Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики
— Хочешь спрятать это у меня? — заговорила она.
— Серебро с монетами, пара золотых изделий, двести баксов с небольшой суммой денег.
— Сам рассказывал, как ребята скупают ворованное. И тебя хотят привлечь за это.
— Они рискуют, я нет.
— Тогда за что привязались?
— Пацаны подвели ментов, а я брал у мужика.
— Почему пацаны показали на тебя?
— Потому что изделия ихние. Чурку ограбили.
— Значит, купил краденное?
— Меня подставили.
Недоверие Людмилы начало раздражать. Я уставился на переспавшую со мной женщину. То ли игра глупой бабенки в честного человека, или что-то нужно.
— Я не хочу оставлять тебя со свертком, — выдавила сквозь зубы любовница.
— Почему?
— Тебя ищут. Могут приехать сюда.
— Они не знают, где живешь.
— Милиции доложит твой сосед. Сам давал телефон. У тебя серебро, золото… Меня копейкой попрекал.
— Сверток все, что есть. Я пришел, чтобы сохранить последнее. Ворованного в пакете нет.
— Не подозревала, что ворочаешь большими суммами, — нагнула голову Людмила. — У меня из драгоценностей пара колечек, которые подарил отец на совершеннолетие. Ты соизволил дать две серебряных цепочки, да погнутый турецкий перстенек. Если не хочешь делиться, я не желаю принимать участие в твоих проблемах.
— Все сказала?
— В общем, да, — пожала плечами любовница.
Я оделся, забрал сверток, вышел в прихожую. Шагая по настилу, услышал щелчок закрываемой двери. Не обижал, не обзывал, не трогал. Покупал цветы, о которых женщины перестали мечтать. И увидел результат забот. Хорошо, не раскололся сразу, додумался трахнуть. Умотал бы голодным, получив очередной пинок под зад. Пройдет немного времени, она обратится снова, как позвала после поездки на море.
Если пару часов назад еще торопились фигуры пешеходов, то сейчас я казался блохой под увеличительным стеклом. Мог подвернуть любой из желтых с синей полосой «уазиков». Транспорт не ходил. Сочились светом редкие окна в домах. Притихшей столицу южного региона я видел впервые за не один десяток лет. Во времена пика социализма и тотальной охоты на пьяных, со двора во двор шмыгали тени алкашей. Сейчас город казался вымершим. Я не знал, в какую сторону податься. Дутое богатство оттягивало руку. Завернуть к куму, живущему остановкой дальше, он примет. Но как посмотрят домашние. Супруга — секретарь у районного главы. Поехать к другу Сэму — тот перешел в примаки, не оставив адреса. К детям — сыну с дочерью — лучше не соваться. Им важно одно — деньги. О Людмиле с Данилкой думать не стоит, боятся любого шороха. Ждут доброго дядю с подачками. Здесь самому край встать на ноги. Прикинуть на круг, всем нужны деньги. Я не в счет. Ни у кого. О, времена, о, нравы? Они проявились в полный рост.
Я смог пройти бесконечный черный подземный переход с Большой Садовой на Ворошиловский, выдвинулся к вымершей остановке транспорта в надежде на маршрутку в сторону Северного. В этот момент подрулил патрульный бобик. Наружу подался милиционер в бушлате, в фуражке:
— Куда направляешься, старый?
— К себе.
— Вот как… Откуда?
— От своей.
— В руках что?
— Сверток.
— Понятно, не мешок. Что в свертке?
— Инструмент… Ложки, вилки.
— Инструмент или ложки? Сейчас проверим.
— Ложки тоже едальный инструмент.
В кабине помолчали. Короткая машина с высоким поджатым задом скакнула по проспекту. Я двинулся навстречу жигуленку с разбросанными колесами, просевшим кузовом. Скорость у похожего на расползшуюся на льду телку жигуля была приличной, на поворотах обледеневшего шоссе с мешаниной из снега не занесло ни разу. До» Горизонта» домчались минут за восемь. Подсвечивая раскосыми же фарами, жигуль скрылся во тьме.
Несколько дней на рынок я не выходил. Сверток спрятал у соседки. Та поначалу уставилась, но сыграла байка, что хочу отлучиться, а замки на дверях ненадежные. Сама свидетель, как вышибали алкаши с ворами. Не спросив, что там, соседка унесла сверток в глубь комнат. По прошествии недели позвонил влиятельному лицу при крупных звездочках.
— Пальцем не тронут, — оборвал он сетования. — Занимай место, продолжай трудиться. Перестань болтать о круговой поруке. Она везде, но у нас почище.
— Я до сих пор без документов.
— Собери справки. Сдашь — позвонишь. И к нам с заявлением, если не догадался на другой день.
— Муторно втягиваться в болото.
— Все зависит от тебя. Cоветую не прощать. На безотказной бабе кто не катался.
