Игорь Чубаха - Смотрящий по неволе
– Все мы немножко обломанные по жизни, – заблудившись в личных мыслях, выступил не по должности бармен, – Иначе сидели бы сейчас под крышей дома своего.
– Где наш дом? Тут он, или там? – уже точно не сказала, а пропела Алина.
– Не где, а когда, – вписал фразу Сергей.
– Уже скоро, – загадочно мурлыкнула девушка.
Шрам облизал с губ лимонный сок и глянул прямо в глаза Алине. И его пробило легкое головокружение. Он въехал, что обещали эти слова.
Казалось, певице было не важно, поймет ли Шрам ее намек. В убогой забегаловке она чувствовала себя без напряга. Приглушенный свет тем не менее выдавал профессию двух дремлющих над джином с тоником девиц. И этот же свет делал девиц совсем старухами. Врядли и Серега при таких фонарях рисовался принцем. Алине же безжалостный свет был не страшен. Смелое ясное лицо не спрашивало, оно ждало...
Шрамов почувствовал себя не в своей тарелке, даже типа оробел. Ему в жизни не встречались такие девушки. Или женщины? Скажешь одно неправильное слово, и прогноз погоды переменится. Очень осторожным со словами следует быть, все равно что с оранжерейным избалованным цветком. Но глядя на это оранжерейное чудо, можно мечтать о чем угодно. И что угодно может сбыться.
Сергей вдруг обратил внимание, что и вторая рюмка Алины пуста.
– Мы не спешим? – участливо спросил он. Прочитал ответ в глазах напротив, прикончил свою вторую порцию и задал вопрос иначе, – По третьей?
– Если никто никуда не спешит.
– По третьей, – распорядился Сергей минутой назад осознавшему навязчивость и вежливо отодвинувшемуся бармену.
Тот красиво с высоты плеснул кактусовую водку в рюмки, а соль и лимон у клиентов еще оставались. Порывшись в недрах прилавка, бармен выложил пачку «Кэмэла», причем «Кэмэла» без фильтра:
– Правильно? – подмигнул он Сергею.
– Типа я их в прошлый раз курил?
– Я думал, это самое то, – растерялся бармен. Он очень хотел угодить, в общем-то не в расчете на щедрые чаевые. Пообщаться с приличными людьми хотелось бармену. Такая промозглая и унылая погода на дворе, что хоть сам звони в службу адаптации. Закосить что ли под решившего поймать Золотую Муху[4] нарка? Пусть отговаривают.
– Нормально, братан, будем считать, что это самое то. Сегодня никто не должен обломаться.
– Будем надеяться, – загадочно мурлыкнула Алина.
* * *– В прошлый раз ты была какая-то другая, – выдохнул струю сигаретного дыма Шрамов, – Злее, веселее, заводнее.
– Это плохо, что я всегда другая?
– Нет. Только приходится заново знакомиться. Девушка, меня зовут Сергей Шрамов. Можно – Шрам. А вас? – он жалел, что из-за бра, еле цедящего свет, не может видеть блеск ее глаз. Мысленно он назвал Алину стюардессой аэробуса «Отпад».
– Я та, кто тебя ждала с первой ходки. Я та, которой ты пел блатные песни под гитару под окнами родного дома вечерком на скамеечке. Я та, на которую ты истратил первый навар. И теперь ты, подонок, заявляешь, что не помнишь, как меня зовут?
Шрамов почувствовал на щеке нежные приливы и отливы ее дыхания. Без лишней скромности оно трепетало и стремилось навстречу. Невесомое и полное доверчивости. Чужая жизнь в чужой ночи. Чужая песня, случайно подслушанная им. И в его уставшем изношенном сердце запульсировала с новой энергией кровь.
– Обними меня, – попросила Алина музыкальным шепотом.
Он еще некоторое время полюбовался запрокинутым девичьим лицом и обнял. И ее карельские глаза-озера поплыли навстречу. Аэробус «Отпад» порулил на взлетную полосу.
– Обнять тебя? – ласково прошептал он на самое ушко.
– Да.
– Обнять тебя? – прошептал он, пробуя на вкус ее локоны.
– Да.
– Обнять тебя? – прошептал он, почти теряя сознание.
– Да, – она сплела руки в замок на его спине и тоже нашла губами его ухо, – И чтоб тебя не потерять, я должна предупредить. Папа тобой очень недоволен. Я слышала его разговор с Толстым Толяном. Вопрос стоит очень остро.
И сразу смятые простыни, на которых лежал Сергей Шрамов, стали неудобными, горячими и шершавыми, будто песок под Учкудуком.
Глава 11
Воркутинский снег сединой на голову ложится,
Воркутинский снег, он над жизнью падает-кружится.
