Сергей Белан - Евангелие от Джексона
— Извините, — подойдя сказал Купец, — вопросик имеется. Вы случайно не бывали когда-нибудь в Приднепровске?
— Бывал, Гриша, бывал, — ответил Лодин, улыбаясь. — Не узнаешь, что ли?
— Погоди, погоди… — бормотал Купец, сосредоточенно потирая подбородок. — Не ухмыляйся, сейчас расшифрую.
Он посмотрел под ноги, будто выискивая ответ на полу, потом поднял взгляд и, облегченно вздохнув, чувствительно хлопнул Лодина по плечу.
— Тьфу ты, зараза! Колян! Вот старуха-память. Колька Лодин — сдохнуть мне на месте. Верно угадал, ну, колись?! — так и сыпал Купец.
Лодин утвердительно кивнул.
— Вот так встреча! — не переставал удивляться Купец. — Велик белый свет, а встретились в преисподней. Ты как здесь?
— В гости приехал, — ответил Лодин, — а ты?
— Я так, по работе, проездом, — сказал Купец и тут же поинтересовался: — Время есть?
— Навалом, а что?
— Поболтать надо бы, как считаешь? — осторожно предложил Купец. — Столько лет не виделись ведь.
— Конечно, конечно, Гриша, — охотно подхватил Лодин, — разве я против.
Немного посовещавшись, они решили, что для начала следует где-нибудь «отметиться», а дальше обстоятельства сами подскажут. Шутка ли, лет десять не видеться и встретиться в многомиллионном городе, в котором каждый из них оказался, в сущности, волей случая. Почти нулевая вероятность, но жизнь тем и замечательна, что от нее можно ждать любых сюрпризов, порой даже самых невероятных.
Оказавшись в центре, они, болтая о пустяках, набрели на какую-то рюмочную, где дважды «прошлись по схеме». «Схемой» Купец называл стограммовую порцию водки плюс бутерброд. В тесной рюмочной было неуютно: то и дело хлопали двери, под ногами растекалось месиво из тающего грязного снега, гулял сквозняк, нетерпеливые посетители шмыгали сопливыми носами, какой-то плюгавый тип беспрестанно идиотски гоготал над дореволюционными анекдотами. В такой гнусной атмосфере разговор как-то не завязывался, и Купец предложил сменить обстановку: заглянуть в один знакомый пивбар в Столешниковом переулке.
Спустя полчаса они уже сидели за столом в слабоосвещенном зале, по которому разносился дразнящий, чуть кисловатый запах пива. Аппетит после мороза был нешуточный, и сосиски с тушеной капустой они проглотили в один миг. Затем неспешно смаковали пиво и похрустывали солеными сухариками. Пиво было свежее и такое холодное, что ломило зубы.
Поначалу сидели молча, полностью увлеченные трапезой, и лишь изредка вскользь посматривали друг на друга, думая каждый о своем. Наконец Купец сделал затяжной глоток и, опорожнив кружку, отставил ее в сторону. Снял каемочку белой пены с усов и спросил:
— Нравится тут?
— Здесь неплохо, — коротко ответил Лодин.
Купец достал сигареты, протянул Николаю, но тот отказался, заметив, что табак становится все больше привилегией женщин.
Купец широко улыбнулся, обнажив верхний ряд металлических зубов.
— Здесь, в столице, возможно, а у нас в Сибири мужички еще балуются. — Он с наслаждением затянулся и медленно выпустил дым. — Приглянулась мне эта точка — как в Москву попадаю, сюда уж непременно заверну. Пивко моя слабость, а в наших краях с этим глухо. Конечно, тут бары и похлеще есть, девочку подставить могут, но дерут, матерь божья, — одно разоренье. Вот потому там тузы тусуются и иже с ними, а нам места рангом пониже. Так-то. — Он придвинул себе новую кружку и спросил: — А ты, Колян, какими ветрами здесь очутился?
— К другу приехал. На Новый год.
— Понял. Ну, а обитаешь-то где сейчас?
— В Риге.
— О-о… — многозначительно протянул Купец, — на берегах Балтики, стало быть. Слыхал я краем уха, ты что-то авиационное закончил. В летчиках ходишь, что ли?
— В летчиках-налетчиках, — отшутился Николай. — Брось ты, — пустой звон.
— Значит, инженеришь? — допытывался Купец.
— Вроде того, — уклончиво ответил Николай. — Видишь ли, Гриша, только дипломом нынче не больно прокормишься: сто пятьдесят — сто семьдесят — разве это деньги? С вычетами совсем пыль. У меня две скромные работенки, сотни три с прицепом набегает, да и свободного времени не так уж мало.
— Усек, — подмигнул Купец, — крутишься, значит?
— Приходится, — подтвердил Лодин. — Корочка, она кушать не просит, пусть полежит до лучших времен. — Он почесал за ухом и добавил: — По теперешней жизни мой доход тоже мизер. Иной за вечер больше в ресторане оставит и не поморщится.
