Вольф Хаас - Приди, сладкая смерть
— А вы не?… — и потом смущенно рассмеялись из-за этого «вы», хотя когда-то в пунтигамской гимназии клялись друг другу в вечной любви.
— Клара, — усмехнулся Бреннер.
И Клара вскинула брови так, как когда-то нравилось Бреннеру.
И чтобы от всех этих улыбок и вскинутых бровей не впасть ненароком в чувствительность, Бреннер быстренько сказал:
— Тебя, значит, тоже в Вену занесло.
— Уже двадцать восемь лет как занесло.
Двадцать восемь лет назад ты еще ходила в пунтигамский детский сад. Или: ты что, в животе у мамы в Вену переселилась? Тебя что, в первом классе на экскурсии в Вене забыли? Или как там говорится в таких случаях.
Но все-таки лучше не шутить насчет возраста, когда везешь на лечение человека, больного раком.
— Уже двадцать восемь лет? Ты в Вене училась?
— Да, а ты? Я думала, ты в полиции окопался?
— Да, по самые уши был.
Бровь взлетела вверх.
— Сколько ты там пробыл?
— Девятнадцать лет.
— Девятнадцать лет. Ты что, с детского сада начал?
Я не хочу сказать, что он не сходя с места снова влюбился в Клару. Но не сходя с места он уже понимал, что в ней так нравилось ему раньше. Потому что за всю свою жизнь он больше не нашел женщины, с которой так хорошо можно было перешучиваться, как тогда с Кларой в пунтигамской гимназии.
Хотя она была из хорошей семьи и в таких случаях обычно говорят, что в смысле юмора, учитывая происхождение Бреннера, они должны были плохо сочетаться.
Но с другой стороны, оба они были из Пунтигама, родины пива. А Клара из семьи пивоваров. А семья пивоваров в смысле юмора все-таки не так уж далека от простых людей.
Хотя семья Клары и в самом деле старалась по возможности избавиться от хмельного духа. Утонченное воспитание и все такое. Только вот Клара недолго выдержала в интернате в Швейцарии. Но и дома она продолжала петь в Баховском хоре, два раза в неделю на репетицию ходила. А музыкальные пристрастия Бреннера, конечно же, заставляли морщиться ее изящный пивоваренный носик.
И теперь самое время сказать вот о чем. Тебе вряд ли удастся найти человека, у которого было бы так мало самомнения, как у Клары. Деньгами она и подавно не кичилась. И с музыкой то же самое.
Я бы сказал, скорее уж Бреннер с его сверхчувствительностью больше носился со своим вечным Джимми Хендриксом, чем она со своим самомнением.
— Ну и чем же ты занималась эти двадцать восемь лет в Вене?
— Работала учительницей музыки в одной гимназии.
— И какая тебе в этом была нужда?
Клара улыбнулась. Знаешь, такой улыбкой, которой улыбаются состоятельные люди, когда какой-нибудь несчастный голодранец дает им понять: «Ну какие такие у тебя могут быть проблемы с твоими-то деньгами».
Бреннеру тут же стало стыдно, что почти через тридцать лет он не продержался и трех минут, как у него соскочил с языка намек на деньги. И я лично тоже не могу не сказать. Да я первый скажу: если ты кладешь в карман слишком много денег, изволь считаться с тем, что в один прекрасный день ты будешь болтаться на фонарном столбе. Делать это надо тихо и профессионально, и ни к чему все время отпускать эти завистливые намеки.
Бреннер попытался загладить свою оплошность, ну фактически проявить способность к сопереживанию:
— Не очень-то легко с таким наследством за плечами?
— Со святым Мертием за плечами тоже не очень легко, — улыбнулась Клара.
— Святой Мертий?
Клара посмотрела на него как раньше, когда у него голова не варила. Потому как по части интеллекта она была определенно несколько впереди Бреннера.
Святой Мертий, размышлял Бреннер. Ну конечно: Смерть. Ни фига себе. Ежели ты едешь на облучение и отпускаешь такие шутки, то просто снимаю шляпу.
Оборотная сторона: теперь Бреннеру уже неудобно было обходить эту тему.
— И что у тебя? — спросил он как можно нейтральнее.
— Да вот укусила меня одна такая муха, что печенка у меня и расстроилась.
— Печень? Ну надо же, чтоб именно печень.
— Да, именно так.
— А вообще-то скорее можно подумать, что пиво на печень действует, только если его пить.
— Иногда хуже, если его в наследство получаешь.
— Ты вечно себе голову ломала над тем, что твои родители виноваты, если какой-нибудь бедолага до смерти упьется.
— Вот видишь, поэтому мне и нужно было работать учительницей музыки.
— Ну и какие твои шансы?
— У мужчин?
