Боб Джадд - Трасса смерти
Я разминал ноги, вышагивая мимо «Лижье», «Бенеттона» и «Корелли» к гаражу Тайрелла, где Кен Тайрелл собственной персоной прислонил свое длинное тело к стене ангара.
— Как жизнь, Кен?
— Да беспокоит меня одна вещь, — ответил он, его крупное ястребиное лицо повернулось ко мне, зубы торчали изо рта в разные стороны, а глаза щурились сквозь дымчатые очки в роговой оправе. — Лучше бы они установили эту проклятую верхнюю решетку до «Гран-при», иначе птицы засрут выездную дорожку. — Рядом с ним по всему проходу штабелем были уложены трубы ограждения.
— Выходит, не только Джекки беспокоится о нашей безопасности.
— Я беспокоюсь о ней, когда это касается меня. Меня беспокоит моя собственная безопасность. Видел я, как ты вертелся в Коупсе. Что у тебя там случилось?
— Будь я хорошим водителем-испытателем, тогда бы знал.
— Да ладно, не кипятись.
— Кен, движок вырубается и снова врубается. Может, ты отдыхаешь, когда твои 750 лошадиных сил включаются и выключаются на повороте при скорости 195 миль в час, но я не могу.
— Это оттого, что ты закачиваешь в топливные баки, по причине нашей бедности, странную вонючую смесь, которая якобы дает удачливым командам дополнительные 50 лошадиных сил.
— Ну и поэтому мне не стоит волноваться?
Его лицо скривилось, когда мимо пронесся его гонщик Груйяр.
— Водитель-испытатель, говоришь, — процедил он. — Не те великие водители, которые гоняют здесь, выжигают трассу, возвращаются и дают указание техникам добавить четверть ома в датчики конечной платы левого переднего крыла. Великие водители, — он повернулся спиной к трассе и сложил руки, улыбаясь и воодушевляясь от своей речи, — великие водители эту технологию не ставят ни в грош. И у них нет политического мнения, которое заслуживало бы внимания, или художественного вкуса в декоре, в духе «Вог», и вовсе не обязательно им ходить, окруженными фанатами. Но великий гонщик сидит на своем месте в машине, и, когда ты кивнешь, он поставит ногу на педали и задаст жару испытателям.
— Бергер говорит, что единственная ощутимая разница между ними и Сенной в том, что Сенна знает, как лучше подготовить свою машину. Все эти годы Сенна водил детские коляски и гонял в «Формуле-3».
— Железки — дело не твое. Пусть техники разбираются. Твое дело — сесть в машину и нажать на педали.
— По-моему, слишком просто. Вот что гласит Универсальный закон Эверса номер 12: «Любая чужая работа легче моей».
— Что ж, — сказал он, — я с тобой согласен. Твоя работа чертовски легче, чем моя.
Универсальный закон Эверса номер 13: «Гоночная трасса — самое неподходящее в мире место для поиска симпатии». И в самом деле, если ищешь сочувствия — не лезь в гонщики.
Я проковылял обратно к своему ангару. «Феррари» свои двери закрыли, вероятно, что-то прячут. По крайней мере, у них есть двери, чтобы закрывать. В Сильверстоуне, в довершение ко всему прочему, в ангарах не на всех еще гаражах навешены двери. Это не самое страшное, погода была прохладная и ясная, а у нас было не так уж много технических достижений, которые следовало бы скрывать. Но если повезет, через две недели нам маячил «Гран-при» Британии.
Поодоль, возле трибун, стоял автобус радиовещания компании «КСН», кто-то собирал антенное хозяйство и упаковывался. Мой одноклубник Рассел Симпсон заскочил, чтобы поменять резину. Гаражная группа ремонтников продолжала критиковать изменения в трассе, а он вновь умчался, взбив облако цементной пыли возле здания. Я вошел в гараж, схватил пару наушников со стойки, пошел назад через выездную дорожку и остановился возле Алистера у ограждающей стенки.
— Как дела? — спросил я.
— Мы чуть убрали с его заднего крыла, чтобы он мог немного прибавить на прямых. Сейчас он проходит круг приблизительно за 1 минуту 27,095 секунды — примерно на секунду быстрее тебя.
— Я ни одного круга не прошел нормально.
— Так давай попробуй!
— Отремонтируй эту стервозную машину!
— Скажи электрику.
Мимо, вовсю стараясь, промчался Рассел. Он сообщил по радио:
— Шины горячие, на прямой я набрал более 200, надо понимать, что скорость возросла и круг будет неплохим.
Алистер поднял большой палец вверх, счастливый, что его аэродинамическая уловка сработала, а я подумал, что буду рад, если это так, как вдруг без предупреждения на меня набросилась какая-то собака.
Совершенно из ниоткуда.
