Игорь Чубаха - Хранитель понятий
– Короче, – остался доволен зрелищем Вензель, – Раскладка такая. Одного из сотоварищей с номерами от ноль-ноль-шестого до ноль-ноль-второго нам надо не позднее, чем послезавтра прижать к ногтю. Чтоб начал барабанить на полную катушку про все телодвижения Шрама. Если какие-то затыки, допускаю несчастный случай с одним из объектов. Но тогда это должен быть такой несчастный случай, чтоб даже генеральный прокурор России поверил. Жду конкретных предложений через два часа. Пшел вон!
Глава седьмая. Развод по Питерски.
Не страшны дурные вести
Начинаем бег на месте.
В выигрыше даже начинающий.
Крастота среди бегущих —
Первых нет и отстающих.
Бег на месте – общепримиряющий.
Первое, что увидел перед собой, вернувшись из рафаэлевского мрака, Иван Кириллович Ледогостер, было переходящее Красное знамя. Бардовый бархат, мягкие уютные складки, в которые хочется спрятаться и переждать житейские бури, снизу желтая бахрома, профиль самого человечного человека Ильича в кружочке из колосьев и по центру знамени крупные, вышитые золотой нитью слова.
Слова скрадывались мягкими морщинами стяга, но Иван Кириллович и так знал, что написано – «Победителю коммунистического труда». От тех слов на душе посветлело. Однако ненадолго. Потому что громовой голос враз подрубил ростки благостности.
– Ну чего, старый мухомор, Родину продаем, да?
И восточный акцент, и злобно оскаленная черная морда, склонившаяся над ним, горько напомнили Ледогостеру грянувшие, как артобстрел среди мирного неба, недавние события.
«Но когда же это было? Или ему приходит на ум навеянный фантазиями Босха сон? Или сон – то, что с ним происходит в данный момент?».
А события неумолимо припоминались и вот в какой подлой последовательности: странные посетители с холодными пустыми глазами зомби появляются из-за шкафов картотеки, будто призраки, сдвигают бумаги на столе, бесцветно спрашивают фамилию. «Пройдемте с нами, гражданин, это не надолго», «Садитесь пожалуйста в машину, это не на долго». Потом из ниоткуда возникла белая тряпка, закрывшая лицо, и пряный дурманящий запах опрокинул Ивана Кирилловича в густое ватное облако и – ничего кроме облака...
– Я не понимаю, товарищи... – губы с трудом расклеились, выпуская слова на волю.
– Буш тебе товарищ. Или Ицхак Раббин? Или Тони Блэр?
Кажется, Ивану Кирилловичу предлагали в чем-то сознаться, в чем-то, отчего вспоминались перестроечные публикации в «Огоньке», разоблачающие сталинизм, и фраза «пособники империализма». Ледогостер, прежде чем произнеси новое «Я не понимаю», осознал себя лежащим на продавленном кожаном диване, повертел головой, в которой бултыхались ошметки пряного облака. Детали обстановки не способствовали выпрямлению мыслей.
Кабинет... – да-да, конечно, это какой-то кабинет... – был заставлен, завален, завешан невообразимым количеством абсурдных предметов, не сопоставимых с нынешней эпохой. Треугольные алые вымпелы (какой-то безумно разношерстный набор, тут тебе и «Передовику социалистического производства», и «Лучшему животноводу области», и даже «Лучшей пионерской дружине»), разноцветные грамоты (Кириллыч припомнил, что красный означает первое место, брейгелевский синий – второе, зеленый, как у Моне[10] – третье), кубки с гравировками в честь спортсменов-победителей, три бюста Ленина, один маленький Ильич на броневике из мраморной крошки, а в углу – о боже! – гипсовый Сталин. И запах. В комнате пахло чем-то знакомым до реальной, поднимающейся по пищеводу тошноты. Ну да, сырым мясом! Так воняло от магазинных фаршей, мясных отделов гастрономов, на «холодильнике», где доводилось подрабатывать по молодости.
– Гражданин запирается и усугубляет, – припечатал лопатки к дивану безжалостный голос.
Гражданин Ледогостер не любил сюрреализм. Ивану Кирилловичу сделалось страшно. В Эрмитаже так не пахло нигде. И кабинетов подобных нет. Значит, его похитили и куда-то вывезли. А обещали: «Это не надолго». Вывезли... слово-то какое. Будто про куль с мукой. Точно, кроме жирного запаха подтухающего фарша в воздухе парил смрад скисшего теста.
– Не понимает он, слышь, э?
Ледогостера рывком за ветхий пиджак подняли, усадили, грубо толкнув на бугристую спинку дивана.
– Теперь понял? – опять ему, как в музее, пихнули в лицо бардовой кожей удостоверения, раскрыли, взгляд успел зацепить чью-то фотокарточку и размытую печать. – Видишь, кто к тебе пришел? – южанин был похож на атлета с черно-красной амфоры. Только глаза южанина пылали желто-апельсиновым светом. А еще на пиджаке восточного человека красовался значок «Гвардия», которого в Эрмитаже не было.
