Владимир Колычев - Не жди меня, мама, хорошего сына
— А что можно сделать? — умоляюще смотрел на него Сеня.
— Ничего. Будешь отвечать по всей строгости закона…
Не нравился Федоту этот парень, очень не нравился. Надо бы с ним еще поработать… Он вызвал конвой и отправил его в камеру.
* * *Уголовника в каталажке не было. Сеня спросил, где он.
— Увели, — ответил рэпер.
Звали его Миша. Неплохой парень, если разобраться, только слишком крученый.
— Оцилопы на пинках увели.
— Кто?
— Ну ты нибумбук! — удивленно посмотрел на Сеню очкарик. — Оцилопы — это ж сцуки палиццаи!
— Да ты не висни, не надо. Оцилопы — это менты… — пояснил Миша. — Не вписался пацан в поворот…
— Я тоже не вписался, — уныло кивнул Балабакин.
— Чего?
— Да так… Слушай, а ты реально рэп слушаешь?
— Рэп не слушают, рэп читают… Ямбы не в почете, хип-хоп на взлете, я реальный пацан, качу телегу, по кругу, йо!.. Ну, телега — это речитатив, по ходу…
— Нибацца! Уппей себя абстену! — подленько хихикнул очкарик.
— Закрой варежку, очкур! — огрызнулся рэпер.
— Да не забивайся ты на него, — одернул его Сеня. — Поверь, он того не стоит… Ты мне скажи, у тебя бабосы есть?
— Бабосы схавали барбосы! Я на мели, чувак… А что такое? — в ожидании подвоха, но заинтригованно спросил Миша.
— Да вариант один есть. Ты телеги катишь, а я музыку пишу.
— Не понял.
— Композитор я.
— Да ты че! В реале?
— А я похож на клоуна, чтобы шутить?.. Мои песни на «Европе» крутятся…
— Да ну! Какие?
— Да такие…
Балабакин напел пару композиций, от чего Миша благоговейно захмелел.
— Рулез! А не гонишь?
Сеня не врал. Он действительно сочинял музыку и тексты к ней. Четыреста восемьдесят восемь композиций. Правда, востребованными из них оказалось только семнадцать, четыре из которых смело можно было назвать хитами. Больших денег на них не заработал, но «респект» и «уважуху» приобрел. Со временем у него появились богатые заказчики, но вдохновение вдруг ухнуло в яму творческой пустоты. Песни он кропал десятками, но ни одна из них не была озвучена. Словом, полный отстой… Но совсем недавно Сеню окрылило, и он создал настоящий шлягер, обреченный, по его мнению, обретаться на верхних строчках российских чартов. Муза пришла к нему в момент наивысшего отчаяния, когда, казалось, мир обрушился в тартарары. Может, потому ее поцелуй был таким горячим и проникновенным…
— Да нет, брат… Я не вру. Правда это… Можешь не сомневаться…
Сеня давно уже заметил за собой одну странность. Он не волновался, когда говорил правду, но мог при этом говорить сбивчиво, даже косноязычно. А когда он врал, душа наполнялась смутой, но слова из груди выскакивали бойко, одно за другим, и язык чеканил звуки на редкость внятно, идиомы и метафоры вкручивались в текст без мозговых усилий.
— Ну, может, и не вправляешь. Но это же попса, — заметил Миша.
— Без попсовых прошивок твой рэп — труха.
— Ну да, телегу смазывать надо… Может, намурлыкаешь, я послушаю.
— Послушаешь. И запомнишь. А рулада мировая, отвечаю. Абсолютный хит.
— Да ладно, хит… И сколько ты просишь?
— Много. Пятьдесят тысяч евро.
Миша потрясенно посмотрел на очкарика.
— У тебя йаду нету?
— Есть. Пятьдесят тысяч за каплю.
— Стебаетесь?
— Он — да, я — нет, — лаконично сказал Сеня.
— Откуда столько бабосов?
Балабакин пожал плечами. Его дело предложить…
— Не, я такую мазу…
Рэпер не договорил. К решетке подошел прапорщик из дежурной части.
— Балабакин!
И снова Сеню повели на второй этаж, в отдел уголовного розыска. Все тот же кабинет начальника, но в этот раз его занимал другой офицер, такой же внушительно-могучий, как первый, но не в штатском, а в форме; ухоженный, начищенный, наглаженный, с большими звездами на погонах.
— Ну, и чего робеешь, парень? — усмехнулся он, рукой показал на стул за приставным столом.
Взгляд у него добродушный, но въедливо-тяжелый. На какой-то миг Сеня вдруг ощутил себя овощем, который посадили в кадушку, посолили, накрыли крышкой с каменным гнетом… «Как бы сок не пустить…»
— Подполковник Круча. Начальник ОВД «Битово».
Балабакину и вовсе стало не по себе. Что ж он такое совершил, если сам начальник отдела внутренних дел за него взялся?..
— Рассказывай.
