Олег Дудинцев - Убийство времен русского ренессанса
– Да кто бы он ни был, кто дал тебе право жизнью его торговать?! – прокричал он Кузякину. – На киллере вашем многостаночном еще два убийства висят! И все от безнаказанности! Кстати, одно из них в доме твоей матери. Припоминаешь или фотографии показать, как вы с ним в «скорой» рассаживаетесь? А деньги, марамой, на адвоката прибереги или на лекарство от насморка, – продолжал «загружать» его Ковалев, видя, что коммерсант хлюпает носом. – И философию свою для суда прибереги, может, там войдут в положение и годик тебе скинут.
Сказанного начальником розыска оказалось достаточно, чтобы наступил «момент истины», и Кузякин, схватившись за живот, со стоном понесся в клозет.
– Извините, если не точно выразился. Готов всячески способствовать следствию в рамках своей осведомленности, – заискивающим голосом пропел он Ковалеву, вернувшись из отхожего места, где под охраной милиционера хорошо поразмыслил обо всем. – Только я к убийству отношения не имею, это он на следующий день без меня.
Ставший ручным Кузякин повторил уже известные оперативникам факты и полностью подтвердил их догадки относительно преступления на Каменноостровском проспекте. После устного изложения событий его переадресовали следователю Савельевой, которую в силу необходимости оторвали от домашнего очага.
Привозимые партиями жильцы после ознакомления с показаниями Кузякина один за другим признавались в содеянном и дополняли общую картину преступления индивидуальными красками. Как и было обещано Верочке, раскаявшихся выпускали под «подписку», и они в шоковом состоянии поодиночке покидали отдел. Даже неистовая Анна Сергеевна сломалась под тяжестью доказательств, о кондоминиуме не заикалась и признала вину коллектива.
Рассеялся героический ореол и вокруг Валентина Скокова, за спиной которого, как выяснилось в милиции, числилось несколь-ко убийств.
– Вот гнида! Скольких загубил, – как всегда не задумываясь, по-военному, высказался в его адрес покидавший застенки Журавлев. – И Кузякин со своей мамашей тоже хорош. Знал ведь, что дело завели. Наверняка сам подзаработать решил, а прижали – первый всех продал, – возмущался отставной майор, окруженный соседями. – Жаль, что граната не сработала.
В результате следственного конвейера уголовное дело пополнилось шестьюдесятью тремя обвиняемыми, и никто из них уже не в силах был докопаться до подлинных причин провала. К утру в милиции остались двое: находящиеся по разным камерам Володя и Александр Ильич. Последнему, как и подобает интеллигенту, было совестно выторговывать снисхождение, и потому он упорно молчал. Хоть и проголосовал он против убийства, но, безропотно приняв точку зрения большинства, считал себя ответственным за последствия и не хотел перекладывать вину на плечи других. Никакие уговоры и доводы на него не действовали, и он молча сидел с опущенной головой и сложенными на коленях руками. Пришлось выдернуть из семейной постели участкового Шаповалова и провести между ними очную ставку, но даже это не заставило Александра Ильича отказаться от своих убеждений, и он был задержан следователем Савельевой на семьдесят два часа.
– Чувствуется интеллигент. Хотя и подпорченный действительностью, – потирая воспаленные от усталости и сигаретного дыма глаза, сказал Субботин, когда Александра Ильича увели. – Я бы лучше вместо него Кузякина прикрыл.
– Он вам изолятор загадит, – предупредила Савельева. – Да и адвокат мне его уже звонил, бывший наш следователь. Просил на «подписку» выпустить.
– Опять, значит, придется интеллигенции страдать. Она всегда так. Сначала молчаливо соглашается, а потом мучается и посыпает голову пеплом, – с грустью произнес Субботин.
– Ничего, я ему за это время мозги вправлю, – пообещал Ковалев. – И брат пусть в камере охладится, а через трое суток посмотрим.
На дежурной автомашине Савельеву повезли домой, а одуревшие от работы опера завалились спать прямо в рабочих кабинетах на диванах и стульях.
– Будут спрашивать, я до двенадцати на совещании, – предупредил дежурного Субботин, запер дверь, выдернул телефонный шнур и, не раздеваясь, растянулся на диване.
Ровно в полдень секретарша вывела его из состояния глубочайшего сна оглушительным стуком в дверь. Изрядно помятый, он выполз из кабинета, выглянул в коридор и обнаружил там сидевшего на скамье Кузякина. Вид у него был жалкий, а под правым глазом играл всеми цветами радуги здоровенный синяк.
