Данил Корецкий - Ведется розыск
— Лучше тебя с этим, безусловно, никто не справится, — крикнул ему вслед Крылов.
Совещание у Фролова продолжалось недолго: кратко оговорили детали предстоящей операции, способы и периодичность связи, на плане района уточнили маршруты всех патрульно-поисковых групп.
— Учитывая особую опасность разыскиваемых преступников, будьте готовы своевременно применить оружие, — сказал Фролов напоследок, и от этой фразы пахнуло холодом.
Потом пригласили девушек. Двое были нештатными инспекторами, хорошо знали всех сотрудников и держались уверенно, в то время как семь дружинниц немного смущались.
— Знаете, что от вас требуется? — доброжелательно спросил Фролов. Они покивали:
«Юра нам рассказал».
— Должен предупредить, что дело может оказаться опасным. Если кто-то не хочет, не может или… в общем, лучше отказаться сразу!
Желающих выйти из игры не нашлось: Гусар правильно подобрал помощниц.
— Тогда выходите на маршрут. Желаю успеха!
Спутницу Волошина звали Ритой. Высокая, гибкая, модно одетая — с ней было приятно идти по улице.
— Нам досталась самая северная часть района, — начал разговор Волошин.
— Это хорошо или плохо? — Она держалась просто, естественно и тем располагала к себе.
— Да особой разницы нет…
Электронные часы на крыше углового здания высветили время: 19.45. Они прошли еще квартал по широкому оживленному проспекту и свернули направо. Аккуратные одноэтажные кирпичные домики, чистые тротуары, ухоженные зеленые газоны — частный сектор.
— Посмотрите, тут совсем другая жизнь, — медленно проговорила Рита. — Нет спешки, суеты, все друг друга знают, общаются между собой, соседи дружат семьями…
Действительно, проблема некоммуникабельности здесь отсутствует: калитки дворов раскрыты настежь, люди сидят на лавочках, вынесенных из дома разнокалиберных скамейках, непривычно выглядящих на тротуаре стульях. Неторопливо беседуют, лузгают семечки, покуривают. Небольшая компания, поставив на попа ящик, играет в лото. Незнакомую пару рассматривают откровенно, не скрывая любопытства. Галдят дети, потягиваются на асфальте кошки, лениво зевают добродушные собаки.
— Да, уклад ближе к деревенскому, — согласился Волошин.
— А через десять минут на улице никого не останется!
— Почему вы так думаете?
— Уверена. Хотите пари?
— Идет.
Они дошли до угла и остановились.
— Засекайте время.
Волошин глянул на часы. К его удивлению, вскоре люди действительно начали расходиться. Забирали свои скамеечки, звали детей, загоняли животных. Хлопали калитки. К восьми часам улица опустела.
Рита весело засмеялась, и Волошин, хотя уже понял, в чем дело, решил ей подыграть.
— Поразительно! Что это значит?
— Отгадайте. Вы же сыщик!
— Ну что ж… Хотя задача чрезвычайной сложности, сыщик сумеет найти ответ. В телевизионной программе. Очевидно, вы заглядываете в нее чаще, чем я.
— Браво! — Рита захлопала в ладоши. — Вот это проницательность!
— Но пари вы выиграли, с меня шоколадка.
Они прошли до конца квартала и снова повернули. Начинался нежилой район: слева тянулась высокая серая стена ипподрома, справа располагались школа, детский сад, а потом — огромное антенное поле радиоцентра, огороженное крепким деревянным забором.
— Это, пожалуй, самый опасный участок, — вслух подумал Волошин. — Вскоре совсем стемнеет и здесь не будет ни души. Очень подходящее место, чтобы внезапно появиться перед гуляющей парочкой.
Метров через восемьсот возле нового девятиэтажного дома выстроились в ряд шесть телефонных будочек. Волошин проверил: как ни странно, почти все автоматы работали.
— В случае чего — бегом сюда и набирайте 02. Ясно?
— Ясно, — Рита сразу стала серьезной и энергично кивнула. — Думаете, мы их встретим?
— Вряд ли. Вероятность слишком мала. Да, может быть, они вообще сегодня не высунутся…
Но он ошибался.
…Денег хватило только на один «огнетушитель», поэтому пить надо было с умом, расчетливо. Толстых не торопясь растворил в стакане таблетку люминала и вопросительно глянул на Браткова. Тот вяло качнул головой:
— Меня от этого спать тянет.
— Ну и дурак. Тогда пей медленно, вот так. — Он мелкими глотками цедил черно-красную жидкость, и судорожно сжимающая стакан рука постепенно переставала дрожать.
