Патрик Квентин - Другая жена
«По-своему любит!» Дальше слушать не было сил. Просто с души воротило. Я спустился вниз. Сквозь стеклянные двери был виден мужчина, навалившийся на кнопку звонка. Я открыл, подошел и оттолкнул его. Покачнувшись, он едва не потерял равновесие. Потом обернулся и уставился на меня.
Стройный молодой парень. При слабом свете мне показалось, что ему нет и двадцати, и, несмотря на пьяный вид, он был красив, один из самых красивых парней, каких я видел. Черные как смоль волосы. Почти такие же глаза. Я вдруг мысленно представил их вместе и поймал себя на бессмысленной ревности.
— Убирайтесь отсюда, — бросил я.
Он что-то проворчал и замахал руками, как гротескная карикатура на боксера. Потом снова уткнул свой палец в кнопку звонка. Я оттолкнул его. Он бросился на меня, наугад молотя кулаками, пинаясь, пытаясь ударить коленом. Все это было до смешного беспомощно, но безумная ярость его пугала. Мне достаточно было уклониться в сторону. Когда, продолжая молотить пустоту, он летел мимо, я крепко врезал ему в висок. Джимми тяжело рухнул на пол холла.
При виде этого сердце у меня вдруг забилось в каком-то странном восторге, буквально физическом наслаждении. Разумеется, нельзя было оставлять его там лежать. Придя в себя, он бы снова начал звонить. Я вышел на крыльцо. Какая-то женщина как раз выходила из такси. Дав знак таксисту, чтобы подождал, я вернулся к Джимми, все еще беспомощно валявшемуся на полу. Проверив его карманы, я нашел бумажник, а в нем три доллара. Забрав их, засунул пустой бумажник обратно в карман.
В это время в холл вошла женщина, приехавшая на такси, — высокая блондинка с большими циничными глазами и выступавшими вперед верхними зубами.
— Ребята, ребята, — заметила она, — ну сколько можно!
Достав ключ, прошла дальше по коридору. Я кое-как поставил Джимми на ноги. Он уже пришел в себя, но был безнадежно пьян. Я засунул его в такси, дал водителю десять долларов и сказал первый попавшийся адрес в Бруклине.
— Не выпускайте его из машины, пока не приедете, — попросил я. — Бедная мамочка ждет его не дождется.
Вернулся назад в квартиру. Анжелика, похоже, не покидала постель. Пистолета уже нигде не было видно.
— Ты его не обидел? — спросила она.
Мне захотелось заорать: «Он ведь пытался тебя задушить! Так напугал, что ты на всякий случай купила оружие! А теперь переживаешь, не обидел ли я его!»
— Нет, — сказал я, — ничего с ним не случилось.
Пришлось придумать что-то в том смысле, что я уговорил его ехать домой. Не знаю, поверила она мне или нет. Мне это было безразлично.
— Я не хотела, чтобы ты с ним связывался. Честное слово, не хотела. Но если бы ты его знал! На самом деле он неплохой. Но все, что делает… Он просто невезучий. Он…
Она вдруг расплакалась. Лицо, закрытое блестящей волной черных волос, пыталась спрятать в подушку. Рыдала глубоко, отчаянно и безутешно. Мое тело, вопреки всем доводам разума, вдруг вспомнило о ее теле и страдало вместе с ним. Казалось, она так же неотделима от меня, как Бетси или Рикки.
— Анжелика, — начал я.
— Уйди прочь, — она поднялась на локтях. Боль исказила ее лицо — теперь это было лицо совершенно чужой женщины. — Возвращайся к своим Кэллингемам, к их яхтам и виллам! Они тебя ждут не дождутся!
Волшебство исчезло. Нечего мне было там делать. Не оглядываясь, я вышел в гостиную, бросил на стол ключи и поспешил прочь.
Мне почему-то казалось, что я был на волосок от катастрофы.
2
Домой на Бикмен Плейс я добрался около часа. Бетси читала в постели. Когда я вошел, отложила очки и приветствовала меня своей теплой, так украшавшей ее улыбкой. Она всегда думала, что некрасива и что жениться на ней можно только ради ее денег. Думала она так, пока не вышла за меня.
«Старшая дочь Кэллингема. Нет, не Дафна. Та, другая, некрасивая, что подалась в благотворительность». При виде ее, ее улыбки, так убеждавшей меня, что в ее мире теперь все в порядке, меня затопило чувство нежности и благодарности за все, что нам обоим принесло наше супружество.
Не стала спрашивать, почему я так поздно, и даже не спросила, не зашел ли я к Фаулерам пропустить по стаканчику. Бетси всегда до предела блюла мою независимость — видимо, потому, что Кэллингемы были так богаты, а я работал у ее отца. Ей явно не хотелось быть дочерью шефа.
