Ричард Пратер - Торговец плотью
Тони подошел к прилавку, ощущая совершенно непривычную ему и трудно объяснимую нервозность.
— Привет, Бетти. — Тони не нашел, с чего бы завязать разговор, поэтому спросил: — А Джун здесь?
— Да-да. Она в кабинке. Когда покупателей нет, как сейчас, мы иногда слушаем пластинки по очереди.
Тони хотелось, чтобы она перестала смотреть на него так строго и изучающе — у него даже возникло странное чувство обнаженности, как будто и впрямь стоял перед ней совершенно голым, словно ему и делать больше нечего. По ее лицу невозможно было угадать, о чем она думает.
Так они стояли лицом друг к другу по разные Стороны прилавка, потом Тони, переминаясь, как школьник, промямлил:
—Э... я забежал поприветствовать Джун. Так она в кабинке?
Бетти кивнула.
Тони, ругая себя последним дураком, прошел в дальний конец магазинчика к кабинке и услышал негромкую музыку — какую-то джазовую мелодию, в которой бесстыдно-зазывно выделялась труба. Джун и сама, можно сказать, такая же зазывно-бесстыдная. Тони заглянул через окошко в двери в кабинку.
Джун свободно раскинулась в мягком кресле, широко расставив ноги и высоко задрав платье, ее руки лежали на оголенных ляжках, а указательные пальцы отбивали ритм по упругой плоти. Голова откинута на мягкую спинку, глаза закрыты, блестящие светлые волосы вольно ниспадали на плечи; на ее лице играла удовлетворенная улыбка.
Тони постучал по стеклу.
Джун резко повернула голову и широко распахнула глаза, словно внезапно проснулась. Ее губы изобразили слово “Тони”, но он ничего не услышал. Джун, откровенно обрадовавшись, поманила его пальцем. Тони вошел в тесную кабинку и притворил за собой дверь.
— Привет, Тони. Я совсем тебя не ждала.
— Я же обещал навестить тебя. Выключи эту штуку.
Джун повернула диск, и призывный грохот медных труб сменился вполне терпимыми звуками.
— Присаживайся. — Джун похлопала ладошкой по сиденью кресла рядом с собой. Места едва хватило для двоих, и они тесно прижались бедрами друг к другу. — Как же я рада, что ты пришел. Сегодня здесь так пусто.
— И сейчас пусто?
— Нет, теперь уже нет, — Джун вся светилась, — разве чуть-чуть как бы тесновато, а, Тони?
— Ничего, терпимо.
— Тони, я тебе признаюсь: представляешь, сижу я здесь и слушаю эти волнующие, зовущие мелодии, и они возбуждают меня. Мне становится жарко, будто я на костре. Ты испытывал когда-нибудь такое ощущение?
— Только не от пластинок.
— Я бы не стала с тобой секретничать, если бы вчера... Мы ведь стали друзьями, правда же?
— Конечно, Джун.
— Ох, парень, и горячая же я!
— Вчера мне, наверное, стоило захватить с собой трубу?
— Тебе она не нужна, Тони. Но я о другом. В нашем городке наберется больше десятка девчонок, с которыми мы время от времени собираемся, проигрываем такие возбуждающие пластинки и балдеем. Это достает тебя до самого нутра.
— Звучит заманчиво, — ухмыльнулся Тони.
— О, ты только послушай это! — Джун прибавила звук, вытянула ноги и заерзала, переваливаясь с одной ягодицы на другую. — Неужели ты не балдеешь от этого?
— Я балдею от того, как ты балдеешь. Всю ночь только и вспоминал, как ты заканчивала каждый танец.
Джун снова села прямо, глянула на Тони и проговорила с мягкой задушевностью:
— То-то и оно. Помнишь, как нам было забавно в том уголке?
— Еще бы не помнить!
Она окинула его долгим, все говорящим взглядом, потом сказала в сердцах:
—Тебе что, нужно все разжевывать?
— Черт, Джун, тут же стекло во всю дверь. Ты хочешь, чтобы на улице собралась толпа?
Несколько минут они сидели молча, потом Тони осторожно спросил:
—Послушай, а, Джун? Разве не обидно, что такая горячая девушка, как ты, получает всего лишь скромное удовольствие?
Слушая пластинку, Джун опустила голову, и ее светлые волосы как бы завесили глаза. Искоса глянув на Тони, она сказала с милой непосредственностью:
—А что еще, кроме удовольствия, я могла бы получить от этого?
Спросила так тихо, что Тони едва расслышал ее из-за слишком громкой музыки.
— Вчера я уже намекнул тебе — деньги.
Продолжая коситься на него, Джун провела кончиком языка по верхней губке, потом снова уперлась взглядом в пол, прислушиваясь к достающему до печенок звуку саксофонаальта.
Помешкав немного, Тони объявил:
—Ну, мне пора. Увидимся позже, Джун.
Девушка выпрямилась в кресле:
—Я хочу побыть с тобой еще немного, Тони. Ну, совсем немножко, а?