Она неслась на меня с огромной скоростью.
Прямо передо мной раздалось глухое рычание, я даже слышал, как она прыгнула после своего рывка ко мне, и низко над землей раздался громкий яростный вой зверюги, я инстинктивно шарахнулся в сторону и когда обернулся, чтобы защитить себя, то оказался на пути машины Милезе. Падая, я потянулся к Алистеру, схватил за куртку на спине, потянул его за собой, и Алистер тоже начал падать. Милезе до отказа выжимает акселератор и успевает проскочить за долю секунды до непоправимого.
Подсознательно мой мозг четко зафиксировал последовательность и детали случившегося. Я падаю спиной на дорожку, крепко ухватившись за Алистера, поворачиваю его, сам пытаясь встать, но при этом тяну его вниз, и он хватается рукой за желтый дождевик Бэкингема. Тянет Бэкингема вместе с нами, и этого оказалось достаточно — едва достаточно, чтобы замедлить наше падение на дорожку и чтобы Милезе пронесся мимо нас: голова моя коснулась дорожки буквально через сотую долю секунды после того, как тут пронеслась машина, а полсекундой позже сюда же падают и Алистер с Бэкингемом.
Глава 15
Я падаю назад. Что за собака, откуда?
Могу поклясться, что я видел, должен был видеть, длинную узкую оскаленную морду, розовые и черные десны и влажные зубы в широко раскрытой пасти. Собака была в ярости. И целилась прямо в горло.
Думай, времени полно. Потянувшись к плечу Алистера, сначала промахнулся, а потом в падении назад успел вцепиться пальцами в его рубашку. Рев машины «далара», которой правил Милезе, был все ближе, когда Алистер начал тоже падать назад и медленно поворачивать голову ко мне, ноги его стали подгибаться под моим весом, а рубашка — рваться в моих руках. Так же было и с Филом. Так же неожиданно, так же в падении с выражением испуга на лице. Как же они могли быть столь тупыми? Ведь это надо — повторить тот же трюк. На этот раз со мной, но в том же самом виде. Руки Алистера вытянуты, он ими машет вверх и вниз, как заводная игрушка. Голова его отворачивается от меня. В сторону Джереми. Который на него не смотрит и пытается отбросить руку Алистера. Джереми совершенно не готов удержать на себе вес тела Алистера, а потом и моего, это заставляет его резко отступить назад, а потом сделать еще один шаг туда в пустоту. В удивлении Джереми раскрывает рот, его позолоченные, в круглой тонкой оправе очки слетают с носа. А надувшийся желтый полихлорвиниловый макинтош, взмыв в синее небо, опускается вниз, становясь все больше в размерах, когда я начинаю ощущать горячее дыхание машины, пролетающей где-то подо мной, толчок, а затем — пустота, и шум, и запах масла, выхлопных газов, горячей резины и удар затылком о покрытие, и в этот же момент плечо Алистера опускается на мое плечо и мягко падает Джереми.
— Форрест! — доносится откуда-то издалека. Форрест? Да ведь это мое имя!
— ФОРРЕСТ! — Я не хочу просыпаться, хочу по-прежнему оставаться в этом теплом сне, в котором я беспрерывно падаю. Я открыл один глаз, и большая неясная голова склонилась надо мной.
— Кажется, он меня слышит. Форрест!
— Прошу вас, — произнес другой голос, — его нельзя трогать!
— Все в порядке, — сказал я, открыв глаза и увидев над собой лицо с падающими короткими коричневыми волосами, симпатичным ртом в губной помаде. — Привет, Сьюзен!
Вот ее лицо оказалось в фокусе, а за ним открылся бледно-зеленый потолок. И тут же — раскалывающая голову боль. Я снова прикрыл глаза.
— Очнись, Форрест!
— Может, вам зайти позже? — произнес голос за ее спиной.
— Уже поздно. ФОРРЕСТ!
Я вновь открываю глаза:
— Я отдыхаю!
— У Алистера вывихнуто плечо. У Джереми сломан нос, и я хочу знать, что произошло?
— Я в полном порядке. Спасибо, что спросила!
— Я знаю твое состояние. Я смотрела рентгеновский снимок.
— И что случилось?
— Ты разбился, Форрест. Без машины. Трудно поверить, но и Алистер и Джереми говорят, что ты откинулся назад, упал со стены ограждения и потянул их за собой. И все это они заявляют единодушно. Но, полагаю, об этом надо спросить и тебя.
— Поскольку ты что-то подозреваешь?
— Да, есть у меня такая мысль.
— Ты же ничего не видела!
— Естественно, не видела. Я была дома, играла роль мамочки. Считала, что все дети при мне.
— Ты же слышала, что я упал, — сказал я, чувствуя невыносимую тяжесть и усталость. Мои веки стали свинцовыми.