— Рикки еще не спал, когда я пришла, — сказала она. — Эллен ничего не могла поделать. Пришлось мне ему петь. Тоже придумал! И целый час я каркала, как простуженная ворона, но он просто млел от удовольствия.
По дороге я считал само собой разумеющимся, что скажу ей об Анжелике. Никогда до того ничего от нее не утаивал. Но теперь все это показалось мне гораздо сложнее. Знал, что мои прошлые отношения с Анжеликой и ее красота всегда сильно беспокоили Бетси, вызывая в ней неуверенность в себе. И к тому же я знал о ее скрытых опасениях, что Анжелика, будучи матерью Рикки, может когда-нибудь попытаться его отобрать. Бетси не могла иметь детей и любила Рикки не меньше, чем меня. И тут я решил: к чему ей рассказывать? Только даром пугать, а Анжелику я и так никогда уже не увижу.
Мы лежали в постели, разговаривая о встрече завтра вечером с ее отцом — его называли Старик — и о Фонде Бетси Кэллингем, финансировавшем борьбу с лейкемией, который Бетси основала тогда, когда мать ее умерла от лейкемии, а отец перенес всю любовь на младшую дочь — Дафну.
До того, как мы поженились, этот фонд играл главную роль в ее жизни, а теперь отошел на второе место, после меня и Рикки. Как раз начиналась ежегодная кампания, и наш ужин с тестем был для нее очень важен, поскольку и Бетси, и Поль Фаулер, работавший у нее менеджером, рассчитывали, что кампания успешно стартует с внушительного чека от Старика. Бетси знала, что с ним будет нелегко, ибо Старик в своей пресловутой надменности был не только деспотичен, но и скользок, как угорь. Но рассчитывала, что сумеет вытянуть чек, и эта уверенность наполняла ее блаженством.
Ее настроение передалось и мне, и я быстро выбросил из головы Десятую западную. Я был дома, с женой, которую любил; все было нормально, все было хорошо и прекрасно. И в этом настроении я уснул.
Снилась мне Анжелика. Смятенный, призрачный сон, и я проснулся в испуге. Слышал рядом тихое дыхание Бетси. Но сон оставался перед глазами, и мне вдруг показался несправедливым контраст между моим счастьем и падением Анжелики. Во мне вдруг проснулось чувство вины, и прожитые вместе годы, которые я упорно пытался забыть, против воли открылись передо мною, как страницы загадочной рукописи, извлеченной со дна сундука.
Все началось так банально: как отставной морской пехотинец, я, болезненно честолюбивый студент, за казенный счет заканчивал Клакетонский колледж, где училась и Анжелика, прекрасная и темпераментная дочь овдовевшего профессора английского языка. Перелом в наших отношениях произвела, разумеется, моя книга «Зной юга». В творческом запале, подзадориваемый очаровательной Анжеликой, я меньше чем за шесть месяцев написал свой первый роман. Когда издатель, к моему немалому изумлению, «Зной юга» принял, мы поженились, а когда книгу, к еще большему удивлению, похвалили критики и купил Голливуд, мы сказали Клакстону «прощай» и отправились через океан в Европу. После полугода романтических странствий по Испании, Италии и Франции мы сняли домик в Провансе. Там должна была начаться наша новая богатая жизнь.
Уже годы я не вспоминал наш дом в Провансе, но теперь, когда я его представил, какая-то неведомая сила превратила мою постель в наше ложе в Провансе, и возле меня спокойно спала Анжелика. В мою ладонь скользнула женская рука. И долю секунды я думал, что это рука Анжелики.
— Ты не спишь, милый, — сказала Бетси.
— Да.
— Но тебе не плохо?
— Нет, девочка моя.
Рука моей жены, такая доверчивая, не ведающая измены, сжала мне пальцы, потом погладила бедро. В отчаянной решимости наказать себя я заставил память вести меня дальше, в позднейшие, мрачные времена. В первый же год нашей жизни в Провансе Анжелика родила Рикки, а я — половину второго романа, которую разорвал. За два следующих года я выжал из себя и забросил еще несколько неудачных попыток и в результате стал нетерпим, невозможен, снедаемый надеждой и тоской. Наконец, под предлогом поисков «нового вдохновения», мы оставили дом и начались скитания по курортным местам, где я ночь за ночью слонялся по кабакам в сопровождении терпеливой Анжелики, а за Рикки приглядывала в номере горничная. В то лето за Анжеликой поочередно волочился целый хвост ухажеров из светских кругов, в том числе Чарльз Мэйтленд, молодой автор, подверженный еще большему самомнению и самоуничижению, чем я. Но всех она отвергала. Казалось, я — единственный смысл ее жизни, и когда, наконец, нам осталась одна лишь любовь, Анжелика стала мне необходима, как воздух.
