Сергей Зверев - Жулик: грабеж средь бела дня
…Машинально сунув оплавленную желтую каплю в карман, Голенков продолжил исследование подпольной мастерской. Подвал был огромен – часть его располагалась под рестораном, а часть – под улицей, на которой стоял «Золотой дракон». Обыск производился с профессиональной тщательностью – не зря же когда-то он слыл самым талантливым сыскарем горотдела! Каждая минута приносила все новые открытия, и каждое было неожиданней предыдущего.
В огромном фанерном ящике, стоявшем за штамповочным станком, бывший сыскарь обнаружил целый арсенал: два «АКСУ» с подствольниками, «макаров» в заводской смазке, миниатюрный дамский «браунинг» с перламутровыми накладками, дюжину ручных гранат, тротиловые шашки с запалами и цинковую упаковку патронов. Там же лежала небольшая черная коробочка, и Голенков с удивлением узнал в ней обыкновенный бытовой дозиметр.
Осмотр стеллажей над верстаком принес не менее любопытные результаты. В картонной упаковке хранилось несколько тонких золотых пластин с выбитыми в них идеально круглыми отверстиями. Несомненно, пластины были раскатаны на прокатном стане из выплавленного тут же золота, а сами отверстия выбивались штамповочным станком. Правда, неясно, с какой именно целью.
Следы золотодобычи были заметны повсюду. Несколько оплавленных капель желтого металла Эдик обнаружил на книжных полках. Тонкая золотая пластинка лежала на верстаке, прикрытая какой-то вьетнамской книгой. Даже на цементном полу – и то искрились микроскопические желтые крупинки.
Ресторанный подвал оказался настоящей пещерой Али-Бабы.
– М-да… Тут царь Нгуен над златом чахнет! – проговорил бывший мент и растерянно потер виски ладонями; он все еще не верил в реальность увиденного.
Из-за шелестящей бамбуковой ширмы с выцветшими драконами тускло поблескивала металлическая плоскость. Отодвинув ширму, Голенков обнаружил огромный блиндированный сейф с круглым медным штурвалом. Несомненно, основные свои сокровища Нгуен хранил именно тут. Сейф этот, размером с хороший промышленный холодильник, был намертво вмурован в стенную нишу. Чудовищные размеры сейфа невольно наводили на мысль: драгоценности, в нем хранящиеся, вполне сопоставимы с золотым запасом какого-нибудь развивающегося государства. Внимательно осмотрев запоры, Эдик печально выматерился: этот схрон мог бы взять только автоген.
Повздыхав перед сейфом, Голенков наконец-то решил подняться наверх. Он был растерян, обрадован и обескуражен одновременно. Эдик напоминал самому себе трудолюбивого огородника, взявшегося копать на даче картошку и нашедшего вместо корнеплодов месторождение алмазов.
Впрочем, самое любопытное открытие было еще впереди.
Между прокатным станом и верстаком темнел старенький платяной шкаф. Выглядел он вполне заурядно, и потому Голенков поначалу не обратил на него внимания. Открыв дверку, он равнодушно скользнул взглядом по промасленным спецовкам и по старой ментовской привычке постучал по карманам…
Внутри что-то отчетливо звякнуло.
Механически сунув руку в боковой карман спецовки, Голенков нащупал пригоршню холодных металлических кругляков. Неожиданно карман разошелся по шву, и на цементный пол пролился настоящий золотой дождь. Маленькие желтые диски с мелодичным дзиньканьем раскатились по всему подвалу.
Эдик даже не успел удивиться. Внезапно со стороны лестницы послышались негромкие, но отчетливые шаги. Голенков мгновенно нырнул за шкаф и, ощутив в себе внезапный выброс адреналина, осторожно выглянул наружу.
В дверном проеме рельефно темнел мужской силуэт: тщедушная фигура, узкие плечи, маленькая головка на тонкой шее…
Это был Нгуен Ван Хюэ.
Сперва директор «Золотого дракона» не поверил своим глазам: по его подсчетам, узкоглазое семейство приземлилось в Ханое еще вчера вечером!
Но, видимо, вьетнамец заподозрил что-то неладное и потому отложил вылет. А может, он и вовсе не собирался никуда уезжать: слова о «похоронах» и «отъезде» могли быть типичной азиатской хитростью.
На догадки и предположения не оставалось ни секунды. До слуха Голенкова донесся угрожающий металлический щелчок, и бывший оперативник безошибочно определил: с таким звуком обычно передергивается пистолетный затвор…
* * *Загородный ресторан – это не столько пьянка, сколько место для конфиденциальных бесед. Завышенные цены за стандартный набор выпивки и закуски компенсируются гарантией, что посетители вряд ли нарвутся на нежелательных знакомых. А потому в загородных ресторанах можно спокойно беседовать о чем угодно. В том числе – и об истинных ценностях…
Для конфиденциальной беседы об истинных ценностях Пиля и Жулик отправились в загородный мотель «Ракушка» с небольшим ресторанчиком на первом этаже. Заведение это было не слишком убогим, чтобы называться гадюшником, но и не слишком популярным – во всяком случае, в правоохранительной среде.