— Позже, миленькая, — обещающе подмигнул ей Тони, вышел из кабинки, притормозил у прилавка, за которым Бетти читала какую-то книжку, и сдавленно проронил: — Пока.
Она вскинула на Тони голубые холодные глаза:
—Вы испачкались в губной помаде.
Тони не спеша вынул белый носовой платок и обтер губы.
В некотором смущении он спросил:
—А ты никогда никого не пачкаешь своей помадой?
Бетти глянула на его губы, потом посмотрела ему прямо в глаза и, не удостоив его ни полусловом, снова углубилась в свою книжку.
Тони мрачно уставился на нее.
— Господи боже мой! — взорвался он. — Чертовски интересная, наверное, книжка? Что это? Библия?
Даже не глянув на него, Бетти отпарировала:
— И что это вы постоянно употребляете бранные слова?
Тони не сразу нашелся, как ответить на такой дурацкий вопрос.
— Черт, да что тут такого?
Так и не дождавшись ответа, он в прескверном настроении вышел из магазинчика и зашагал по улице. Если откровенно, как на духу, он не находит ничего порочного, аморального, короче, плохого ни в ночи, проведенной с Руф, ни в том, что произошло только что в кабинке для прослушивания пластинок. А главное — почему-то он не мог отделаться от согревающей его мысли, что Бетти, возможно, было бы неприятно узнать, чем они с Джун занимались. Она, наверное, посчитала бы это чем-то недостойным, а то и непотребным. Тони озадачила — пойди пойми почему — собственная озабоченность тем, что могла подумать Бетти.
Три дня в этом отвратительном городишке. Три долгих, гнусных дня в мертвом городе, да еще и с Руф на шее. “Я тебе зубы выбью, Руфочка. Чтоб ты сгинула, Руфочка! Знаешь что, Руфочка? Ты просто омерзительна! Как, черт возьми, ты ухитрилась стать столь тошнотворно-примитивной в свои шестнадцать лет?”
Тони прошелся по Главной улице и завернул в бильярдную.
Заказал пиво, потом еще, затем велел бармену подавать ему пиво, пока он не свалится с табурета.
Вечер пятницы. Отвратительный, невыносимый, унылый вечер пятницы. Близится суббота, субботняя ночь больших дел в Напе. Масса развлечений: сахарные тянучки, рассматривание витрин, чтение книжек. “А, мать их! Напа — дыра из дыр, и я застрял в ней, как пробка в бутылке. Боже, как же вернуться во Фриско?” Тони и раньше приходилось отлучаться по делам, но он всегда знал, что через день-два вернется домой. И даже тогда постоянно скучал по родному городу. А ведь сейчас его вынужденная отлучка может затянуться на месяца два и больше. Тони хотел связаться с Анджело, но звонить ему разрешалось только по субботам. Он жаждал немедленно прыгнуть в “бьюик” и рвануть, не оглядываясь, в свой город, проехать по Маркит-стрит, пройтись по родным улицам.
Он неожиданно поймал себя на том, что представляет, как они прогуливаются по маленьким переулочкам с Бетти, заходят в уютные ресторанчики и бары, удаленные от шумных улиц. Они, оживленно беседуя, располагаются в интимном полутемном кабинете, заказывают хорошую выпивку перед обедом. Тони встряхнулся. Опять это наваждение. Опять Бетти. Не впервые он замечает за собой, что не может отделаться от мыслей о ней, мечтает о выходе с Бетти в свет. Тони помотал отяжелевшей головой, допил незнамо какое по счету пиво. “Да, Тони, — сказал он себе, — выбирайся-ка, да поживее, из этой западни. Ты теряешь здесь последние шарики”.
— Эй, — позвал он бармена. — Налей еще. И выпей сам, я угощаю.
— Не откажусь, спасибо.
— Это столица, — принялся рассуждать Тони. — Сердце винного края. А куда, к черту, делось горячее сердце края виски?
Недоуменно взглянув на него, бармен нацедил два стакана пива.
— А ты тут новенький, а, приятель?
— Я тут старенький. Я совсем стар и сед. Я мертв.
— А... — понимающе отозвался бармен.
— Послушай, когда тут случится что-нибудь эдакое? Из ряда вон?
— Чего? Что-то я не пойму тебя, парень.
Тони попробовал сосредоточиться:
—Знаю, знаю. Чего я не знаю — так это зачем я спрашиваю. Меня уже тошнит от пива. Плесни-ка мне бурбона.
— Слушай, парень, ты же знаешь, у меня нет бурбона. Так что расслабься.
— Капни мне бурбона, пока я не разнес твою халабуду.
Бармен подобрался, насторожился:
—Эй, послушай, не надо буйства. Мне чего-то не хочется звать копов.
— Буйство, — повторил Тони. — Великолепно. Копы? — Он громко заржал. — Копы? — Сунув руку в карман брюк, он извлек толстую пачку зеленых. — Вот они где, твои копы, отец. В моих руках. Вот в чем суть копов.