— Не прибедняйся, Коля, — остановил его Купец. — Уж ты на несчастного дервиша никак не смахиваешь: дубленка, свитерок не хилый, сапожки — фирма, лощеный весь. — Он выразительно посмотрел на массивный золотой перстень с камнем на руке Лодина. — От плохой жизни такие штучки не цепляют.
— Фамильная драгоценность, — пояснил тот, — от деда осталась. Помнишь деда Тимошу, ты ж его знал?
— Так-так… А бизнес какой имеешь? — напрямую спросил Купец.
— А-а, чепуха, — отмахнулся Лодин, — когда-никогда перехватишь что-то по мелочам…
— Фарцуешь, что ли? Не уважаю. Тряпичников никогда не почитал.
Лодин слегка ослабил ворот рубахи, отпил пива и, чтобы свернуть разговор в другое русло, спросил:
— Что мы все обо мне? Ты-то как, Гриша?
— А я в рефах сейчас хожу.
— С чем это едят? — деликатно осведомился Николай.
— Механиком работаю на рефрижераторных секциях, — пояснил Купец. — Работка не скучная: сегодня здесь, завтра там. Весь Союз исколесил вдоль и поперек. Ох, и насмотрелся я, Коленька, чудес всяких-разных… Выйду на пенсию — мемуары писать начну.
— В Москве часто бываешь?
— Да как сказать. У нас здесь обычно бригады меняются. Наша вот, аккурат под Новый год хозяйство сдала. Два месяца катались, теперь почти столько гулять буду. Вольная птица — лети на все четыре стороны.
— Значит, ты теперь не в Приднепровске?
— Что я, тронутый, — усмехнулся Купец. — Чтоб всякая шваль там в мою сторону пальцем тыкала: вон, мол, Купец тащится, уголовный тип с двумя судимостями. Городок наш провинциальный как был болотом, так и остался. Прилавки в магазинах паутиной заросли, слухи, сплетни — главная пища обывателей. Я ведь и вторую схлопотал, ты не знаешь. Четыре годика в богом обиженной республике Коми отбарабанил. Досрочно откинулся, не шалил, старался — вот годок и скостили. Потом как в песне: «Сыктывкар, Сыктывкар — маленькие домики, уезжаю я от вас е…ные комики». Назад, к родным пенатам, не вернулся, маманя долго обижалась. Умерла моя маманя, знаешь? Обосновался я в Сибири. Может, слыхал про Нефтеозерск? Это за Тюменью.
— За что по второй залетел?
— По-глупому. У одного дяди в парке колечко снял. Пох был жуткий — думал, умру — а вмазать не на что, ну и… — Купец примял о край стола обжигавший пальцы окурок. — К тому же перо при себе имел. Перо не перо, а так, заточка аккуратненькая. Недолго со мной сюсюкались, вспомнили старый грешок — пятерик в зубы и с приветом. Может, и поделом влупили — дураков учить надо…
…Лодин тоже помнил «старый грешок» Купца. Они выросли в Приднепровске, небольшом городке на юге Украины. Гриша Корнюк, по прозвищу Купец, был старше его года на три и свою кличку получил за пристрастие к песне «Коробейники», которую часто любил напевать. Смуглый, выше среднего роста паренек, он обладал завидной мускулатурой и увесистыми кулаками. О его силе и отчаянной смелости ходили легенды, и любой пацан во дворе знал — если с тобой рядом Купец, можешь быть спокоен — в обиду не даст. Очевидцы рассказывали, что он несколько раз даже «ходил на нож»: всегда не торопясь, глаза в глаза, опустив руки, и противник не выдерживал, тушевался и отступал. Не дрогнул он, схватившись как-то один на один с самим Пиратом, жилистым колченогим парнишкой-татарином, прославившимся среди городской шпаны особой жестокостью. Имея в запасе пару хорошо отработанных приемов, Пират обычно ловко сбивал наземь своего соперника, а затем довершал дело ногами. Появление крови лишь распаляло его ярость, и иной раз свои же дружки с трудом унимали грозного главаря, оттаскивая от жертвы. А в один памятный вечер Пират сам был повержен Купцом. Не помог ему даже нож, который он пытался пустить в ход, видя, что дела совсем плохи. Купец перехватил его руку и завернул ее так, что тот со слезами на глазах стал молить о пощаде.
Казалось, ходи теперь в королях да пожинай славу, но Купец вдруг перестал участвовать в бессмысленных парковых мордобоях и напрочь отошел от забав подобного рода. Поговаривали, что виной тому стала Кира. Кира Звягинцева…
Удивительно, но при всей своей скандальной репутации баламута и драчуна, Купец был эрудированным парнем, неплохо учился в школе. Его страстью были книги, он читал их взахлеб. Особенно любил Ильфа и Петрова — из «Двенадцати стульев» знал наизусть целые главы. Обожал Зощенко, а его «Аристократку» декламировал так, что люди, знающие в этом толк, прочили ему карьеру артиста. С этим номером он не раз выступал на школьных вечерах и олимпиадах художественной самодеятельности и всегда с неизменным успехом.
