Андрей Курков - Добрый ангел смерти
Мы шли рядом. Я посматривал искоса на Гулю. Снова хотелось слышать ее голос, но шла она молча, тоже о чем-то задумавшись. А мне не хотелось ее тревожить. Все-таки куда приятнее разговаривать под вечер, сидя на подстилке, когда можно будет не только говорить, но и обнять ее снова и снова поцеловать.
Тогда уж я никакого разрешения спрашивать не буду, чтобы не чувствовать себя глупым. Да и вроде уже расставлены все точки над "i". Сложный мой статус как-то определился, и это позволяло чувствовать себя увереннее. Муж, какой бы он ни был — подаренный, выбранные или сам выбравший, — все равно является главой семьи или, по крайней мере, равной ее половиной.
С наступлением вечера мы замедлили шаг. Опускавшаяся с неба прохлада смягчала усталость от пути, и возникшая вследствие этого инерция нашей затухающей энергии позволила пройти еще не меньше километра, прежде чем мы остановились в маленьком треугольничке ложного ущелья, похожего на уменьшенную копию ущелья с могилой дервиша. Сбросив рюкзак и поставив у ног уже наполовину пустую канистру, я опять приободрился. Или, может быть, просто расправил плечи, освободив их от тяжести поклажи.
Гуля тоже опустила свой двойной баул. Сразу вытащила подстилки. Я наблюдал за ней и поймал себя на том, что не просто наблюдаю, а уже любуюсь ею с чувством то ли тихого хвастовства, то ли гордости за себя: «Вот какая у меня жена! Стало быть и сам я чего-то стою!»
А вокруг никого не было, не считая хамелеона Петровича, застывшего на верхнем горбе еще не распотрошенной части баула.
В этот вечер на ужин мы съедали последнюю банку «Сельди атлантической».
Под недоуменным взглядом красивых карих глаз Гули я внимательно просмотрел содержимое открытой банки и только после этого поставил ее между нами. Банка быстро опустела, и, запив наш скромный ужин водой, мы стали вместе собирать сухие стебли каких-то растений и пригнанные ветром целые легкие клубки, скатанные из ковыля, верблюжьей колючки и солянки. Потом развели костер и стали ждать, когда закипит вода в котелке.
Пока вода грелась — небо опускалось все ниже и ниже, становясь темнее и уютнее. Потом из двух пиал поднимался пар, и я старался рассмотреть его цвет, почему-то в этот момент думая, что от зеленого чая должен подниматься пар такого же цвета. Потом раскатанный во рту сырный шарик заполнил мое настроение терпкой соленостью, и я опять взбодрился мыслями и желаниями, теперь уже наблюдая за Гулей, медленно и грациозно подносившей ко рту свою пиалу. На ней была рубаха-платье фиолетового цвета со стоячим коротким воротничком и белые штаны. «Когда она успела переодеться?» — подумал я, вспоминая, что еще сегодня цвет рубахи-платья был салатовый с узорами, которые я когда-то встречал на коврах.
Вечер укрыл нас темнотой, и мы, допив чай, стали укладываться спать.
Костер затух сам собой, и теперь по истлевшим стеблям пробегали последние искорки. Наступила полная тишина, и я, накрываясь полосатым покрывалом, снова бросил взгляд на нашего хамелеончика — он так и сидел на бауле.
Этой ночью я был посмелее и после нескольких поцелуев с силой прижал к себе Гулю. Целовал ее шею, распустил ее волосы и тут же почувствовал себя совершенно беспомощным перед ее восточным одеянием, которое она не снимала на ночь.
— Ты хочешь, чтобы я разделась? — неожиданно спросила она полушепотом.
— Да, — таким же полушепотом ответил я.
— Тогда мне придется облиться водой… — сказала Гуля, глядя на меня вопросительно и нежно.
— Хорошо, — ответил я.
— Тогда у нас завтра не будет питьевой воды.
— Пускай.
Она поднялась. Отошла на пару шагов в сторону. Медленно разделась — я следил за ее мягкими неспешными движениями, в которых прочитывался весь ее характер. В темноте, к которой уже привыкли мои глаза, между звездами и трещинами солончака, словно видение из арабских сказок стояла обнаженная Гуля.
Она стояла некоторое время неподвижно, то ли прислушиваясь к тишине, то ли вдыхая освобожденным от одежды телом воздух этой ночи. Потом наклонилась и взяла в руки канистру с водой. Открутила пробку и, подняв над собой, стала потихоньку наклонять. Я не видел струи, но слышал журчание воды, падавшей на ее плечи, бегущей по ее телу. Она повернулась, и полный профиль ее тела заставил меня с иронией подумать о красавицах, позирующих для разных мужских журналов. А вода продолжала журчать, литься, и я завидовал этой воде, бегущей по ее телу, замирающей перед падением на острых сосках ее красивой груди, льющейся по ровной спине, по бедрам, по ногам.
