Там, куда мы направим гражданина Никонова, амбулаторная экспертиза проводится.
– Все-таки следственный изолятор, – поджал губы адвокат.
– Говорю же, все очень серьезно. Дело на контроле в Генеральной прокуратуре. Мне снимут голову, если я поступлю иначе.
Адвокат заходил с разных сторон, и сверху пикировал, и снизу атаковал, но все тщетно. В итоге Спартака отправили в камеру предварительного заключения.
* * *– Бегом! Живо! Пошел! Пошел!..
Крики конвойных, лай овчарок, шум взлетающего самолета – все перемешалось в оголтелую какофонию. А еще тычки дубинками, пинки. Все правильно, в этапе без малого двадцать человек; и новички в нем есть, и прожженные уголовники, которые вмиг сядут ментам на шею, если те проявят слабину... Спартаку нужно было понять саму систему, по которой сейчас действовали менты. Так проще относиться к тому, что сейчас происходило, и к тому, что будет происходить дальше. Если есть логика в этом кошмаре, значит, не все так страшно, как кажется. Полный хаос – вот что пугало его больше всего.
– Бегом! Бегом!
Собачьи зубы клацнули у самой руки, но все-таки не достали. Зато пузатый вертухай не промахнулся, и его дубинка больно ударила по плечу. Спартак покосился на него, сфотографировал взглядом. Он не злопамятный, но все помнит...
– Давай сюда!
Оказавшись в полутемном помещении, Спартак первые несколько минут ничего не видел и метался как слепой котенок. Чья-то рука схватила его за футболку, показывая направление. Сначала послышался хруст разрываемой ткани, затем глухой стук, с которым он врезался в кого-то, затем лязг закрываемой двери.
Камера крохотная, метр на метр, а людей битком, человек пять как минимум. И тьма кромешная.
– Че толкаешься? – спросил кто-то у Спартака.
– Щас вообще урою! – ответил чей-то голос. Видно, кто-то крутой и буйный принял упрек на свой счет.
Постепенно глаза начали привыкать к темноте. Спартак стоял у самой двери, «кормушки» здесь не было, только глазок, из которого скупо сочился свет. Он разглядел худощавого мужчину в очках и с бакенбардами, в которого врезался не по своей воле. Рядом с ним стоял бритоголовый мужик с огромными ушами, широким носом и маленькими, далеко расставленными глазами, зло смотревшими на него.
– Че вытаращился, морда? – рыкнул он на Спартака.
Здесь каждый – сам за себя. И человек здесь человеку – волк. Такие правила. И Спартак должен принимать их как данность. Не дело это, собачиться между собой, но, увы, на вызов он обязан ответить силой, поэтому ничего не оставалось, как схватить баклана за горло.
Рука у него сильная, длинная, и он мог держать грубияна на безопасном от себя расстоянии. А еще ему пришлось растолкать людей, сбившихся в кучу, чтобы прижать бузотера к стене. Сил хватило и на это.
Ушастый баклан пытался что-то сказать, но Спартак так плотно сжал ему горло, что наружу вырывался лишь сдавленный хрип. Но мольбу о пощаде можно было прочитать и по глазам.
Грубиян уже начал терять сознание, когда Спартак отпустил его.
– Э-э-кх-хрр... У-у... Зачем? – массируя передавленное горло, прошептал баклан.
– Чтобы за базаром следил.
– Так ведь и убить можно.
Спартак ответил ему надменно-насмешливым взглядом. Конечно, можно убить. Слово не воробей, чтобы вылететь – и тю-тю. Слово – бумеранг: вылетело, вернулось и по голове. Так часто бывает в жестоком мире крутых людей.
