Кирилл Казанцев - Криминальная империя
Гордый своей миссией, но все же боязливо оглядываясь по сторонам, Иван Дмитриевич в договоренное время пришел к большому пруду, который огибал западную околицу села большой неправильной подковой. Очень хотелось присесть на пень, где детишки бросали свою одежку, да закурить. Но старый рыбак решил, что дело того стоит и надо потерпеть. А вдруг кто наблюдает за этим местом? Можно же вместо помощи полиции только вред принести.
Тихие шаги послышались со спины. Шевельнулись повислые стебли плакучей ивы, и из-за них позвал мужской незнакомый голос:
— Ты, Трофимов?
— Я, — ответил старик и заволновался. — А ты кто? Горюнов-то где?
— Здесь он, здесь, — успокоил голос. — Следом идет.
— А, ну тогда порядок, — прошептал старик.
Человек шагнул из-под дерева, за ним показался еще один силуэт. Трофимов подумал, что это идет участковый Горюнов, но сильная рука вдруг схватила его поперек туловища, вторая сгибом локтя зажала рот. Из-за дерева наконец вынырнул второй, но он тоже оказался не Горюновым. Старик уже и не наделся ни на что. Какая-то обреченная немощь навалилась на него, на все его конечности. А может, это была старческая немощь, может, он просто хорохорился в последние годы.
Трофимов даже не попытался кричать. И парализовало его не от страха, не в таком возрасте смерти бояться. Парализовало его горем, что старуха так и не узнает, куда он ушел, что не найдут его никогда. Что не попрощался он с ней, а, наоборот, накричал перед уходом, обидел. И часто он в последнее время ее обижал, называл дурой. А ведь пять с лишним десятков лет прожили вместе…
Вода сомкнулась над головой, сцепила холодным обручем грудь, пропитав одежку, набралась в сапоги, сделав их неподъемными, как пудовые гири. Рот непроизвольно сжался, мелькнула вялая мысль, что притворится утопшим, глядишь, и бросят. А предательский кашель, что мучил от беспрестанного курения, вдруг напомнил о себе, угораздило ему, приспичило. Заскребло в горле нестерпимо, и рот сам открылся. И вместо кашля хватанул отдающей зеленью воды, резкой болью ответили горло, легкие, вывернулось тело, и сознание Ивана Дмитриевича Трофимова померкло.
Топор в больших руках Игнатьева выглядел как детская игрушка. С монотонностью робота на конвейере и легкостью казацкой шашки он взмывал над головой, зависал на мгновение и молнией скользил вниз. Полено с коротким хрустом послушно раскалывалось надвое. Рука подхватывала большую часть, устанавливала на колоде, и снова топор взмывал вверх, чтобы хищно нацелиться.
Зосима Иванович твердо решил взять себя в руки. Пот катил с него градом, организму хотелось чего угодно, но только не физических нагрузок. А больше всего хотелось выпить граммов сто водки и лечь. И лежать, сквозь дремоту вперемешку с дурнотой ощущая, как тепло растекается по телу, как оно вытесняет противную дрожь и липкий холод в конечностях. Ощущать, как легкий хмель расслабляет, проясняет в голове, успокаивает.
«Хрен тебе, — с озверением думал Игнатьев, и топор снова взмывал в воздух. — Сказал, нет, — значит, нет, — и топор со свистом впивался в колоду, по пути отделив без труда приличной толщины полено. Удар… проклятый сучок! Топор застрял на середине полена. Игнатьев выругался. Перевернув топор обухом, он обрушил его на шумном выдохе вместе с насаженным поленом о колоду. В доме задребезжало стекло, полено страшно хрустнуло и развалилось.
Игнатьев вытер тыльной стороной ладони пот со лба. Он был весь мокрый, как из бани, даже трусы от стекавшего по спине пота напитались влагой. Вот так! Завязывать так завязывать! Начни похмеляться, и все пойдет как обычно. Нет, только дрова колоть, только так хмель выгонять! Как дед в свое время делал, а он, Зосима, восьмилетним мальчишкой с изумлением смотрел на это самоистязание.
Наконец полегчало. Собрав наколотые дрова в поленницу, Игнатьев отнес топор в сарай. Он неторопливо, сдувая нависавшие на носу и веках капли пота, подмел ту часть двора, где намусорил, и только потом отправился к летнему душу. Сначала он вылил в таз ведро горячей воды и с наслаждением вымылся горячей водой, растирая тело жесткой лыковой мочалкой. Облился, вылил остатки горячей воды в таз и намылился еще раз. Тело горело и приятно ныло после физической нагрузки. Игнатьев встал под душ и покрутил кран. На него хлынула выстуженная за ночь в бочке вода. Контраст холода после горячей воды был приятен. Игнатьев кряхтел, поворачивался то одним боком, то другим, чувствуя, как тело наливается силой.