Воркутинский снег все дороги к дому заметает,
Воркутинский снег на висках не тает
Подозрительная смерть главного мента Виршей не могла остаться безнаказанной. Никто не утверждал, что это верная мокруха, а не несчастный случай, но в щуплый городок нагрянула высокая мусорская комиссия с расширенными полномочиями. Официально – проверить, почему это последние полгода Вирши не вылазят из криминальных сводок. На самом деле – прояснить расклад с отбытием майора в лучший мир и загасить криминал в Виршах по полной схеме.
Только директору кабака «Пальмира» от появления комиссии было ни холодно, ни жарко. Столовались чины в собственной ведомственной обжираловке.
Запах здесь стоял – не очень. Как ни мудри, не поливай пол из шланга, сколько не сыпь химию и не брызгай освежителями, мясо будет попахивать. И запах этот не будет похож на запах букета сирени.
Александр Павлович неловко (ловко при одной целой и второй деревянной ноге не получается) подшкандыбал к огромному промышленному холодильнику и захлопнул пудовую дверь. Затем начал чиркать карандашом в блокноте, отмечая полученный товар.
Можно было свалить приемку продуктов на повара, но Палыч предпочитал все сам. Так оно вернее и надежнее. Вот читал он в одной газетенке, что в благополучной Франции проводили исследование и выяснили – если хозяин не доглядит, если будет возможность безнаказанно что-нибудь стырить, то за свой моральный облик не поручатся семь из десяти французов. А что уж говорить об России? Здесь только дай, упрут все двенадцать из десяти работников.
Поэтому директор кабака «Пальмира» сам получал продукты от поставщиков, так оно вернее и надежнее.
Конечно доход, который приносит ресторан в Питере, и доход, который приносит ресторан в Виршах – это небо и земля. В Виршах за лангет десять долларов не спросишь, и, как ни крути, из пирожного «Эклер» больше пятнадцати рублей не выжмешь. Но все же, если с умом, то и в провинции жить можно. Жаль, комбинат чахнет, так бы с одних командировочных Палыч за год на расширение дела накопил.
Только что заведение в лице Александра Павловича получило пять первосортных замороженных свинных туш. Вот и запишем – пять туш по... И ба! Снова зад грузчика толкнул входную дверь подсобки. Два роботяги в черных передниках, низко склонившись над замороженной тушей, втиснулись в дверной проем. А туша-то тяжеленная, а попробуй – удержи ее, обмораживающую пальцы даже сквозь брезентовые рукавицы.
Палыч, как любой хозяин, виду не подал, что заказанный продукт уже получил сполна. Ежели грузчики напутали и на халяву прут шестую свинью, кому-кому, а ему от этого хуже не будет. В кругу друзей не щелкай клювом.
Сквозь стены пробилось убывающее ворчание отчалившего автосвиновоза. Что ж своих не подождали? Снова процокав протезом по склизкому жирному бетону, Палыч радушно распахнул дверь холодильника.
Вот так незаметно меняется жизнь. Раньше кладовщик бы грузчиков в упор не созерцал. Раньше кладовщик мог закобениться и послать работяг подальше, пусть, например, они поволандаются полчасика, пока он чаи гоняет. Раньше всем верховодила инструкция, а теперь – живой рубль. Грузчики торопятся сдать, а Палыч – принять.
– Аккуратней, мужики, аккуратней, – с понтом так и надо, возглавил директор «Пальмиры» процесс. Он бы даже подсобил надрывающимся ребятам, если б не одна нога.
Это ж сколько Палыч заработает на халяву? Чистого мяса, считай, килограмм сорок. А это двести порционных отбивных. Двести по полтинничку... Да всякий там навар супной с костей-сухожилий-хрящей... Да сало... Баков триста-четыреста выгорит. Мелочь, а приятно.
Темно в подсобке, лампочка в шестьдесят ватт и закоростевивший прямоугольник оконного стекла под потолком положение не спасают. А мужики свистят носами от натуги. А мужики чуть не роняют шестую тушу. Но тем не менее она все ближе и ближе.
И все-таки не удержали. С деревянным стуком заледеневшее до хруста мясо грохнулось об пол. А мужики, вместо поднимать, выпрямились в полный рост, ухватили без лишних премудрых нежностей Палыча под руки, затолкнули в заиндевевшее, обросшее сосульками нутро холодильника и захлопнули там наедине с пятью мертвыми обезглавленными свиньями и снежной королевой. Только в последнюю секунду Палыч узнал в одном из разогнувшихся грузчиков Пырея. Остроносый, сухопарый, с пустыми голубыми глазами подонок.
– Фу, как здесь шмонит, – повел по сторонам острым крысиным носом Пырей и удовлетворенно грохнул об пол брезентовые рукавицы. Правая его лапа все еще была обмотана грязным бинтом, хотя орудовал Пырей ею уже как здоровый.
– Подбери, – угрюмо посоветовал напарник, специально выписанный Виталием Ефремовичем из Питера человек, и Пырея не потянуло ослушаться.
