Татьяна Полякова - Бочка но-шпы и ложка яда
В кабинете горела настольная лампа, но за столом никого не было. Конечно, если шутник не спрятался под стол или не залез в шкаф Я дала себе труд проверить это и убедилась, что либо он успел уйти через дверь, либо только что выпорхнул в окно. Окно я тоже проверила. Оно было заперто. Странно. Шагов в коридоре я не слышала.
А ведь стояла возле двери и услышать их была просто обязана. Если он все-таки прошел мимо… А если нет? Он мог укрыться в комнате Сусанны, а когда я бросилась сюда, спокойно проследовать дальше. В сильнейшем гневе я заглянула в тетушкину комнату и, разумеется, никого там не обнаружила. «Надо капканы на ночь ставить», — со злостью решила я, вышла в коридор и вот тогда-то вновь услышала шаги, но не здесь, а на первом этаже, возле лестницы.
Очень осторожно я направилась вниз. На лестнице никого, первый этаж тонул в темноте. Свет там оставляли включенным на ночь только в том крыле, где были жилые комнаты, а звук шел со стороны студии. При мысли о том, что кто-то вновь проявляет к ней повышенный интерес, я заторопилась. Надо было включить свет, но, стыдно сказать, я даже не предполагала, где здесь выключатель. Обычно обо всем заботилась Наталья. «Может, разбудить ее?» — подумала я. Тут что-то упало с грохотом, который в тишине показался просто оглушительным, а вслед за этим раздался крик.
Кричали, вне всякого сомнения, из студии. Я бросилась туда, рискуя в темноте расквасить себе нос.
Дверь в студию была распахнута, луна заливала все пространство комнаты (шторы так и не повесили), а посередине комнаты замерло привидение.
По крайней мере, так я решила в первое мгновение. Белый балахон слабо шевелился. Затем я заметила, что привидение нервно вздрагивает, издает какие-то слабые звуки, потом обратила внимание, что в руках оно держит фонарик, а вслед за этим поняла, что вовсе это не привидение, а Скворцова в ночной рубашке.
Я щелкнула выключателем, вспыхнул свет, осветив огромную комнату, Скворцова повернулась ко мне с намерением завизжать (это желание отчетливо читалось на ее сморщенном личике), но, увидев меня, передумала и вроде бы даже с облегчением вздохнула.
— Ты? — прошептала она, а я сообразила, что данный вопрос этой ночью мне задают уже дважды.
— Это я, — ответила я без всякого намека на любезность.
Тут за моей спиной раздались чьи-то торопливые шаги, и в студии появилась Софья, в пижаме и сеточке для волос. На своих волосах она просто помешана, так как кто-то ей сказал, что волосы — вторая красота женщины (по поводу первой красоты мнения разделились).
— Кто орал? — рявкнула она.
Появление Софьи меня ничуть не удивило, я была уверена, что после вопля Скворцовой сюда сбежится весь дом, но, странное дело, опять воцарилась тишина, и никто сюда не спешил.
— Это.., это… — начала Скворцова, прижимая к груди фонарик, он, кстати, был включен. Поначалу я очень удивилась, увидев его в руках Марины Федоровны, а потом вспомнила, что такие фонарики лежат в прикроватных тумбочках в каждой спальне.
Как-то раз у нас на двое суток отключили электричество, а подобное в большом доме связано с огромными неудобствами.
С фонариком разобрались, теперь оставалось главное: что здесь понадобилось Марине и с какой стати она так вопила. Именно эти вопросы я ей и задала.
— Я видела его, — все еще продолжая трястись, сообщила Скворцова.
— Кого? — насторожилась я, так как тоже кое-кого видела.
— Твоего мужа, — жалко глядя на нас, пробормотала она.
— Пить меньше надо, — скривилась Софья, но я сделала ей знак молчать.
— Ты видела Бориса? — спросила я вполне доброжелательно. Скворцова выпучила глаза, сначала кивнула, а потом отчаянно замотала головой.
— Очень доходчиво, — вновь влезла Софья.
— Было бы замечательно, расскажи ты, в чем дело, чуточку толковее, — намекнула я.
— Да-да, — закивала Марина на манер китайского болванчика. — Сейчас.., я не могла уснуть. Услышала шаги. Я ведь сплю очень чутко, а здесь…
— Мы поняли, — не выдержала Софья. — Дальше что?
— Я услышала шаги, но шли как-то странно.
Таясь. Меня это насторожило.
— И ты пошла взглянуть, кто это ходит?
— Нет. Я просто подошла к двери и прислушалась. Стало очень тихо. Я подошла к окну… — Тут она сглотнула и сделала паузу. — В кабинете Бориса мелькнул свет.
— Горела настольная лампа? — поправила ее я.
— Нет. Похоже, кто-то ходил с фонариком. Потом хлопнула дверь.