— Я так не могу. — Братков дернулся, вливая в себя вино, с отвращением перекривился, застыл, сдерживая рвотный позыв, потом с облегчением вытер мокрый подбородок. — Ничего, прошло…
— Эх, козел, когда ты пить научишься! — снисходительно гоготнул Толстых. Сам он научился в четырнадцать и последующие десять лет так совершенствовал свое умение, что никаких полезных навыков приобрести не сумел. Работал грузчиком либо подсобным, но сколько мест сменил за последние годы, не смог бы подсчитать самый дотошный кадровик, тем более что распухшие и засаленные трудовые книжки сами собой терялись одна за другой.
— Вот на ликеро-водке была житуха! — Он шумно глотнул. — Спустился в подвал, дырку провертел, а за пазухой трубочка тонкая резиновая… В конце работы кайф хороший, напоследок еще добавишь — и домой. Приходил в отрубняке! А вся зарплата — вот она, целая! Если б не мастер, сволочь, ни в жизнь бы не ушел!
Братков налил по второму стакану.
— А меня грозятся в ЛТП направить. Мол, сам не бросишь, напишем в суд — и на два года принудлечения…
— Потому что дурак! Столько времени на одном заводе — вот и успели присмотреться! — Толстых уставился на собутыльника пустыми страшными глазами. — Все вы дураки! Что, не так? А ну-ка повторяй: «Я дурак!» Быстро, а то мозги вышибу! — Он сжал чугунный кулак.
— Я дурак, дурак, я дурак, — без выражения пробубнил Братков.
— Вот то-то! Все вы дураки! И всех я могу в бараний рог свернуть! Понял?
Когда-то давно Толстых завидовал окружающим — трезвым, опрятным, имеющим цель в жизни, знающим больше, чем он… Можно было попытаться стать таким же — начать учиться, работать, изменить образ жизни, расстаться со старыми привычками… Это трудная, очень трудная задача — ломать и переделывать самого себя, но, в принципе, достижимая и многими до него успешно разрешенная. Беда в том, что, ослабив волю алкоголем, он уже привык из двух альтернативных путей выбирать более легкий. И он стал ненавидеть «благополучных» людей, а потом в его дремучем сознании включился компенсационный механизм: ведь в школе он в кровь избивал сверстников, а сейчас удар литого кулака легко сминал жесть водосточной трубы…
Оглушив себя ударной дозой алкоголя, он полюбил выходить на улицу, в парк или сквер, чтобы затеять ссору с миролюбиво настроенным прохожим, ничего не подозревающим и не готовым к отпору, и неожиданно обрушить на него мощный кулак.
По мере того, как на его счету накапливались разбитые носы, выбитые зубы и сломанные челюсти, появлялось презрение к избитым и униженным людям. За то, что они краснеют от циничного слова, боятся грубой силы, не умеют защититься от удара и нанести ответный…
Неразвитое мышление поставило знак тождества между физическим превосходством и социальной значимостью каждого, и теперь он считал себя не только сильнее, но и умнее, достойнее, выше всех остальных. Особенно приятными становились эти мысли после хорошей выпивки, и тогда затаенная зависть и открытая, смешанная с презрением ненависть настоятельно требовали выхода.
— Ну, что молчишь?
— Понял, Игорь, понял, чего ж не понять…
— Ну ладно. — Найдя подтверждение своему превосходству, Толстых подобрел. — Тогда допивай!
Он тоже поднес стакан к губам. Ему нравилось внушать страх, и на грабежи он вышел не столько из-за скудной добычи, сколько для того, чтобы в полной мере ощутить это чувство.
На этот раз Братков не смог сдержаться, закашлялся, подавился — вино выплеснулось обратно. Против ожидания насмешек не последовало: собутыльник о чем-то задумался.
— Кому бы морду набить? — процедил Толстых. — Ваську Кривого подловить, что ли?
— Да ну его, Игорь, пойдем лучше на танцы сходим.
— Чего я там не видел! Идти — так на дело! Червонец сшибем — будет чем похмелиться. Или в штаны наложил? Небось понравилось в стороне стоять?
Толстых вытащил из-под стола грубо сработанный нож с тяжелой свинцовой рукояткой, которым когда-то кололи свиней. Длинный клинок покрывали раковины коррозии: выброшенный за ненадобностью, нож несколько лет ржавел в куче старого хлама и сгнил бы совсем, но Толстых, бесцельно перебирая с похмелья разнокалиберные железяки, нашел его и, отправляясь на очередную «прогулку», сунул за пояс.
— Смотри у меня, еще раз струсишь — писану по роже, будет отметина на всю жизнь!
— Он размахнулся и глубоко вогнал нож в крышку стола, так, что Братков едва успел отдернуть руку.
— Мне чего-то неохота на дело. Не боюсь я, но… Зачем ты их режешь?
