Иван Максименко - Спрячь Ищи Найди Продай
— Ой, я, прямо, так глубоко тронута твоей искренней заботой обо мне. Не беспокойся, не пропаду, не впервые имею дело с существами мужского пола.
— Делай, как знаешь, тогда. Только я не хочу потом иметь из-за тебя неприятности, ясно? — суровым голосом сказал Георг и присел на диван, косясь на Лизу.
— Не будет у тебя никаких неприятностей, — проворчала черноволосая красавица и повернулась спиной к своему собеседнику, — Я иду спать в свою комнату.
— Спокойной ночи… А сказку перед сном не хочешь, прочитаю?
— Да нет, спасибо, я уже не девочка — сам ведь говорил.
— Наверное, этот Марио и в постели хорошие фокусы показывает? — ехидно спросил Кессель.
— Да, он всесторонне развитая личность…
— Кстати, в пятницу одна крутая тусовка намечается. Тебе надо будет одну известную светскую особу продинамить. Я тебе завтра растолкую, о чем идет речь.
— Ладно, сходим. Раз начальство приказывает… — равнодушно откликнулась Лиза и захлопнула за собой дверь.
Следующий день. Около половины одиннадцатого утраНа тесной брусчатой улице перед старым трехэтажным домом с бледно-розовыми стенами, первый этаж которого занимал антикварный магазин, остановился серебристый седан.
Водитель — мужчина средних лет, высокий и весьма упитанный, всегда почти наголо постриженный, с неинтересным лицом, кривым носом и слегка выступающей вперед нижней губой, из-за которой к нему привязалась кличка «Губа», — вышел из автомобиля и, оглянувшись по сторонам, зашел в магазин.
— Лукас, чего это ты за мной бегаешь? От дел отрываешь, — сказал Фердинанд Золик, увидев зашедшего в помещение мужчину.
— Беседа есть. У меня для тебя есть одно очень интересное предложение, — проходя мимо витрины с фарфоровыми вазами, мелкими статуэтками и разной другой мелочью, ответил Лукас.
— Вот как… ну, давай, зайдем в подсобку, — Золик кивнул на деревянную дверь в дальнем углу салона магазина.
Двое мужчин скрылись за дверью и, пройдя по мрачному коридору, очутились в подсобке — просторной комнате с одним окном с видом на боковую улицу, используемой как хранилище для лишнего антиквариата.
— Давай, расскажи о своем очень интересном предложении, — сняв со старинного комода сбоку от двери два деревянных стула, начал разговор Фердинанд.
— У тебя тут шумоизоляция надежная? — поинтересовался «Губа», принимая стул.
— А ты слишком громко не говори, тебя никто и не услышит. Давай, я тебя слушаю.
— На днях в Имагинеру должна прибыть партия сирийских артефактов. Говорят, что они в хорошем состоянии, очень древние штучки. Их можно будет за хорошие бабки толкнуть.
— Эти артефакты вынесли из какого-нибудь музея, да?
— Нет, — решительно покачал головой Лукас, — повстанцы контролируют несколько мест, где проводятся археологические раскопки. Они тоже понимают, сколько денег — в буквальном и переносном смысле — зарыто в песках Сирии, к тому же им нужно оружие, а его бесплатно никто не дает. Война, по-видимому, затянется, так что дело обещает быть прибыльным.
— И какие конкретно артефакты тебе привезут?
— Золотые и серебряные монеты будут, мозаики, мелкие статуэтки, глиняные таблички.
— Ну… я мог бы поговорить с парой-тройкой людей, которые коллекционируют такие вещи.
— Давай, поговори с ними. Они не пожалеют, товар хороший.
— Лукас, а ты слышал о картине Эуса, которую недавно украли? — немного понизив голос, спросил Золик.
— Конечно, слышал, об этом везде ходят сплетни. Твое имя, кстати, в последнее время тоже на слуху…
— Да, менты подозревают меня. Пасут меня, телефоны, наверняка, прослушивают, так что ты имей это в виду…
— А, ну, я понимаю, не из деревни приехал все-таки, — ухмыльнулся Лукас и почесал свой нос, сломанный когда-то во время одной драки.
— А если бы эта картина попала к тебе, ты бы смог ей быстро найти покупателя? — прищурившись, спросил Фердинанд.
— Сомневаешься? — хмыкнул Лукас, — да я ее в тот же день толкну. Коллекционеры как слышат имя Эуса, так у них сразу ломка начинается.
— Да, это верно… — пробормотал Золик, почесывая подбородок.
— А картина-то… подлинник или как?
— Я бы поставил на то, что это подлинник.