С тех пор, как Сазонов был в «Ракушке» последний раз, тут почти ничего не изменилось. Рыболовные сети и чучела морских рыб, развешанные по стенам, создавали ощущение театральных декораций. Приятная полутьма не позволяла рассмотреть публику за столами, однако Жулик на всякий случай уселся в дальнем закутке, лицом ко входу.
– Девок выпасаешь? – уточнила Рита чуточку ревниво.
– Было бы странно, если бы я выпасал мужиков, – хмыкнул Сазонов.
– Одна мокрощелка тебя уже выпасла… По сто тридцать первой, части «два», – серьезно напомнила Пиля, шелестя страницами меню.
– Медицинский спирт и анашу здесь не подают, можешь не искать, – заверил Леха, прекрасно знавший гастрономические вкусы товарки. – А что касается этой девушки периода полового дозревания, якобы от меня беременной… О ее визите я от мамы узнал. Прямо из Марселя и позвонил, накануне отъезда. Четыре с половиной года назад меня уже пытались обвинить, что я, мол, вхожу в дочерей человеческих… не спрашивая при этом их согласия.
– Менты? – коротко напомнила Рита.
– Голенков, – подтвердил Жулик, опуская очевидные логические построения. – Дело об ограблении «Сайгона». Кстати, а где теперь этот мусорила?
– Хрен его знает… Наверное, сидит еще. А что?
– Почерк узнаваемый. Ведь беременная малолетка не по своей инициативе к моей маме пришла! Ее наверняка кто-то надоумил. Особенно впечатляет пассаж о десяти тысячах, которые она желает получить за заяву.
– Во сикухи пошли! – засокрушалась блатнючка. – С детства пацанам подставы рисуют!..
– А вот меня с детства влекло все прекрасное, – задумчиво признался Жулик. – Блеск золота, шелест купюр, совершенные женские формы…
– Знаешь, меня тоже, – подхватила уголовница-«коблиха», явно солидаризируясь с Лехой по поводу его пристрастий, и особенно самого последнего. – А еще ты с детства неравнодушен к разным красивым аферам… которые сулят истинные ценности, – добавила она и многозначительно затеребила золотую цепочку на шее.
– Вот-вот. Но разве любовь к прекрасному предосудительна? Разве такая любовь должна становиться поводом для лжеромантических спекуляций, уголовного преследования и… вымогательства денег из моей бедной мамы?
– Та сиповка трендит, будто бы от тебя залетела! И почему-то все сходится, – уныло сообщила Пиляева.
– Что именно? – быстро спросил Леха.
– Сроку у нее – шесть месяцев… как мне тетя Шура сказала. А шесть месяцев назад ты как раз был в бегах. Помнишь, когда с поволжского «общака» рванул? И шифровался ты здесь, пока мусорня не закрыла. По логике, ты вполне мог трахнуть эту сикилявку. И алиби у тебя никакого… Какое алиби у беглого арестанта?
– Ну, в те времена я только с одной красавицей забавлялся, и ты даже знаешь, с какой, – отмахнулся Жулик и, оценив осуждающий взгляд товарки, примирительно улыбнулся: – Ну ладно, с двумя… С тремя. Но малолеток среди них не было, это точно. Да и красавицы мои предохраняться научены. Так что демографического взрыва после моего бегства из мест лишения свободы тоже не следовало ожидать. Я чту Уголовный кодекс. Во всяком случае, его отдельные положения.
– Так что, эта девка – воздушно-капельным путем от тебя обрюхатилась?
– Насчет «воздушного» ничего сказать не могу. А вот насчет «капельного» – согласен. Но только не от меня, это точно. Я даже не знаю до сих пор, о какой барышне идет речь. Имя, фамилия, адрес, телефон… охват бедер, талии и груди… Ну, и так далее.
Подозвав официантку, Пиляева сделала заказ и, размяв пальцами упругую «беломорину», испытующе взглянула на собеседника.
– И что ты собираешься делать? – спросила она. – Тебя же чисто конкретно офоршмачили, прикинь! Вон, у мусорни твоя «вывеска» нарисована, и черным по белому: «сто тридцать первая часть «два». Братва не поймет.
Неожиданно Жулик выпрямился. Взгляд его сделался строгим, начальственным и надменным. В этот момент даже Пиляева явственно ощутила, как от ее старого друга повеяло холодком отчуждения.