Евгений Сухов - Замануха для фраера
Когда он принес кофе, Елизавета Петровна уже прочла заметку и пытливо посмотрела на него:
– Ну, и что из этого следует?
– Футболист утонул на Дальнем Кабане.
Елизавета Петровна промолчала.
– И тела не нашли, – произнес Савелий Николаевич.
– Ну и что? – спросила Елизавета, хотя уже понимала, куда клонит муж.
– Значит, будут продолжать искать, – ответил он. – И могут найти…
– Не только тело утопленника, так?
Она присела на постели и некоторое время молчала.
– Тридцать лет прошло, – наконец, сказала она. – Тебе что, не дает покоя этот клад?
– Мне просто интересно, – улыбнулся Савелий Николаевич и сделался похожим на доброго дедушку. – А вдруг они все же найдут наше золото?
– Ну и что? – спросила Елизавета Петровна. – Ты заявишь во всеуслышание, что это золото, похищенное тобою из банка в восемнадцатом году, принадлежит именно тебе?
– Нет, – ответил Родионов.
– Ты попытаешься отобрать его у них?
– Нет.
– Тогда что?!
– Просто любопытно посмотреть.
– Это глупо! – резко сказала она.
– Может быть, – ответил он, нисколько не испугавшись взгляда супруги. Напротив, его улыбка стала шире.
– Чтобы ты сейчас ни сказал, я – против, – произнесла она, поджав губы.
– Ты меня отпустишь? – услышала она то, что боялась услышать. И промолчала.
– Так отпустишь? – Родионов подошел и присел на краешек постели. – Я только взгляну одним глазком, и назад.
– Ты слышал, что я сказала, – безапелляционно ответила Елизавета Петровна. – К тому же, тебя могут там узнать.
– Кто? – усмехнулся Родионов.
– Кто-нибудь…
– А почему ты не пьешь кофе?
Елизавета фыркнула. Сейчас она была похожа на капризную гимназистку, ищущую предлог, чтобы расплакаться или рассмеяться. И что это будет, зависело от собеседника, который был рядом.
– Ну, если не хочешь, давай выпью я.
Савелий Николаевич потянулся за чашкой, стоящей на небольшом овальном подносе у нее на коленях, но она перехватила его руку:
– Не трогай! – заявила она, и в глазах ее запрыгали смешинки. – Это мой кофе! И вообще… мы поедем вместе.
– Нет, – твердо произнес Родионов.
– Да, – прищурила глаза Елизавета.
– Нет, – отрезал Савелий Николаевич.
– Да, – продолжала упорствовать она.
– Сдаюсь… да! – воскликнул он и смачно чмокнул супругу в щеку, мгновенно превратившись из члена-корреспондента Академии наук на отдыхе в молодого нахального юношу, который, едва познакомившись, предложил юной институтке, жующей – нимало не стесняясь многочисленных прохожих – французскую булку возле Старого Гостиного двора, пройтись с ним в ресторацию. И – неслыханное дело! – она согласилась…
Боже, как давно это было! Будто бы и не с ними.
Рейс Москва – Горький – Казань был в два часа дня. Можно было не торопиться, так как в рабочие дни никакой напряженки с авиабилетами не было. Это в выходные все куда-то ехали, плыли, летели, а в будние дни люди обыкновенно работали. Такое стояло время…
Билеты на самолет они купили прямо в аэропорту, и в Горьком Савелий Николаевич с супругой были уже в половине четвертого. Сорока минут стоянки в городе вполне хватило, чтобы перекусить бутербродами с заплаканным сыром и выпить слегка подслащенного чая с лимоном.
И вот уже Казань.
Гостиницы «Волга» на прежнем месте уже не было. Как не было отеля «Франция» и вообще каких бы то ни было отелей. Была гостиница «Казань» на улице большевика Николая Баумана, поволжского немца, родившегося и учившегося в Казани и убитого ударом обрезка трубы по темечку на Немецкой улице в Москве. И были еще так называемые «Дома»: Колхозника, Учителя, Культпросветработника, то есть нумера без удобств, зато с клопами и тараканами.
Поскольку Дома медвежатников или Бывших российских дворян в Казани не имелось, Родионовы предпочли гостиницу «Казань». Они выбрали двухкомнатный номер с туалетом и ванной, считавшийся люксом, оставили вещи и отправились в город…
* * *В этом городе с тюркским названием Казань, правда, смягченным в написании и произношении еще русскими летописями мягким знаком на конце, Савелию Родионову с супругой приходилось бывать не единожды.
