Виталий Гладкий - Седой
Громкий пьяный хохот, звон стаканов и посуды, треньканье плохо настроенной гитары и матерные песни – все это, вместе взятое, доводило Костю до бешенства.
Дом, где квартировал Костя, больше походил на полуразваленный коровник. Он был длинный, скособоченный, приземистый и обгаженный со всех сторон рванью всех воровских «мастей», которая гужевалась здесь сутками и которой лень было додыбать до нужного места – деревянная будка сортира находилась шагах в двадцати от дома, возле помойки.
Хазу держала пышная смазливая бабенка лет тридцати пяти по кличке Люська-Конфета. Она была приветлива, проворна и весьма слаба на передок. Своим гостям она никогда не отказывала в женской ласке. И Костя, ютившийся в крохотной комнатке с одним подслеповатым окном, только морщился от ее кошачьего визга за стенкой, когда Люська в очередной раз испытывала на прочность вместе с каким-нибудь хмырем свою старую скрипучую кровать. Пыталась она подбить клинья и к Косте, но он молча вытолкал ее за дверь.
Добродушная Люська не обиделась на Костю, но отомстила чисто по-женски. Когда они оставались одни, Конфета шныряла по комнате или в прозрачной комбинации, под которой ничего не было, или в длинном, всегда распахнутом халате.
Костя только зубами скрипел и старался не выходить из своей «кельи», напоминающей тюремную камеру, а от того постылой вдвойне.
Сегодня у Люськи-Конфеты был очередной шабаш. Гости пили и ели так, будто этот ужин был последним в их жизни. Кое-кто уже не держался на ногах, нескольких вытолкали за дверь, где они освобождали переполненные желудки прямо у порога.
Трезвее других выглядела стройная высокая девушка с осиной талией, накрашенная сверх всякой меры. Манерно поджимая полные чувственные губы, она проворковала на ухо Конфете:
– Люсик-пусик, я слышала, что у тебя квартирант появился. Признавайся, подружка, где хранишь это сокровище. Ась?
– Отстань… – отмахнулась Люська.
Её в этот момент облапил прыщавый дылда с похотливыми буркалами.
– Погодь, дурачок… – для вида заерепенилась она и, как бы невзначай, расстегнула пуговицу на кофточке.
– Люська, зараза, не темни. Ты меня знаешь, – с угрозой сказала девица, не глядя оттолкнув приятеля прыщавого ухажора, попытавшегося погладить ее полные смуглые коленки. – Где он?
– Вот липучка… – хихикнула Конфета и показала на дверь. – Займись, если приспичило. Только, боюсь, выйдет у тебя облом. – Она снова засмеялась. – Он вроде монаха, дюже сурьезный.
– Ладно, разберемся…
Девица с решительным видом толкнула дверь Костиной комнаты.
– Можно?
Костя лежал на кровати, бездумно уставившись в потолок. Рядом с ним примостился огромный сибирский кот, рыжий пушистый разбойник с хищными умными глазами.
Завидев девицу, кот недовольно зашипел, показав внушительные клыки.
– Тихо, тихо, Барсик… – погладил его Костя. – Что нужно? – спросил он грубо, скосив глаза на непрошеную гостью.
– Вставай, милок, пошли к нам. У нас весело, – непринужденно затараторила девица.
И осеклась, натолкнувшись на угрюмый, враждебный взгляд Кости.
– Извини, я только… позвать… – смущенно залепетала она. – Тебе тут одному… скучно, поди…
– Мне не скучно.
Резким движением Костя встал с кровати.
– К тому же я не пью. Пока…
Он указал он девице на дверь.
– До свидания… – выдавила из себя девушка непослушным языком.
Не отрывая глаз от хмурого Костиного лица, на котором черными бриллиантами хищно светились глаза, она попятилась.
– Меня зовут Ляля, – неожиданно выпалила она на пороге. – А тебя… а вас?
– Очень приятно, – буркнул Костя в ответ и, вытолкав ее за порог, с силой захлопнул дверь.
Костя ждал вестей от Чемодана. Толстяк, как и обещал Козырь, занимался поисками Фонаря. Что этот подонок – истинный виновник его злоключений, Костя уже не сомневался: Вева, схлопотавший срок, выложил подручным Козыря всю подноготную случая в парке, как на духу. Но Фонарь был неуловим. Похоже, он и впрямь обладал уникальным чутьем на опасность.
Чемодан сутками рыскал по притонам и «малинам», где раньше всегда ошивался Фонарь, но того и след простыл.
«Вот, падла! – матерился взбешенный Чемодан. – Найду этого гнилого фраера, своими руками придушу, век свободы не видать!»
А дни тянулись и тянулись: вязкие, мрачные, до одури длинные и пустые. От обычной уравновешенности не осталось даже малой толики, и Костю теперь сжигал внутренний огонь ненависти к мерзавцам, по вине которых он оказался на дне.