— Вот как, — брови Лукаса приподнялись, а нижняя губа выпучилась еще больше, придавая его лицу весьма нелепый вид, — покупателя я запросто найду, была бы картина.
— Если найдется клиент, картина тоже найдется, — серьезным тоном сказал владелец антикварного магазина.
— Хитрый ты лис, Золик. Когда ты успел это дело провернуть-то?
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Может, слышал такое выражение?
— Слышал. А какая у ней красная цена?
— Пятьсот штук зеленых.
— Пятьсот? За такие бабки можно купить его картину на легальном рынке. Скидки не предвидится?
— Во-первых, мы говорим о его неизвестной работе, да еще и надписанная им же — это набивает цену, во-вторых, неизвестно, кто ее настоящий владелец, поэтому сделать ей провенанс будет намного легче.
— А как убедить клиента, что это не фуфло?
— Ее исследовал главный эксперт НАМСИ. Он был уверен, что это подлинник. Что еще тут доказывать, Губа?
— Ну, ладно. А посреднику сколько полагается?
— Тридцать штук баксов.
— А не хочешь обменять ее на сирийские артефакты?
— Нет, меня интересует твердая валюта.
— Пусть будет твердая валюта, — вздохнул Лукас, — а давай округлим цифру до тридцати пяти.
— Успеешь найти клиента до конца следующей недели — твое желание, может, и исполнится.
— Да какие проблемы, найду, конечно, — довольно потер руки «Губа».
— Ты только ко мне потом не приходи и не звони на мой номер, — Золик достал из нагрудного кармана рубашки ручку и маленький блокнот, вырвал из него листок и начал что-то писать. — Как выполнишь работу, отправишь мне весточку. Вот, посмотри.
Лукас взял бумажку из рук владельца антикварного магазина и увидел, что на ней написан адрес какой-то электронной почты и замысловатая кодовая фраза: «А.Д. больше не придется спать в одиночестве».
— Понял, Фердинанд, сделаю. А когда уточним остальные детали?
— Потом сожги бумажку. Как получу от тебя сигнал, я с тобой свяжусь. У тебя не найдется какого-нибудь не засвеченного номера?
— Есть один.
— Вот тебе бумажка, напиши мне его. Кстати, ты не заметил за собой слежку?
— Нет, но в соседнем переулке бордовый фольксваген стоит, и водитель наблюдает за твоим магазином.
— Вот видишь — менты меня пасут. Будь осторожен, когда поедешь обратно.
— Я всегда осторожный…
Золик проводил собеседника и, подойдя к прикрытой шторкой витрине, молча, стал наблюдать за улицей. Бордовый фольксваген был на своем прежнем месте, в тени соседнего переулка, и никак не реагировал на отъезд машины Лукаса «Губы».
Фердинанд потоптался еще некоторое время у витрины, совершенно не обращая внимания на администратора у себя за спиной, стоявшего за прилавком, в пяти шагах от входной двери. Администратор — молодой мужчина лет тридцати — с любопытством поглядывал на своего работодателя, безуспешно пытаясь угадать, что за разговоры велись в подсобке.
По угрюмому и искаженному напряжением лицу хозяина антикварного магазина было трудно определить, какое именно чувство в этот момент преобладало в его душе — то ли тревога, то ли раздражение, то ли еще что-то. Не замечалось в его взгляде лишь страха.
Ни трудный разговор с Теодором Муусом, который недвусмысленно показал, что следователь считает Золика главным подозреваемым, хотя и полицейским еще не удалось добыть никаких твердых улик против него, ни осознание того, что за ним следят и его аферу могут в любой момент раскусить, не сумели вывести Фердинанда из равновесия. Он воспринимал происходящее вокруг себя с каким-то потрясающим хладнокровием, как будто не понимая, что его, в конце концов, могут поймать и наказать.
Впрочем, совершив злодеяние, люди, будучи разными по характеру, реагируют тоже по-разному. Одних угрызения совести приводят к покаянию или хотя бы заставляют смириться и принять любое наказание как справедливое, другие, чья совесть подавлена, не испытывают осознанных угрызений, но из-за слабости воли постепенно поддаются панике, начинают допускать ошибку за ошибкой, что приводит их к неминуемому провалу. Третьи, как Золик, для которого главным мотивом было эгоистическое стремление удовлетворить свои личные потребности, даже в самой критической ситуации всецело подчиняли свои действия холодному расчету. Если преступники второго типа боятся скорее не наказания, а того, что им помешают довести преступление до конца и извлечь из него выгоду, то третий тип не боятся вообще ничего, так как страшный сплав цинизма и эгоизма полностью душит в них страх возмездия, снимая все нравственные преграды.