«Левша вмазал», – профессионально отметил Субботин и окликнул его:
– Кузякин, снова деньги явились предлагать?
– Нет, что вы, – подскочив, испуганно ответил тот. – Помочь вам хочу. Соседи меня во всех бедах обвинили, а тут еще двоих арестовали.
– Пока не арестовали, – уточнил Субботин.
– Какая разница, все равно не выпустите… Соседи условие поставили, чтобы я без них не возвращался.
– Заходи, альтруист, – позвал его Субботин и пропустил в кабинет.
– Я единственный, кто знает, где убийца прячется, – с тоской в голосе сообщил Кузякин. – Если я адрес укажу; вы соседей отпустите? – обратился он с вопросом, который вынудил майора задуматься. Однако, взвесив все за и против, Субботин согласился на компромисс.
– Я вам верю. По всему видно, что вы человек порядочный, – обрадовался Кузякин. – Киллер у меня на даче во Всеволожске…
Субботин кивнул, достал лист бумаги и предложил ему изобразить схему расположения дачи, которую тот начертил несколькими взмахами карандаша и дал подробные разъяснения.
Накануне Скоков без каких-либо осложнений добрался до дачи Кузякина, проник в дом и, осмотревшись, улегся на кровать с прикрученной к спинке металлической биркой с инвентарным номером. Вечером он проснулся от пронизывающего все тело холода, но печь топить побоялся. При свете фонаря Скоков отыскал на кухне несколько проросших картофелин, пачку соли и банку рыбных консервов, из которых на электрической плитке приготовил себе похлебку. Все это время в голове его крутились невеселые мысли о будущем, однако оригинальные идеи в ней напрочь отсутствовали. Поэтому, наполнив желудок и взвалив на себя несколько одеял и матрацев, он вновь погрузился в спячку.
Проснувшись ранним утром, Скоков покинул берлогу и позавтракал остатками пищи. «Полдня пережду, а вечером на станцию выберусь», – решил он и, наткнувшись на потрепанный томик Чехова из серии «Библиотека школьника», устроился с ним у окна.
Начав с изучения детективов, Валентин за последние месяцы так пристрастился к чтению, что оторвался от понравившейся книги лишь около пяти вечера. По центральной улице Всеволожска, берущей свое начало от железнодорожной станции, мимо дома пошел народ, возвращавшийся из Питера. Прихватив сумку брата, Скоков накинул куртку с лежащей в кармане валютой, осторожно покинул дом и смешался с толпой.
В отделении московского «Рост-банка», расположенном рядом со станцией, он обменял на рубли стодолларовую купюру и купил в ларьке хлеб, колбасу, яйца и несколько пачек сигарет, а на почте телефонные жетоны. Через соседку он связался с женой, которая, взяв трубку, набросилась на него с расспросами:
– Мне милиция сказала, что тебя за убийства ищут! Это правда?!
– Надюша, это не телефонный разговор, – осадил ее Валентин. – Лучше скажи, ты все успела вынести?
– Ты что, совсем очумел?! – не останавливалась Надежда. – Хочешь нас всех в Сибирь отправить?!
– Ты все из квартиры вынесла? – не обращая внимания на ее упреки, настойчиво повторял Валентин.
– Да, все, все, – выдохшись, ответила Надежда. – Только Дзержинского забрали.
«Вот идиот, совсем о нем забыл. Для них это будет уликой», – мысленно обругал себя Скоков и уговорил жену обрисовать ему оперативную обстановку. В нескольких словах Надежда поведала ему о повальных обысках, допросах и аресте брата, у которого нашли скоковскую расписку.
– Прямых доказательств нет и никогда не будет, – успокоил ее супруг, – поэтому используй деньги так, как я говорил.
Пообещав регулярно звонить, Скоков повесил трубку и с тяжелым сердцем вышел на улицу. «Неужели придется сдаться? Тогда все насмарку. Деньги конфискуют, Ленкиной учебе конец». И Скоков поплелся обратно, успокаивая себя возможностью в любой момент добровольно отдаться правосудию.
Еще издали возле дома Кузякина он увидел большое скопление людей, расположившихся вдоль забора. В общем потоке, медленно текущем от станции, он осторожно приблизился к зрителям и скрылся за их спинами. То, что предстало его взору, заставило Скокова ужаснуться. С автоматами Калашникова в руках и масками на лицах по участку двигалась дюжина накачанных молодцев, на спинах он прочитал устрашающую надпись «ОМОН».
Минут через десять маневры между грядками прекратились и омоновцы облепили дом, блокировав дверь и окна, а зрители задержали дыхание в ожидании эффектной концовки.
