Елена Зевелова - Тайник Великого князя
– Да нет, что ты. Свои ребята. Хорошие. Всегда Урману помогают. Брось ты. Молодой еще учить меня, старика. Ребята, что надо. Да и кроме своего молотка они ничем не интересуются и никуда свой нос не суют. Я их давно-давно знаю. Им только спорт и нужен. Даже баба не нужна. Утром спорт. Вечером спорт. В субботу спорт, в воскресенье – тоже спорт. И так каждый день с утра и до вечера.
– Ну, что ж, тебе видней, Урман-ака. Не ошибись только, старик. Смотри, не ошибись! Пойду, пора уже. И так с тобой провел времени больше, чем нужно. Пора пивко свое допить, и «по коням». Мне еще на Комсомольское озеро заехать нужно. Там меня давно уже ждут пацаны, – сказал в заключение Смагин и направился к выходу.
Последних слов Глодов уже не слышал. Почувствовав нужный для ухода момент, он выбрался на солнцепек перед избушкой. Взял в обе руки ручки молотов и, тихонько приподняв их вверх на уровень вытянутой руки, напряг струны, ведущие к тяжелым металлическим шарам. Так что, когда Смагин вышел из двери склада, у того создалось впечатление, что спортсмен только-только подходил с поля к прибежищу кладовщика Урмана. Потому он спокойно пошел к своему столику, на котором давно томилась кружка со ставшим горячим на таком солнцепеке «Жигулевским». Следом за Смагиным в проеме двери показался и сам Урман-ака.
– А, Славка, молодец какой ты. Помочь мне решил. Спасибо! Выручил старого Урмана, – невозмутимо сказал он, громко поцокав при этом языком.
– Да не за что, Урман-ака. Мы всегда готовы вам помочь. А сегодня меня Наркас послал, сказал, что вам тяжело будет, да и жарко по солнцу бродить. Скажите лучше, куда мне повесить наши снаряды. На щит, как всегда, или в другое место? А то украдут, боюсь. Вы же знаете, Урман-ака, что среди этих молотов два очень дорогие в прямом и переносном смысле – ртутный мой и вольфрамовый Наркаса.
– Да бросай, Славка, прямо здесь. Это уже моя забота. Я сам занесу и повешу в лучшем виде. Да не пропадут – не бойся. Они, кроме ваших метателей, поверь мне, никому совсем не нужны. Их ни продать никому нельзя и приспособить некуда, да еще и тяжесть какая. Кроме как швырять, как все вы, в поле, они ни для чего больше не годятся.
А насчет ценности я тебе лучше вот что расскажу. Наркас говорил, наверное, не раз, что здесь у меня на складе аж с 1946 года, или с конца 1945, не помню точно, когда наши с войны по домам вернулись, хранился бронзовый молот немца. Чемпиона мира, понимаешь. Ребята ваши рассказывали, что этого чемпиона сам Гитлер наградил и медаль ему дал. Это не твой ртутник. А самого чемпиона мира. Его сюда грек один привез из Германии, на Олимпийском стадионе там забрал. Он в музее с табличкой висел. Спроси Наркаса, он тебе точно скажет, чей это был снаряд. Хороший молот, бронзовый. Да еще и со свинцом. Таких тогда в нашей стране и не видели. А грек этот, метатель, как ваш Наркас, и тоже чемпионом республики был. Но тогда никаких секций еще не существовало, ребят таких, как вы, тоже не было. Он один тренировался. А молот его в моей избушке, как повесил он его, так и висел до последнего времени. В прошлом году здесь у нас также сборы проходили. Со всей страны спортсмены приехали. Так я этот молот подарил самому главному чемпиону страны Ромуальду Климу. Он им, говорят, тогда новый рекорд мира здесь установил. Швырнул этот шар в самый конец поля. Сам видел. Не веришь? Спроси своего Наркаса. Он тебе все подробно расскажет. Он тоже был. Урман-ака все помнит. А куда он его потом дел, даже не знаю. Помню, погода плохая была. Дождь шел мелкий, как пыль, и ужасно холодный. Помню еще, что после этого Клим плов большой заказал, базар перед этим сделал дорогой, и Урмана старого на плов пригласил. Вот какой человек Урман-ака, Славка. Хоть и в старом халате рваном ходит, но его большие люди на плов приглашают. Понял теперь? А вот куда этот грек делся, который с войны бронзовый молот привез, не помню. Исчез куда-то, может, в Грецию свою уехал. Он все время об этом говорил. Очень на родину свою, которую никогда не видел, вернуться хотел. Говорил, что родня там у него есть, а здесь никого. Спроси у Наркаса, он его очень хорошо знал, дружил даже когда-то с ним. Интересный он парень, Наркас ваш. И много друзей у него.