— У лучей.
— Лучше, чем у мужчин.
— Тогда мне, значит, не нужно беспокоиться, — выдавил из себя Бреннер. Трудно поверить, но ему приходилось очень стараться, чтобы этот пресловутый комок в горле не добрался до его голосовых связок. Потому что сейчас у него случился самый настоящий приступ сентиментальности.
Он вспомнил, как они тогда расстались с Кларой. Виновата была хорошенькая подружка Клары, Бернадетте. Она даже однажды выиграла конкурс «Мисс лучшая грудь» на одной роскошной пунтигамской дискотеке. А ведущим конкурса был один знаменитый в то время эстрадный певец из Вены, так он в ту же ночь увел у Бреннера Мисс грудь.
Теперь у Клары и Бреннера опять все кончилось, ну, то есть они приехали на станцию облучения. Бреннер проводил ее наверх и на прощание спросил:
— Ты часто ездишь с нами на лечение?
— Два раза в неделю.
— Тогда мы с тобой точно еще увидимся.
— Точно. — Бровь она в этот раз не вскинула. Но Бреннер уже не мог понять, это плохой или хороший знак.
— Тогда пока.
— Тогда пока.
Он был не прочь сказать что-нибудь более приветливое. Но ему ничего не пришло в голову. И здесь опять же можешь убедиться в преимуществах марафона. У Бреннера вообще не было времени на сантименты. Потому как его сразу же ждала следующая ездка. И снова выслушивать волынку про чью-нибудь жизнь. И опять волынка, и опять волынка.
Только когда он вернулся вечером домой, марафон приостановился. Ему снова вспомнилась Клара и уже не выходила у него из головы, и он ей совсем уж было собрался звонить. Но я думаю, это был просто такой небольшой отвлекающий маневр, потому что он просто не знал, где ему искать Малыша Берти. Вместо этого он стоял у окна и смотрел вниз, во двор Союза спасения. И насвистывал потихоньку эту мелодию.
Была у Бреннера такая странная привычка — целыми днями насвистывает порой какую-нибудь песню, а сам толком и не замечает. Но если он потом задумывался, а что он, собственно говоря, свистит, то всегда оказывалось, что текст тютелька в тютельку подходит к ситуации, в которой был Бреннер, хотя при этом он не думал ни о каком тексте. Фактически: «Foxi Lady», когда был влюблен в рыжую, или «Куплю себе лучше тирольскую шляпу, она мне ужасно идет», если парикмахер плохо постриг его, или, если хотите, страх перед импотенцией.
И хочешь верь, хочешь нет, однажды из-за этого от него сбежала подружка. Да нет, не из-за проблем с этим делом, а потому, что она не выдержала его вечного свиста. При том что он еще очень тихо насвистывал, воздух втягивал. Только она не рыжая была, а что-то такое среднее.
А то, что в этот вечер совершенно бессознательно насвистывал Бреннер, тоже было очень показательно. Потому как это была та самая песня, которую Клара когда-то записала ему на кассету.
В квартире Бреннера было две с половиной комнаты, семьдесят квадратных метров. Там долго можно искать кассету двадцативосьмилетней давности. Правда, Бреннер был уверен, что она должна где-то лежать. Но ведь недаром говорится: три раза переехать — все равно что один раз сгореть. А Бреннер за последние три года переезжал больше трех раз. И теперь у него не осталось и половины вещей, разбросанных когда-то по его прежней служебной квартире.
При этом большая часть вещей когда-нибудь все-таки всплывает. Но нет ведь, не найти как раз того, что ищешь. Я думаю, это уже почти как закон.
И еще один закон: когда переселяешься, всегда стараешься выбросить все, что тебе было годами не нужно, чтобы поменьше перевозить и расставлять потом. Но в первый же день после переезда тебе вдруг срочно понадобится именно эта вещь, и ты вынужден покупать новую.
И еще один закон: если где был обходной путь, то Бреннер гарантированно шел именно им. Его начальников в полиции это доводило до белого каления. И иногда я даже подозревал, что он нарочно это делает. Но всякий раз я должен был признать, что он и вправду просто не умеет сосредоточиться на самом существенном. И теперь Бреннер, вместо того чтобы искать Малыша Берти, которому, может, грозила смертельная опасность, упорно искал кассету.
У него была такая коробка со старыми кассетами, по большей части старше двадцати лет. Какая-то часть со школьных времен. Он уже много лет не открывал эту коробку.
Потому как с тех пор, как появились CD, никто уже не слушает эти кассеты. В лучшем случае в машине, а своей машины у него не было. А в машине «скорой помощи» все эти споры с коллегами из-за правильной музыки, нет уж, спасибо. Самым подходящим для всех было слушать целый день радио.