«Скорее всего, моя», — отметила я машинально.
— Я еще немного подождала, а потом выглянула в коридор. Он как раз подошел к лестнице, — перешла Марина Федоровна на трагический шепот.
— Да кто он? — взмолилась Софья.
— Я думаю, муж Ларисы. Но не Борис. Его бы я узнала.
— Какой, к черту, муж? — с терпением у Софьи всегда были проблемы.
— Наверное, Костас, — пожала плечами Скворцова. — Он пошел сюда. Что Борису делать в студии?
— А что Костасу делать в кабинете Бориса?
— Может быть, они встречались? — робко предположила Скворцова. — Такой день сегодня.
Мы переглянулись.
— Клиника, — буркнула Софья, вновь поворачиваясь к Скворцовой.
Марина страдальчески сморщилась.
— Я понимаю, как это нелепо звучит, но.., тут сплошная мистика. Взгляни, у лица на картине изменилось выражение.
— Какого лица? — в два голоса спросили мы.
— Твоего. Думаю, за этим он и приходил, — ткнула Марина пальцем за свою спину, а мы наконец обратили внимание на то, что должны были заметить сразу. На мольберте стоял мой портрет работы Костаса. Я была изображена в красном платье с розой в руках.
— Что особенного в этом портрете? — откашлявшись, поинтересовалась Софья.
— Да вы только посмотрите, — закудахтала Марина, бросаясь к мольберту. — У нее же здесь совершенно другое выражение лица. Я прекрасно помню тот портрет, у меня и фотография есть. — Мы опять переглянулись. — Мне он очень нравился, я еще всегда удивлялась, почему ты его нигде не выставляешь. Раньше у тебя на портрете выражение лица было мечтательным, немного грустным. А сейчас это женщина, умудренная опытом. Ты здесь даже старше. А потом, глаза.., в них бушует пламя…
— Ну, это явное преувеличение, — начала Софья, но я перебила ее:
— Когда ты вошла сюда, портрет стоял здесь?
— Конечно.
— А мужчину ты здесь видела?
— Нет. Возможно, он был здесь. Вроде бы я слышала какой-то шум. Но портрет так потряс меня, что я закричала от неожиданности. Мистика. В год смерти твоего мужа лицо на портрете вдруг изменило выражение.
— Ты еще Оскара Уайльда сюда приплети, — нервно хихикнула Софья, а Марина с излишним вниманием уставилась на меня. Я отлично понимала, какие мысли бродят в ее голове. Мое лицо за восемь лет нашего знакомства никаких изменений не претерпело. Как тут не вспомнить Дориана Грея с его портретом? Прожитые годы откладывали свою печать на портрете, а лицо Дориана оставалось таким же прекрасным, как в юности.
С этими сказками пора кончать, только мистики мне еще не хватало.
— На самом деле, — спокойно сказала я, — Костас написал два портрета в красном платье с розой.
И оба его не устраивали. Поэтому я их тоже особо не жалую. Первый портрет сейчас в Гамбурге, второй я подумываю продать.
— Так что никакой мистики, — обрадовалась Софья, но тут же нахмурилась. — А вот как он оказался на мольберте? — Она поспешила к двери в кладовую. Та была не заперта. В кладовой горел свет, и выставленные вдоль стен полотна радовали глаз. — Человек, которого ты видела в коридоре, вошел сюда, а потом ты его уже не видела? — спросила Софья Марину Федоровну, та кивнула.
— Он вошел в студию, а я подумала: с какой стати кто-то ходит ночью.., и заглянула… А здесь это, — она вновь ткнула пальцем в портрет. — Когда я увидела, что он изменился…
— Он не менялся, — терпеливо пояснила Софья. — Он всегда такой был. Тебе же сказали: есть два портрета, вроде бы одинаковых, Костас искал особое выражение лица.., он их писал как заведенный, по-моему, штуки три. Да, Лариса?
— Четыре, — поддакнула я, решив не жадничать. — Но два ему не понравились, и их он уничтожил. — Говоря это, я продолжала осматривать студию. Окно, то, что выходило в сад, было не заперто.
Через него наш гость, скорее всего, и покинул комнату. У него были ключи не только от студии, но и от кладовой, если он, конечно, не проникает в комнаты сквозь замочную скважину. В такое упорно не верилось. К тому же Костасу, имей он возможность шастать по земле в свое удовольствие, вряд ли пришло в голову заглянуть в бывшую мастерскую. Его бы скорее заинтересовал винный погреб.
Я вздохнула и окончательно успокоилась, потому что волноваться — напрасный труд. Если гость успел обнаружить что-то интересное, то с этим уже ничего не поделаешь.
— Что это? — вдруг охнула Скворцова и заметно побледнела, хотя и до того особо здоровой не выглядела. Она ткнула в меня пальцем с таким видом, точно на мне угнездились минимум три гадюки.