Голос у подполковника густой. Баритон, стремящийся к нижним, басовым нотам; звучание мягкое, укачивающее.
— Что рассказывать? — подавленно спросил Сеня.
— Как женщину сбил, расскажи.
— А-а, это…
— У тебя еще что есть рассказать?
— Да нет, нормально все, никаких эксцессов, все, как говорится, шито-крыто! — стараясь скрыть свой испуг, отбарабанил задержанный.
— Шито-крыто, говоришь… А женщину зачем сбил?
— Торопился очень. Красный свет прозевал.
— Куда торопился?
— К девушке, конечно… Если бы вы знали, какая у меня девушка здесь, в Битове, вы бы меня поняли и простили…
— Я тебя и так простил, но закон не позволяет, — усмехнулся подполковник. — А что за девушка?
— Стелла зовут! Золотые волосы, бриллиантовые глаза, рубиновые губы, одним словом, сокровище. Такая любовь, гражданин начальник, такая любовь…
— Девушка у тебя здесь, говоришь, в Битове. А сам ты откуда?
— Ну, из Битова… Родители у меня здесь. Мать, отец… Но живу я в Москве… То есть жил…
— Чего так?
— Финансовые проблемы.
— С кем не бывает.
— Вот и я говорю, что за черной полосой следует белая, — оживился Сеня. — Пройдет печаль, наступит радость, все будет в шоколаде…
— Врешь, — усмехнулся Круча.
— Почему? — забеспокоился парень.
— Слишком гладко стелешь. Да и в тюрьме не может быть белой полосы. Там все в клеточку, без голубой каемочки… Или ты думаешь, что тебе путевку в санаторий за лихость твою гусарскую выпишут?
— Нет, — сник Сеня.
— А что за проблемы, говоришь?
— Да так…
— Финансовые, да?
— Ну да.
— А родители могли денег занять?
— Да нет, они сами без денег сидят. Сестра с мужем работают, но у них снега зимой не допросишься.
— А у кого одолжить можно?
— Ну, есть один человек, одноклассник мой, Петька Воронецкий, у него здесь бизнес небольшой, я его в свое время со знаменитостями знакомил, он у меня в долгу…
Сеню снова понесло, он и сам это понял, и Круча заметил.
— Тпрр! — осадил его подполковник. — Что-то ты разошелся. Скажи просто, что к однокласснику ехал, я пойму.
— К однокласснику ехал.
— Торопился очень.
— Торопился, — завороженно повторял Балабакин.
— Не заметил, что красный свет горит.
— Не заметил.
— И женщину тоже не заметил.
— Был грех, гражданин начальник…
— Ясно. Что туману ты нагнал, ясно! — резко сказал Круча.
Он уже не просто смотрел на Сеню, он тянул из него душу, вместе с подпорками, на которых держалась часть подсознания, создающая ложные образы. Балабакину вдруг показалось, что нет в нем больше способности врать…
— Майору Комову ты рассказывал, что спешил к родителям и ехал на желтый свет, — продолжал давить на него подполковник. — Для меня ты сочинил другую сказку — ехал к Стелле да на красный свет. Потом ты поехал к однокласснику… Плести ты умеешь, Балабакин, но не знаешь, к чему привязать свое вранье.
— Ну почему не знаю, — замялся Сеня.
— Знаешь, к чему свое вранье привязать? — усмехнулся Круча.
— Да не вранье…
— Кто сбил гражданку Вихареву?
— Я!
— Еще раз спрашиваю, кто?
— Я.
— Спрашиваю еще раз!
— Не знаю…
— Только не говори, что машина была в угоне…
— Не скажу…
— Тогда кто сбил женщину?
— Не скажу…
— Ну, тогда на этом и закончим. Сейчас отправишься в изолятор временного содержания. Извини, мест свободных нет, есть только в камере с бомжами. Но это не страшно. Страшней, когда ты в следственный изолятор попадешь… Парень ты стильный, как сейчас таких называют, подскажи. Метросексуалы?
— Э-э, да… — сконфуженно кивнул Сеня.
Как представитель музыкального бомонда, он тщательно заботился о своей внешности по мере возможности, посещал салоны красоты, следовал моде. Конечно же, он считал себя утонченной натурой…
— Метросексуал и гомосексуал — не совсем одно и то же, — продолжал Круча. — Но, поверь, в тюрьме в такие тонкости не вникают… Или тебе нравится мыло с пола поднимать?
— Не-ет! — в панике затрясся Балабакин.
— А будет, парень. Все будет, если ты за ум не возьмешься… Тебя будут топтать, тебя будут растирать по полу как плевок, ты будешь думать о том, как поскорее покончить с собой, а загробный ад будет казаться тебе раем…
Подполковник говорил на редкость убедительно, ужас в его словах был настолько осязаемым, что Сеня схватился за стул, с силой прижимая его к своему седалищу. Он не хотел поднимать мыло в тюремной бане…