Галина, посмеиваясь про себя, налила ему тарелку кислых щей, сдобрив их большой ложкой домашней сметаны. Приятно смотреть, как мужик хорошо ест, с аппетитом. Приятно смотреть, как мужик берет себя в руки. На мужские поступки всегда приятно смотреть.
— Ох, спасибо! — Игнатьев откинулся на спинку и улыбнулся Галине. — Спасла. Теперь и жить можно.
— Что-то я за тобой замечаю, Зосима Иванович, что переменился ты как-то, — шутливо сказала женщина. — Не случилось ли чего ненароком?
— Это ты о чем? О дровах, что ли?
— Дрова — дело известное, — рассмеялась Галина. — А вот куда ты по вечерам зачастил?
— Эх! — Игнатьев сокрушенно покачал головой. — Ну что с вами, бабами, делать, а? Прознала-таки. И небось весь поселок уже обсуждает!
— А ты как думал? — кокетливо повела Галина полными плечами. — Оно, что ли, не видно, что на базу мужским потом запахло. Забор поправил, крышу перестелил на баньке, в сеннике полоки сделал. Да и Марина ходить стала как пава. Видать, во всем ты ей угодил.
— Ну, живет баба одна, некому помочь ей. А я все равно без дела шатаюсь. Ну почему обязательно такие выводы делать? А если я завтра какой бабке помогу, так что, мне ее в любовницы припишут?
— Бабку не припишут, — пообещала Галина. — Да ты голову-то не вешай, добрый молодец. Тебя же не осуждают. Товарки за нее радуются, что блеснуло в жизни хоть как-то. Она баба хорошая, только на язык скорая. Ладно, ладно, не буду больше, — махнула Галина расшитым рушником, — а то совсем засмущался мужик. Я единственное что хотела тебя попросить, Зосима. Не знаю уж, как там у вас что происходит и слаживается, только… не обещай ты ей много, пока сам не решил. А то ведь знаешь, как бывает, мужик расчувствовался после того, как у него бабы долго не было. А потом время проходит, а глядишь, интереса уже нет. Наскучила. А выглядит, будто наигрался — и в сторону. Она натерпелась своего, жизнь ее не очень баловала, так что… ты особо-то обещаниями не разбрасывайся, коли не просят тебя.
Галина собрала тарелки, сложила в мойку и занялась мытьем посуды. Игнатьев покачал головой, хмыкнул и, задумавшись, полез в карман за сигаретами. «Ишь ты, вон как у них все сложно. А я думал, что ей от меня только этого и нужно. Забавно! Видать, я женщин плохо знаю». Игнатьев закурил, поднялся из-за стола, вышел к двери на веранду и там остановился.
— Знаешь, Галя, — затягиваясь дымом, сказал он наконец, — а ведь у меня к ней, пожалуй, все серьезно. Сам не ожидал, а оно вон как. Время, что ли, пришло о душе подумать. А что Марина баба неплохая, это правда. Если глубже глянуть… если она позволяет, то видно. А она мне позволила туда глянуть… а это дорогого стоит.
— Ну и Господь с тобой, — тихо ответила Галина.
С каким-то новым приятным чувством Игнатьев вышел во двор. То ли после сокрушительной победы над похмельем, то ли после разговора с Галиной у него на душе стало как-то светлее. Вроде приятнее ему ощущать, что кто-то теперь знает про его отношения с Мариной, что у него с ней все серьезно складывается. Он осмотрел двор в поисках еще какого-нибудь занятия. Но порядок у Никольченко был идеальный.
«Как же надоело слоняться да гостить, — подумал Зосима Иванович в который уже раз. — Скорее бы уже у Сергея что-нибудь наклюнулось с работой для меня. И чего он мудрит, хоть какое бы место нашел, хоть завхозом, а там уж я бы сам огляделся да подыскал бы себе работенку по квалификации. Хоть рядовым сотрудником в службу безопасности, а там посмотрим. Все-таки опыт большой, хватка еще осталась. А в частной фирме все легче будет работать, чем под государственными чиновниками. В частной хоть все понятно, там твоя забота те, кто внутри ворует, кто со стороны пытается навредить. Жандармерия, разведка и контрразведка в одном флаконе».
К воротам подъехала машина, мотор замолчал. Хлопнула дверка, и в калитке появилось румяное лицо хозяина дома.
— О! Проснулся уже, отпускник? — открывая ворота, поинтересовался Никольченко. — Как самочувствие после вчерашнего?
— Нормально, — проворчал Игнатьев. — А ты чего так рано?
— Дела побоку, у нас сегодня небольшое торжество с Галиной. Годовщина свадьбы!
— Ох ты! Поздравляю! А чего утром не предупредил? Я бы как-то… подготовился.
— Кончай, Зосима! В магазин бы помчался за подарком? Дело не в подарках, а в торжестве, в душеизлиянии! Привык там в своих городах, чуть что, подарком отделываться. Тесть с тещей приедут, сестренка Галинкина с дочкой. Посидим, попразднуем, песни попоем!
