Владимир Савенков - Живой товар: Москва — Лос-Анжелес
— Ясно, — пробасил негр. — Но ты не должен портить товар, друг. Останутся синяки — хозяину это не понравится.
— Ему также не понравится, если вы меня чем-нибудь заразите, предупредила Саша.
— Держи, русская, — Томми швырнул на стол мистера Бассета три красных пакетика. Он лег на ковер спиной и похлопал себя по животу. — Медведица-а-а!
— Этот зверь не кусается? — пошутил безусый официант.
Саша поднесла телефонную трубку к уху. Да, разговор прервался, хорошо, отметила она. Не торопясь разделась и пошла к Томми. Ее босые ступни утопали в зеленом ворсе ковра. «А в классе мне все завидуют», — звучал у Саши в висках голос сына. «…и чтоб ты прилетела ко мне… и чтоб я тебя расцеловал и обнял». Саша представила себе студеную зимнюю ночь над Москвой, узоры инея на оконных стеклах, лицо Владика на подушке и заплакала — спи, сынок, спи. Тебе в школу через несколько часов. Придешь в класс и похвастаешься тем, что тебе звонила мама из Америки. И все ребята будут тебе завидовать. Скоро-скоро мистер Бассет вернет мне документы и отпустит меня, и мы с тобой, сынок, увидимся. Только я уже не буду такой красивой, как прежде, плакала Саша, и слезы капали с ее щеки то на плечо Томми, то на бедро маленького безусого мексиканца. А не буду потому, объясняла сыну она, потому, что мне придется как-нибудь изуродовать свое лицо или грудь, чтобы я стала не нужна мистеру Бассету. Только сделать это будет сложно, сынок. Как заставить его поверить в то, что это — несчастный случай? В людях, увы, он разбирается, как никто… Узнает правду — отомстит, искалечив еще больше. И прогонит меня. И мой паспорт у себя сохранит. Такое вот будет молоткасто-серпастое напоминание о рыжей русской дуре.
Мистер Бассет ввалился в кабинет, когда проработка непослушной шлюхи уже подходила к концу. И сразу включился в «воспитательный процесс»: подбодрил Томми, прокомментировал действия Саши, обругав ее матом за лень, и дал несколько ценных советов мексиканцам. Потом парни поднялись, застегнули ремни на брюках и выпили за здоровье хозяина по глотку бренди. Убрали за собой, не забыв про надорванные бумажные пакетики на столе мистера Бассета, поблагодарили его за Сашу и бренди и разошлись по рабочим местам.
Саша сидела на полу, обняв руками колени. Мистер Бассет взял с кресла ее одежду, скомкал и бросил этот ком в Сашу.
Она даже не повернулась. Она сидела на ковре и размышляла, чем бы убить хозяина? Из остывшего камина торчала кочерга. На мраморе стоял бронзовый подсвечник.
— С сегодняшнего дня я увеличиваю твое жалование, — донеслось до Саши. Ежедневная прибавка в двадцать долларов. Я ценю твое участие в нашей программе.
— Оттого и отдали меня этим вонючим собакам. Она хотела сказать «шакалам», но не знала, как по английски «шакал».
— Я добавляю тебе доллары, потому что ценю твое участие в нашей программе, — повторил мистер Бассет.
— Мне известно, что ряд твоих идей использован в самых эффектных номерах шоу. Я отдал вонючим собакам… Это мелочь, так… все равно, что пальчиком погрозить: выбрось дурь из головы. Ты ведь начинаешь подумывать, а не заявиться ли тебе — в полицию и — карты на стол, да?
— Кто вам это сказал? — Саша сунула ногу в колготки.
— Никто. Я чувствую. Меня не обманешь.
— Я полагала, что весь этот кошмар, — она стукнула кулачком по ковру, из-за жалоб клиентов. Меня ведь действительно подташнивает, когда… Плюс воспаленное горло.
— Попей аспирин, — посоветовал хозяин. — Но вернемся к нашим баранам. Вернее, к свиньям. Тебе уже объяснили, кого на американском сленге называют свиньями?
— Да.
— Попрешься в полицию, первая же загремишь в тюрьму. И надолго. Тогда уж твой сын точно вырастет без матери. А пока ты пашешь здесь, в «Эль Ролло», у тебя все же есть надежда на то, что я тебя рано или поздно отпущу с Богом. И с паспортом. И с деньгами. Есть ведь надежда? Признайся.
— Рано или поздно? Когда? — Саша оделась и опустилась в кресло у камина.
— Окажешься в тюрьме, этот вопрос перед тобой стоять не будет. Судья сразу объявит срок заключения. А я, прежде чем сесть, успею сообщить твоему сыну в Москву, что его мать посажена на такое-то количество лет в американскую тюрьму за проституцию, — пообещал мистер Бассет.