– Эх, Урман-ака, Урман-ака. Ты тоже хороший мужик, как в России говорят. Хоть с виду и старый, а интересный. Закончил бы ты в свое время институт, цены бы тебе не было, – процедил сквозь зубы Глодов. Рассказ старого кладовщика про метателей молота хоть и заинтриговал его, и в другое время он, конечно, стал бы выяснять все до малейших деталей, имея склонность к расследованию подобных исторических версий, но сейчас Вячеслава больше интересовал его шкурный вопрос. Из головы не выходило то, что он видел и слышал до этого. Потому, попрощавшись с ним за руку, он взял свои мокрые от пота носки и пыльные кроссовки, и как был, босиком, понурив голову, побрел к столику, где сидели ребята из его секции. В данном случае рассказ старого Урмана не тронул Славку. Коленки его по-прежнему дрожали от страха, горло сдавил давно не ведомый ему спазм, тело ощущало невероятное напряжение, сковавшее все его натренированные мышцы, лицо залила краска, оно просто горело, как при очень высоком давлении. Буквально оторопев от виденного и слышанного, как в детстве от прочитанной матерью перед сном жуткой сказки, Вячеслав Глодов понял, что только что он прикоснулся к какой-то страшной тайне. А спокойный, доброжелательный разговор с Урман-ака лишь убедил его в этом окончательно и бесповоротно.
Волнение его усилилось, когда, подходя к столику, за которым сидели его товарищи во главе с по-прежнему грохочущим от смеха тренером, он вновь столкнулся глазами со Смагиным, устроившимся за столиком невдалеке. Ему стало еще страшнее, когда всем нутром своим по его колючим водянистым глазам, исподлобья внимательно смотревшим на всю метательскую компанию, по напряженным мышцам шеи понял, что он не просто сидел и потягивал пиво, а внимательно слушал, о чем говорили его друзья-спортсмены. Поэтому Глодов отбросил свою первоначальную идею сразу же рассказать Наркасу обо всем, что несколько минут назад видел и слышал на складе спортинвентаря. Решил отложить до лучших времен.
Он молча подошел к синему пластмассовому креслу под зонтиком, швырнул рядом прямо на землю мокрые носки и кроссовки, аккуратно смотал бинт с пальцев левой руки и неспешно той же грязной от пыли и канифоли рукой, что было для него несвойственно, взял палочку давно остывшего шашлычка и запил с трудом пережевываемый кусочек бараньего мяса глотком разогретого жарким солнцем хмельного напитка.
– Ну, Слава, ты даешь стране угля, – сказал, глядя на него в упор, тренер. – Буду теперь знать, что именно тебя нужно будет за смертью посылать. Никогда не наступит. Ты где же, дорогой мой, так долго сумел проторчать? – смеясь, добавил он. – Со старым Урманом, что ль, поговорить захотелось? Так у тебя для этого времени хоть отбавляй будет и дальше. Приходи завтра на тренировку пораньше и беседуй с ним часами. Он тебе такого понарасскажет, вовек не забудешь. Ну, поведай нам, что он сегодня тебе нового, о чем ты никогда не знал, сообщил?
– Да есть кое-что. Вот, например, Урман-ака сказал мне, что какой-то грек, которого вы хорошо знаете, привез сюда в Ташкент с войны бронзовый молот, которым когда-то установили чуть ли не мировой рекорд в Германии в довоенное время.
– Да, это правда. Я даже знаю два таких случая, ребята. Вам известно, что все метатели – фанаты. По-другому в нашем виде спорта никак нельзя. Чтобы добиться успеха, нужно не просто тренироваться, как ты, Слава, нужно жить всем этим, вот, скажем, как Иванов, ваш друг и товарищ. Прошу любить и жаловать, – показал он рукой на молча сидевшего с кружкой такого же теплого пива молодого метателя.
– А что касается грека, о котором тебе рассказал Урман-ака, то он как раз и был отцом-основателем школы метателей молота нашей республики. Звали его Эгон, а вот фамилия у него была то ли Амарилис, то ли Америдис, то ли Андреас. Что-то в этом духе. Урман сильно преувеличил, что я дружил с этим человеком. Ты прикинь, у нас же разница в возрасте была сумасшедшая. Я студентом тогда был. А он войну прошел. Но видеть, конечно, видел. Мне его техника, чисто силовая, совершенно не нравилась. Но не в этом, как говорится, дело. Так вот, он привез в рюкзаке с войны бронзовый молот, которым когда-то в далеком 1936 году немец, нацист даже говорили, некто Эрвин Бласк, установил не только мировой рекорд, но и выиграл состоявшиеся тогда же в Германии Олимпийские игры. Его имя известно в среде метателей и, естественно, историков спорта. Хотя в нашей стране никогда и нигде не упоминалось. Олимпийскую медаль этому выдающемуся метателю своего времени Гитлер, как говорят, самолично вручил и повесил на грудь.
Так вот этот грек по имени Эгон привез снаряд сюда. Кто из Германии часы швейцарские привозил, кто картины, кто камушки и золотишко, а он – спортивный снаряд. Ребята рассказывали, что его долго жена потом пилила, говорила, что бестолковый он и к жизни абсолютно не приспособленный. А снаряд классный был, конечно. Бронзовый, с ручкой из сплава никеля и меди. Отцентрованный, что надо. С подшипником внутри. Таких у нас в стране тогда и в помине не было. Эгон с ним тренировался в особо торжественных случаях. Несколько республиканских рекордов установил. Берег его, как зеницу ока. Он долго висел на складе Урмана. Старик даже как-то дал его Ромуальду Климу, чтоб тот метнул на пробу разок-другой. По моему, так и было то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году. А снаряд, кстати, давно свой предельный срок отлетал, в настоящую грушу превратился. Видимо, и сейчас где-то на складе валяется. Скажу Урману, пусть поищет. Бутылку поставим, тогда обязательно найдет.