В отстойнике их держали не меньше часа. И за все это время Спартак не проронил и слова. Баклан тоже подавленно молчал. А потом их повели на досмотр, в мрачную, с низкими потолками комнату. Здесь арестантам велели раздеться до трусов, прощупали одежду, обувь и выстроили в шеренгу возле железного стола. Спартак предъявил к досмотру спортивную сумку, очкарик показал рюкзак, «баклан» – вещевой мешок, кто-то – чемодан, а у некоторых вообще не было вещей. Но менты заглядывали не только в сумки; один из них, губастый и щекастый, велел Спартаку снять даже трусы.
Спартак в ответ отрицательно покачал головой.
– Не понял! – взвыл губастый.
– Нет ничего там. Отвечаю.
– Да я тебя, гниду! – досмотрщик замахнулся на него дубинкой, но Спартак так стрельнул на него взглядом, что рука невольно опустилась.
Нет, вертухай не испугался, может, оробел слегка, сопоставив себя с глыбой, которую представлял собой Спартак, и решил, что в одиночку с ним не справится.
– Комаров! Тут нападение на сотрудника! – крикнул губастый, призывая на помощь других тюремщиков.
Второй надсмотрщик замер в нерешительности. Худой, щеки провалились, грудь впалая, немощность в каждом движении. Ему бы груши околачивать, а не арестантов принимать.
Но где-то рядом бродит некий грозный Комаров, а с ним – наряд, те самые вертухаи, что сгоняли этап с машины. Собак у них уже нет, но дубинки при себе.
– Нападение будет вечером. Когда ты пойдешь домой, – спокойно, без надрыва, проговорил Спартак и, увидев обручальное кольцо на руке губастого, добавил: – Еще тебя будут бить на глазах у твоей жены, а может, и убьют.
Спартак умел говорить убедительно и предельно доходчиво. Угроза подействовала, но мент все еще не мог успокоиться и осатанело протянул:
– Что ты сказал?!
– У меня бригада на воле.
Спартак не знал этого досмотрщика, но Гобой легко мог навести о нем справки. Узнал же он, в какую тюрьму отправили Спартака. И про начальника СИЗО кое-какую информацию пробил. Ну а как без разведки жить, когда вокруг все как в тумане?
– Глотов, что такое? – спросил появившийся Комаров, плотного сложения мент в камуфляже с прапорскими звездочками на погонах.
– Тут бузит один, – растерянно сказал губастый. – Я думал, ударить меня хотел...
– А ты не думай! Ты бей! – И Комаров перетянул Спартака дубинкой по спине. На этом вся экзекуция и закончилась. Больно. Унизительно. Но все бы ничего, если бы ушастый и широконосый «баклан» тоже не отказался снимать трусы. И тоже пригрозил губастому расправой. Вот тут мент и оторвался на нем. Сначала ткнул дубинкой в живот, затем огрел ею по шее. Подключился к процессу и его худосочный помощник, шарахнув бунтаря по спине. К тому моменту, когда появился Комаров со своей отмороженной свитой, широконосый уже лежал, не пытаясь подняться.
То же самое могло случиться и со Спартаком. Хотя лучше уж на полу с отбитыми почками валяться, чем перед кем-то заголяться. Он – уважаемый человек, и ему никак нельзя позориться. И сам себя не поймет, и пацаны озадачатся. Но ему повезло, он смог внушить уважение к своей персоне.
По иронии судьбы, после обыска заключенных повели в соседнюю комнату на медосмотр. Сначала человека избили, отработав по почкам, а потом врач должен был выслушать его жалобы и осмотреть.
– Нет у меня жалоб, – скривился ушастый, со злостью глядя на грузную женщину с уродливой волосатой родинкой на подбородке. – Не буду я здесь жаловаться. Я в Организацию Объединенных Наций буду жаловаться! Я вас тут...
Конвойный замахнулся на него, и он замолк, вжав голову в плечи.
У Спартака жалоб не было. Ни на здоровье он пока не жаловался, ни на судьбу. Да, не повезло ему, угодил за решетку, но ведь и здесь жить можно, именно жить, а не существовать.