— Откуда у вас информация о сыне? — спросила Саша. — О том, что он у меня есть. О том, что живет в Москве. О том, что может успеть вырасти, пока я…
— Мне перевели данные твоего паспорта, это раз, — загнул палец мистер Бассет. — Твои подруги выболтали всю подноготную о тебе, это два. Их легко купить. Да и тебя они, мягко говоря, недолюбливают. Считают, что очень высокомерна. А с чего бы? Делаешь такую же грязную работу, как и все они.
— Когда вы меня отпустите? Мистер Бассет потер шею ладошкой.
— Отпущу, не волнуйся, — махнул он рукой. — Раньше, чем ты думаешь. Будь добра, помассируй мне шею. Саша вздохнула и пошла массировать хозяину шею.
— Я хочу знать дату, Число. Или хотя бы месяц.
— Недавно я видел карикатуру в одной английской газете, — сказал хозяин. Не помню. Возможно, в «Файненшл Тайм». На арене цирка стоит тумба, на тумбе здоровенная медведица. На боку у нее надпись: «Россия». Медведица делает «ласточку». Перед ней изображен, на манеже, джентльмен с хлыстом. На котелке у джентльмена написано: «МВФ». Международный валютный фонд. Понимай цивилизованный Запад. Когда мы отпустим вас? По большому счету — никогда.
Мистер Бассет закурил. Дым поднимался вверх и попадал в глаза Саше.
Цивилизованный Запад! Господи, куда мы рвались, едва не застонала Саша, и в качестве кого рвались? И в какое дерьмо влипли! Она массировала шею хозяина и морщилась от дыма сигареты. И кто подталкивал нас, пустоголовых и завистливых, к этому дерьму… Врубить бы однажды вместо программы «Время», или как там ее теперь, на весь бывший Союз монолог такой вот дуры, как я младенцам стало бы ясно, кто подталкивал и кто толкает дальше, под зад коленом, разозлилась Саша. Но не хватает ребятам ума, чтобы провести параллель: евреев унижали и истребляли веками, и веками жили евреи без родины, без государства своего. И что вышло? Испарились они? Или стали дурнее? Но еврейский феномен покажется миру детским фокусом, когда сотни миллионов, (ну как их теперь называть? — думала Саша) бывших моих соотечественников разбредутся по Земле. Странно, что эта мысль приходит в голову шлюхи из притона и совсем не колышет, скажем, американский Конгресс.
— Ненавижу. И не прощу, — прошептала Саша по-русски.
— Что ты бормочешь? — откинул голову мистер Бассет.
— Глупая карикатура, — Саша положила руки на плечи хозяину. — Нет никакой медведицы. Сдохла. А труп разлагается. Зажимайте носы, господа!
— Говорят, где-то там у вас на севере есть племена, которые закапывают мясо в землю, ждут пока оно протухнет, а потом его жрут. Деликатес! — воскликнул мистер Бассет. — Куда ты спешишь, крошка? На пиршество? Боишься, что всю эту вкуснятину слопают без тебя? Успеешь. Как найдем, кем тебя заменить, так и — валяй. А пока ступай, я намерен просмотреть кой-какие бумаги.
Саша направилась к двери.
— Впрочем, стой! — задержал ее мистер Бассет. — Мне интересна твоя психология. Ответь-ка искренне, ты здорово обижена на меня?
— «Обижена» — не то слово, — Саша постучала кончиком языка по нёбу.
— Если бы не ты была в моей власти, а я — в твоей, чтобы ты со мной сделала? Отвечай честно, не бойся. Саша поглядела на часы, затем в окно.
— У вас дети есть? — спросила она.
— Да, — улыбнулся мистер Бассет.
— А внуки?
— Есть.
— Ничего бы не сделала, — сказала Саша. — Бога бы молила, чтобы дал вам долгую-долгую жизнь, и чтоб вы дожили до той самой поры, когда сыновья моего сына станут взрослыми.
— Они вырастут, и что?
— Вы не знаете, где зимуют раки? — спросила Саша. Мистер Бассет прищурился.
— Где-нибудь в иле, у берега, наверное.
— Славное будет поколение, — заверила хозяина Саша. — Думаю, всем тут поддаст жару. Я пока пойду, хозяин?
9
Солнце давно перевалило Аю-Даг и теперь дымилось над серым, с металлическим отливом, морем, то исчезая в облаках, то роняя сквозь просветы в тучах бледно-желтые отблески на Адолары, волны и скалистый берег. В горах постепенно рассеивался туман, западая в балки и пади. В холодный осиновый лес были вкраплены сочные островки темной хвои, вокруг деревень и поселков на склонах угадывались под снегом виноградники и лавандовые поля. Над фурой глиной откосов висели на колючем кустарнике и нескошенных травах сугробы, обещая, при первом же потеплении, пролиться па обочину мутными водопадами. В стылых овражках, в затишке все еще держались на ветках смерзшиеся, чем-то напоминающие пергамент, листья. На скользких труднодоступных обрывах тускло тлели ягоды кизила. Потерянные самосвалами и намытые на трассу осенними дождями, постреливали из-под шин автомобилей мелкие камешки.