Прошло несколько минут, и мне уже казалось, что вода, да и весь мир теперь должен завидовать мне. Я сушил собою прохладную от воды нежную кожу Гули, я согревал ее тело поцелуями, сам ощущая, как горят мои губы. Мы разогревались одновременно, и уже ее ладони, вжавшиеся в мою спину, казались очень горячими, но мне было мало этого огня. И Гуле, казалось, тоже его было мало. И мы продолжали согревать друг друга, пока не дошли до той точки кипения страсти, выше которой только смерть. Потом мы остывали, слушая дыхание друг друга и видя сквозь полузакрытые глаза пустынный рассвет. Это утро, спускавшееся прохладным ветерком с холмов в маленький не правильный треугольник нашего ущелья, показалось мне самым ранним в моей жизни. Мне хотелось его продлить, задержать, замедлить. И пока солнце неуклюже переваливало за линию невидимого нам горизонта, закрытую от нас поднятием холма, это утро длилось, длилось почти бесконечно. Оно замерло, как стрелки на моих часах, и я был этому рад.
Глава 33
Несмотря на бессонную ночь, мы довольно легко поднялись и отправились снова в путь. И только сухие губы мои просили воды, но я молчал. Нес в руке непривычно легкую пластмассовую канистру и молчал. Рядом шла Гуля. На правом плече лежала перевязь двойного баула, но она ступала легко, словно закон земного притяжения на нее не распространялся. На ее левом плече сидел наш хамелеончик. Сейчас он притворялся продолжением изумрудно-зеленой рубахи-платья.
Поднималось солнце. Хотелось зеленого чая. Хотелось услышать голос Гули, но во рту было так сухо, что, казалось, любое сказанное мною слово может оставить на языке или на деснах кровавые царапины.
В какой-то момент я заметил на себе немного игривый косой взгляд Гули. Я повернулся к ней на ходу. Наши взгляды и улыбки встретились.
— Скоро будет колодец, — сказала Гуля, словно прочитав мои мысли.
— А если б его не было? — спросил я.
— Я-то привыкла, а тебе было бы тяжело. Я кивнул и тут же устыдился своего вопроса. Огонь желания не должен зависеть от наличия или отсутствия колодца. И слава Богу, что прошлым вечером я не поинтересовался ближайшим колодцем.
Поднятия холмов, вдоль которых мы шли, становились круче и выше. Иногда я задирал голову и смотрел на эти белые ребристые монолиты, закаленные солнцем и ветрами. Зачем они здесь? Чему они служат? Если природа — это основа жизни, то эти огромные камни никакого отношения к природе не имели. Может они, словно огромные гири, уравновешивали какие-нибудь Кордильеры на другом конце земли? В чем смысл существования этих огромных камней? Или не стоит искать в этом смысл?
Мы шли без остановки часов шесть, пока не увидели колодец, грубый круг которого был сложен из крупных камней. Когда мы подошли, я заметил, что вокруг колодца солончак был каким-то зализанным, трещин в нем не было. А сам колодец оказался до странности мелким — глубиной не больше полуметр. И воды в нем было мало — моя рука, опущенная вертикально, окунулась по запястье, уткнувшись кончиками пальцев в скользкое глинистое дно. Там же, в воде, лежала большая литровая кружка.
Мы заполнили канистру. Потом умылись, сливая друг другу из этой кружки.
Потом я с испугом заметил, что воды в колодце уже не осталось. Подняв свой растерянный взгляд на Гулю, я увидел на ее лице снисходительную улыбку.
— Пока чай сварим — еще наберется, — сказала она, кивнув на колодец.
В этом месте было из чего разводить костер. Вскоре мы пили зеленый чай.
Разговаривали. Меня начало клонить в сон, и Гуля, заметив это, достала из баула полосатую подстилку. Я улегся и мгновенно заснул. А когда проснулся — был уже поздний вечер. Белые верхушки холмов еще были освещены невидимым снизу солнцем, но этот свет забирался все выше и выше и, задержавшись на самой вершине ближнего от нас холма, ушел куда-то еще выше, растворившись в небе.
Я оглянулся по сторонам. Увидел Гулю, сидевшую на каменном бортике колодца. А потом увидел распластанные на каменном склоне монолита ее рубахи-платья: красную, салатовую, зеленую, синюю и еще две, цвет которых в наступившей темноте различить было трудно. Пока я спал. Гуля выстирала свою одежду.
Я провел руками по джинсам. Посмотрел на свою футболку. Задумался.
— Ты уже не спишь? — спросила Гуля, повернувшись ко мне.
— Нет, — ответил я.