— Я поразмышляю.
— И не бойся угроз, за бомжей находим. Жду звонка.
Я выдрался на белый свет. За солидный промежуток в квартиру никто не постучался, телефон молчал. Ребята встретили как обычно. Думали, я поехал встречать Новый год среди родных, служивших в ракетном городке под Москвой.
— Правильно сделал, что свалил, — вертя головой едва не вкруговую, объяснял Папен. — Баснописец пасся здесь все время. Начальник уголовки и Юрков из областного управления упирались за тебя. Пятьсот баксов, это больше, чем беспредел. Потому борзой мечтал закрыть. Пиши заяву, иначе пойдет шерстить всех подряд. Валютчики только спасибо скажут.
— Писать не буду, — пожал я плечами. — Бесполезное дело, свидетелей нет. А пастуху с хозяином покажусь.
В кабинете кроме начальника уголовки рынка никого не было. Я поздоровался.
— Присаживайся, — указал на стул в фуражке на голове начальник. Улыбнулся. — Баснописец требует, чтобы закрыли. Как на это смотришь?
— На ваше настроение, — усмехнулся я. — Если мало отстегнул, тогда какой разговор. Среди менял пересуд, что обули как мальчика. Я вернул то, что купил.
— Точно не знал про ворованное золото?
— Даю слово. Брал не у пацанов.
— Верю.
— Не раз делали ревизию, — посмотрел я в глаза начальнику.
— Здесь проверяют всех, — ушел тот от ответа. — Становись, никто донимать не будет.
— Баксы вернут? — не утерпел я с подковыркой. — На мелочевке много не наваришь.
— Свидетели есть, что отстегивал тем оперативникам? — прищурился начальник. — Вот именно. Забудь.
Выйдя из ментовки, я посмотрел на купленные за сто пятьдесят рублей японские часы, позолоченные, со стеклом из горного хрусталя. Корпус поцарапан, тикали по японски — то останавливались, то выбрасывали неправильное число. Ремонт обошелся бы еще в сто пятьдесят рублей. Продали два парня с Украины, пояснив, что выиграли в карты. Может, повезет еще с чем. Бежать с рынка означало бы признать поражение. Сверив время с бесконечностью на колокольне, заспешил к воротам. Хватало лишь смотаться за деньгами и вернуться обратно.
До Нового года осталось с десяток дней, приближение его ощущалось не очень. Я крутился в поте лица, наматывая километры пробежками от нашего угла с внешней стороны рынка до центрального прохода вдоль торговой площади. Валютчики сочувственно похлопывали по плечам. Баснописец с Тюлькиным пытались провести подобный эксперимент в центре. Нарвались на сплоченное сопротивление. Если с ворованным залетали откровенно, менялы соглашались на следственный изолятор, шли в отмазку. Лишь бы не отстегивать мзду присосавшимся к базару хамам, не мечтающим побывать в шкуре менялы. Не у каждого очко было железным, но больше, чем на сотню баксов, никого не раскрутили. Меня менты из районной уголовки обходили стороной. Чувствовалось, дал указание солидный благодетель. Доллары возвращать никто не думал.
Я обменял двести баксов нового образца старому клиенту. Быстро темнело. Стрелки на колокольных часах замерли до обеда. Чубайс собирал долги, отрубая свет то в одном, то в другом районе города ежедневно. Сегодня очередь Пролетарского. А Бог работающий от электричества механизм крутить не желал. Приподнял край перчатки. Закругляться рановато, иначе не выработаешь уплаченного вперед. Заметил высокого, спортивного вида, парня. Он выскочил из-за табачного ларька напротив, быстро отмеряя расстояние. Это был убийца, фоторобот которого висел на стенде за спиной. Оглянулся вокруг. Ни патруля, ни казачьих контролеров. Народу тоже немного.
— Идет работа? — спросил парень. — Ничего интересного не взял?
— По ночам значительное не носят, — ответил я. — Только обменял двести баксов. Перед этим влетел на пятьсот.
— Вечно проблемы, — озирая площадь, пожевал губами парень. — Кинули?
— Менты наказали. За ворованное.
— Берешь?
— Подставили.
— За подлянку надо отвечать.
— Пацаны, лет по четырнадцать.
— Все равно.
Убийца постукал перчаткой о перчатку. Кожа была новой и скрипучей. Шкура под выбритым, будто срезанным, подбородком отливала синевой. Я ощупал ручку шила в кармане китайской куртки. В морозном воздухе распространился запах одеколона. Лицо у парня было удлиненным, глаза меняющиеся. От холодного, почти бессмысленного, взгляда до внимательно заинтересованного. Сухощавая фигура под метр восемьдесят, длинные ноги в джинсах, теплых ботинках. Таких сухопарых ребят отбирали в военную разведку или в спецназ, в диверсионную группу..