В первый раз он приехал в сей губернский город в декабре девятьсот шестого года в облике мещанина Костромской губернии Леонтия Николаева, потому как под собственным именем пребывать как в больших городах, так и в малых было небезопасно и значило с ходу повесить за собой хвост. Ибо знали Савелия Николаевича Родионова везде и повсюду как уважаемого уркача, маза и выдающегося медвежатника Российской империи, то бишь наиопытнейшего и наиудачливейшего вскрывателя несгораемых шкафов, бронированных касс и хитроумных сейфов. Топтун следовал бы за ним по пятам, куда бы ни направлялся Савелий Николаевич, даже если бы он шел посетить по известным нуждам общественный сортир. Поэтому и приехал Родионов в славный град Казань, столицу некогда отколовшегося от Золотой Орды ханства-государства, с пашпортом безобидного мещанина-костромичанина, выправленным не кем иным, как благоверной супругой Елизаветой Петровной.
Через несколько дней приехала в Казань и сама Лизавета, и они даже справили в этом городе Рождество, по-семейному, с елкой, подарками и пожеланиями успехов и здоровья.
Приезд в Казань Родионова был мерой вынужденной, потому как нужно было переждать неблагоприятные времена, наступившие в обеих столицах России. Эсеровский террор относительно значимых лиц империи заставил полицию активизироваться, и она хватала и сажала в кутузки всех неблагонадежных лиц. Вместе с политическими частенько хватали и уголовных, невзирая на то, что те имели совсем иную специализацию и сторонились политических дел, как черт ладана. Выслушивая ропот уркачей, сатрапы лишь пожимали плечами: потом, дескать, разберемся. Это «потом» могло растянуться на недели и даже месяцы, а коротать время на нарах было не в привычках Савелия Николаевича. Тем более, поваляться на них ему все-таки пришлось, когда его, под сурдинку, замели в Московскую центральную тюрьму после неудавшегося покушения на московского градоначальника генерала Рейнбота первого ноября девятьсот шестого. Три недели Родионов провел в Московском централе, покуда не был выпущен под залог, устроенный ему Лизаветой. Затем он сделался костромским мещанином Николаевым и приехал в Казань. А потом, когда в Первопрестольной прекратились облавы и город зажил по-старинке, они с Лизаветой вернулись в Москву, и Савелий Николаевич принялся за свое любимое занятие – потрошить содержимое несгораемых шкафов, бронированных касс и сейфов…
Второй его приезд в город был много интересней.
Летом девятьсот девятого на квартиру Савелия заявился авторитетный вор Митрофан. При Парамоне Мироновиче он был валетом, а теперь ходил в хитровских королях. Особой дружбы Родионов с Митрофаном не водил, да и какая может быть дружба между медвежатником и апологетом гоп-стопа. Однако принял достойно, как и полагается известному и уважаемому ивану встречать другого козырного уркача.
Митрофан меньжеваться не стал и с ходу объявил, что у него к Родионову дело.
– Слушаю тебя, – сказал тогда Савелий Николаевич, хотя уже приготовился заранее отказать громиле.
Но дело, о котором рассказал Митрофан, оказалось невероятно интересным: Митрофан, ни много, ни мало, предложил Савелию Родионову выкрасть из специального сейфа Государственного банка… корону императрицы Екатерины Великой.
– Я тут с человечком одним знакомство свел. Тот еще «карась». Ксива у него целиковая на иноземного гражданина Северо-Американских Штатов, – захлебываясь от распиравшего возбуждения, говорил Митрофан. – Однако по-русски балякает, как мы с тобой. В «Эрмитаже» познакомились, случайно как бы, но, думается мне, встреча была им нарочно подстроена, чтобы на тебя выйти.
– Чего ему надо? – коротко спросил Савелий.
– Он хочет корону императрицы Екатерины Великой, – после некоторого молчания ответил Митрофан. – Он и приехал специально за ней.
– Что? – вскинул брови Савелий.
– Ты не ослышался, все так, корону императрицы Екатерины Второй, – ухмыляясь, повторил бывший громила.
– Замечательное желание, – констатировал Савелий, – уважаю. Но я-то тут причем?
– А притом, что корона эта вот уже пять лет, как лежит-полеживает в одном из личных сейфов управляющего Государственным банком в Казани, – выпалил Митрофан.
– В Казани? – переспросил Савелий, задумавшись.
Оказалось, корона императрицы была вделана в ризу старинной явленной чудотворной иконы Божией Матери, которая была похищена пять лет назад из одного казанского монастыря и сожжена вором-святотатцем в кухонной печи. В свое время это было громкое дело, о котором говорила вся Россия, а сожжение чудотворной иконы, к тому же явленной, трактовалось, как предвестие бед и напастей, которым в скором времени подвергнется Россия.
