Виктор Галданов - Лахудра
А потом они все сидели за столом, и Генка произносил какой-то цветастый восточных тост, подделываясь под грузинский акцент, как раньше под еврейский, и выписывая в воздухе вензеля своей финкой, на которую была насажена долька соленого огурца
Мышка с индифферентным видом сидела на коленях у отчима. Его потная рука гладила ее бедра, порою на них с силой сжимались его короткие толстые пальцы с редкими кустиками рыжеватых волос, они впивались глубоко в тело, оставляя на коже багровые пятна.
– Ну чё, скоро вы тама? – нетерпеливо спросила она, оборвав тост на полуслове. – Кто первый выпьет, того я поцелую.
Хохотнув, они выпили залпом. Первым лекарство подействовало на Генку. Он громко икнул и захлопал губами, широко разевая рот, как выброшенная из воды рыба, затем его глаза закатились, он попытался приподняться, и упав на стул, опрокинулся вместе с ним. Тошка бросился его поднимать, но его стошнило.
В судорогах он забился на полу в луже своей блевотины и застыл, неестественно высоко запрокинул голову. Все это происходило на глазах у Жоры, пившего обычно мелкими глоточками.
Он оторвался от стакана, выпив чуть больше половины. Мышка попыталась влить в него этот стакан, подтолкнув его руку, но он выронил стакан с воззрился на нее с видом безграничного изумления.
– Т-ты ч-чего, а? – спросил он, постепенно трезвея. Они ч-чего, а? Эт-т ты их, а? Ты, а? Г-гад-д-ёныш-и!..
Мышка отступала от него вглубь комнаты, изготовив для удара прихваченную со стола бутылку. Глаза ее пристально следили за каждым движением отчима. А он между тем поднялся и, пошатываясь, направился к ней. По пути он зацепил скатерть, поглядел на нее и решительно сдернул со стола. Рюмки и тарелки со звоном попадали на пол. Ухмыльнувшись, он бросил скатерть в Мышку. Она увернулась, но следующим взмахом левой руки Жора вышиб из ее руки бутылку, а правой с размаху ударил ее по щеке, так что девочка кубарем покатилась на пол. Следующий удар он нанес ей кулаком по уху, затем угодил ей ногой в живот. Дико взвизгнув, она попыталась дотянуться пальцами до его глаз, но он ухватил ее правой рукой за основание шеи и с радостью проговорил:
– Г-га-ддёныш!..
Затем обе руки его сомкнулись на Мышкиной шее и придавили ее к низу, поставили на колени, и стали сжимать, мять, давить, перебивая дыхание, вызывая судороги во всем ее теле. Когда Мышка уже была близка к обмороку, давление прекратилось. Она открыла глаза. Приблизив к ней свое лицо Жора сладострастно улыбался, наслаждаясь зрелищем пытки. Затем руки его снова стали сдавливать ее горло, и вновь в глазах у нее помутнело. Руки ее зашарили по полу и неожиданно наткнулись на рукоять охотничьего Генкиного ножа. Схватив его, Мышка с силой уперла острие в выпяченный живот Жоры и удивилась, до чего же легко он вошел туда…Когда он, повалившись на пол, вытянулся ря дом со своими друзьями, Мышка с облегчением вздохнула, встала и внимательно оглядела каждого из мужчин, затем открыла шифоньер, достала оттуда свечу, зажгла ее и, накапав парафин на дно блюдечка, укрепила свечу и поставила на стол. Позже она, выйдя на кухню, открыла все краны у газовой плиты, отворила духовку и прижала ее дверцу тяжелым утюгом. А потом быстро выбежала во двор.
Без колебаний она отправилась в тот конец обширного своего двора, где девчонки играли в «резинки» и в «классики».
Бесцеремонно завладев самой лучшей салкой, она погнала ее по клеткам, поразительно метко попадая в каждую. Она полностью отдалась игре, не заметив, как одна за другой отходили девочки при ее появлении. Повсюду с балконов слышалось:
– Та-аня! Домой! И-и-рочкадомой! Кому сказала?! Марш домой немедленно!
Центр двора опустел, лишившись девочек. И тогда к нему стали стягиваться мальчики. Совершенное соплячьё, лет по тринадцати и старше, кое-кто с сигаретами в зубах. Это были те, кто таскал ее по подвалам, торопливо сбрасывая ее незрелое лоно свой рано пробудившийся темперамент, те, кто разыгрывал ее в карты, уступал друг другу за глоток дешевого вина, за сигарету, те. кто сдавал ее тело в аренду за смятые рублевые бумажки. Раньше все они слегка презирали ее – за доступность. После того же, как оказались зараженными по ее вине – они ее возненавидели. Ненавидели – и одновременно вожделели. Они стояли и молча смотрели на Мышку, а она самозабвенно скакала по клеткам, лихо гоняя салку, пока толстощекой юноша в кепке и с сигаретой в зубах не подошел и не встал на очередную клетку. Тогда Мышка подняла с земли увесистый голыш и замахнулась на него. Юноша злобно сощурился и шагнул к ней, протянув руку, чтобы перехватить голыш.
И в это мгновение гулко громыхнул взрыв.
А потом наступило несколько минут веселого безумия. Кругом полыхало пламя, и кто-то бегал по двору взад и вперед, и истерически кричал, и плакал, и ругался, и кругом была вода, много-много воды, истекавшей из брандспойтов; а пламя все бушевало, и вскоре жадно охватило всю крышу дома, и в адском свете его можно было видеть единственно спокойную в наступившем бедламе сосредоточенно прыгающую по асфальту детскую фигурку. Но вот она подняла голову, повернулась и встретилась взглядом со стоявшим поодаль Владиком. Подойдя к нему, она без колебании вложила ладошку в его руку, и они пошли прочь с обезумевшего двора. Каждый, кто видел этого ребенка полчаса назад, был бы поражен странной переменой, происшедшей во всем ее облике. Казалось, за это короткое время с души ее свалилась некая невыносимая тяжесть, и всё существо ее обволокла неземная легкость, а лицо было озарено улыбкой самого большого и настоящего счастья.