В редкие часы сна, иногда отпущенные ему в виде милостыни бессонницей, Косте снились кошмары. И, просыпаясь в холодном поту, он еще долго видел перед собой окровавленные тела родителей и слышал предсмертный крик матери.
Глава 19. БЕРЛОГА КРАПЛЕНОГО
Крапленый пил запоем уже третий день. Вчерашним вечером к нему было сунулся Зуб – и едва унес ноги подобру-поздорову. Крапленый допился до белой горячки и при виде старого дружка, не узнав его, схватился за «парабеллум». Хорошо, Маркиза завопила дурным голосом и повисла на руке своего постояльца. Глядя в безумные буркалы Крапленого, Зуб едва не обмочился с испугу. А когда выскочил на улицу, то чесал без оглядки, не останавливаясь, добрый километр, не помня, куда он торопится и зачем…
Маркиза, неумытая, растрепанная, бестолково суетилась у заваленного объедками стола.
Крапленый сидел, в чем мать родила, на скомканной постели, по-турецки поджав ноги, и закусывал очередную рюмку соленым огурцом.
Час был утренний, и он еще не дошел до состояния полной невменяемости, что случалось только к вечеру.
– Э! Иди сюда! – позвал Крапленый Маркизу; она в этот момент грызла моченое яблоко.
Маркиза покорно засеменила к кровати.
– Дай! – вырвал Крапленый огрызок и швырнул на пол. – Танцуй! Да не так, мать твою…
Он рывком сорвал с Маркизы кофточку, при этом оборвав нитку янтарных бус, градом застучавших по полу.
Угодливо хихикая, Маркиза сама сняла все остальное и закружила по комнате в каком-то нелепом танце, высоко поднимая ноги и размахивая руками, как ветряная мельница крыльями.
– Хорошо… Опа, опа! Ух ты… – хлопал в ладоши Крапленый. – Нет, постой! Ставь пластинку.
Цыганочку. С выходом…
Он соскочил с кровати и притопнул ногой:
– Эх, ма!..
И в этот миг в дверь постучали.
Хмель слетел с Крапленого в мгновение ока. Злобно ощерившись, он бросился к постели и вытащил из-под подушки «парабеллум». Натягивая одной рукой брюки, свистящим шепотом приказал:
– Посмотри, кто там! Да халат накинь, дура!
Бессмысленно ухмыляясь, Маркиза пыталась застегнуть пуговицы халата, но вялые руки все делали невпопад. Так и подошла она к двери расхристанной.
– Открывайте, черт бы вас побрал! – раздался из-за двери голос Профессора.
– Фу-у… – вздохнул с облегчением Крапленый и потянулся за рубахой. – Впусти, – кивнул он Маркизе.
Профессор быстро прошел внутрь, на ходу протирая запотевшие очки. Окинул неодобрительным взглядом захламленную комнату, он посмотрел на Маркизу, все еще воевавшую с непослушными пуговицами, крякнул в досаде и уселся на стул, поставив между сухих коленей старый, потрепанный зонт.
– Гудишь? – с ехидцей в голосе спросил он Крапленого, который в это время жадно припал к кувшину с квасом.
– Умгу… – кивнул тот и, наконец, оторвался от опустошенного кувшина. – Тебе какое дело?
– Это я так, к слову…
– Чего припылил, Профессор? Я же предупреждал, что в берлогу без моего ведома ни-ни. Или ты совсем глухим стал?
– Много на себя берешь, Крапленый! – неожиданно зло огрызнулся Профессор. – Разговор есть…
Он многозначительно прищурился и кивком головы указал в сторону Маркизы, которая ползала по полу, собирая рассыпанные бусины.
– Ну, пошла! – бесцеремонно вытолкал ее за дверь Крапленый. – Что там у тебя, выкладывай.
– Новое дело щупаешь? – спросил Профессор, с недобрым прищуром глядя в упор на обеспокоенного
Крапленого.
– С чего ты взял?
– Не темни, Крапленый! – вскочил на ноги Профессор. – Ты что, меня за сявку держишь?!
– А ты кто такой, чтобы мне тут понты бить!? – взъярился Крапленый, сжимая кулаки.
– Кто?
Профессор неожиданно успокоился и нехорошо улыбнулся.
– А никто, – сказал он елейным голосом. – Не пришей кобыле хвост. Покеда, Крапленый. Бывай здоров.
И Профессор направился к двери.
– Я выхожу из игры, – сказал он уже у порога. – С дуриками мне не по пути. Хлебай свою баланду сам.
– Погодь, не заводись, – сдался Крапленый, опуская глаза. – Мне бы твои заботы…
– Ты мои заботы не считал, – отрезал Профессор. – Но себе лапшу на уши вешать я не позволю.
– Лады, лады… – миролюбиво ответил Крапленый. – Извини, был грех. Но я тебе собирался рассказать.