Зачем столько раз пихать? Ледогостер уже в музее был на все согласный.
– Я думаю, не следует пережимать, Арутюн Вахтангович. Я уверен, он осознает и без этого... Типа, без принуждения, – к беседе присоединился новый голос. Вслед за голосом второй человек показал себя, выйдя из-за спины южанина. Славянин, лет под сорок, широкий, с тяжелым подбородком и взглядом. Немножко похож на Юпитера с одного из полотен Рубенса.
– Не следует!? – совсем, как конфорка, раскалился южанин. – Хватит. Десять лет ждали, да! Теперь вернулось наше время! Я им покажу Родину продавать! – желтые как маргаритки, глаза Арутюна вахтанговича терзали жертву, будто выбирая, куда всадить трехгранный веронский стилет из собрания Рыцарского зала.
– Где я, товарищи? – Ледогостеру стало немножко стыдно за свой голос, слабый и жалостливый.
– Вам надо думать, не где вы, а почему вы здесь, – ласково посоветовал славянин.
Иван Кириллович чувствовал себя участником глупого затянувшегося розыгрыша. Да еще проклятый запах сырого мяса лез и лез в нос, мешал сосредоточиться. Но все-таки Ледогостер сосредоточился. На главном. На бардовом, как ковровые дорожки в Эрмитаже, удостоверении.
– Ко мне уже приходил товарищ из вашего... от вас...
– Вот о нем мы сейчас и побазарим, – теперь успокаивающий тон славянина напомнил Ледогостеру собирательный образ доброго босховского доктора, утешающего неизлечимо больных бубонной чумой. Только противоморовая маска с клювом не закрывала страшноватую рожу, – Вы не волнуйтесь, Иван Кириллович, а вспомните, о чем он вас спрашивал. Этот человек...
– Шпион он, твою мать! – горячий южный человек врезал носком ботинка по краю дивана. Иван Кириллович подскочил и бросил молящий взгляд на славянина.
– Тише, Арутюн Вахтангович, – улыбнулся загадочней Джоконды славянин. – Зачем вы так... сразу? Иван Кириллович, возможно, стал жертвой этого, как его?.. заблуждения. И честно ответит на наши вопросы, без принуждений. Иван Кириллович, ну чего? Значит к вам приходил человек типа от нас, от ФСБ? Похожим удостоверением махал?
– Да, – сглотнув, кивнул Ледогостер.
– Коренастый, глаза серые?
– Да. Взгляд, как у апостолов на картине Эль Греко.
– ... – а вот у Арутюна Вахтанговича на эти слова глазки сделались желтые, будто пропавшая Янтарная комната.
– ...Вот видите, мы и сами все знаем. Так что, в молчанку играть нет никакого смысла. Лучше честно. Вы ж не хотите, чтоб наши эти... сокровища достались идейным врагам?
– Пусть попробует захочет, шакал паршивый! – южанин, возбужденно расхаживающий по кабинету, ногой саданул по стулу и тем задвинул его под крышку стола. – Я ему тогда весь Эль Греко отрежу! – на самом деле Харчо просто и привычно косил злобу. В утробе же у него кишки извивались от гордости. Ведь как мудро придумал Харчо, что не пацанов нужно за музейной кочерыжкой отряжать, а самим двигать. А то утечка информации может случиться, да?
– Хар... Арутюн Вахтангович, – поморщился русоволосый коллега, – Мебель казенная. Отчеты потом строчи. Ну, Иван Кириллыч, вы проболтались му... человеку, который прикинулся чекистом, то есть нами. Чего вы ему наговорили? Давайте в подробностях. Его вопросы, ваши ответы, – Палец мог позволить себе быть сегодня добреньким. Ведь именно он прикинул, что брать за жабры следует именно того музейного червя, который ответственнен за конкретный выщупанный пеленгами и обозначенный кляксой на плане Зимнего дворца подвал.
Ледогостер в своей почти безгрешной жизни несколько раз имел дело с кагэбэшниками, те и выглядели, и работали иначе. Однако и КГБ нынче нет, есть ФСБ и в нем другие, новые люди с новыми замашками. И снова подкатила тошнота – как же шибает здесь сырым мясом! Запах перебивал слух.
Или звуки появились только что? Топот ног и голоса. Наверное, все же гам возник в последний момент, потому что и фээсбэшники заволновались. Южанин резво расстегнул пиджак, полез за пазуху и выудил пистолет неизвестной марки – Ледогостер в оружии не разбирался, разве что мог отличить револьвер от пистолета. Глаза южанина сделались желтыми и вязкими, как гречишный мед.
И славянин распахнул кожаный пиджак, показав кобуру. И оказался похож на неистовых самцов Родена. Иван Кирилловичу стало еще муторнее, внизу живота неприятно потянуло, а брюхо заурчало. Кажется, это за ним. Тот, кто внедрил Ледогостера в музей следить за непростыми документиками и стучать о туристах, на эти документики западающих.
