Фридрих Незнанский - Смертельный треугольник
Ночью Гордееву приснился ангел. Он не летал, зато играл на скрипке. Гордеев еще там, во сне, сообразил, что и то и другое — довольно устойчивый мотив в творчестве Шагала.
Утром, приняв душ и сварив себе чашечку кофе по-турецки (кипятить три раза с паузами в несколько минут), который А. Б. Турецкий, между прочим, терпеть не мог, он вышел на балкон и, медленно просыпаясь, обозревал окрестности. Что-то такое ворочалось в голове. Ах да, сон. Ангел со скрипкой... нет, все же не сон. Но что тогда? Хм... Что-нибудь, связанное с делом? Может быть, может быть. Он уже насобирал кучу всякой информации, и она, пока что не отфильтрованная, могла беспокоить подкорку. Или, может, это было связано с делом альпиниста Мохнаткина?
Гордееву стало немного неловко. Мохнаткин сказал ему, что уезжает на тренировочные сборы в какие-то горы, куда-то не то на Памир, не то на Кавказ, а тут появилась Яна, и Мохнаткин плавно отошел на второй план. А если уж быть совсем честным, то его делом Гордеев с тех пор и не занимался. Надо будет сегодня же... Однако, вспомнив о Мохнаткине, Гордеев облегчения не почувствовал. Так в чем же было дело? Он поневоле все возвращался ко сну, еще не выветрившемуся из головы, хотя кофе в чашке уже не осталось. Гордеев вернулся на кухню и занялся завтраком. Особенно не мудрствуя, он приготовил омлет с ветчиной и помидорами. Снова вспомнился Турецкий. Что-то такое он вчера... Ах да, «почему ангелы летают — потому что легко к себе относятся». Очень остроумно. И мудро. В общем, вполне в стиле Александра Борисовича, вполне может статься, он сам и сочинил. Или нет, какая разница?
Разница, однако, была, и именно она не давала адвокату покоя. Он позвонил Турецкому. Дома его уже не застал, Турецкий был в машине. Вежливый Гордеев спросил о здоровье и делах.
— Познание бесконечности требует бесконечного времени, — неожиданно отозвался Турецкий. — А потому работай не работай — все едино.
— Это что такое? — удивился Гордеев.
— Восточная мудрость.
— Вот тебе на! У кого из нас депрессия, я что-то не пойму?
— Ладно, не будь занудой, говори, что нужно.
— Саня, насчет ангелов ты сам придумал?
— Каких еще ангелов? — огрызнулся Турецкий.
— Ну вчера говорил, помнишь? Почему они не летают. То есть тьфу ты, наоборот, как раз почему летают!
—Ах это... Не, это я где-то слышал недавно.
— А где? — Гордеев сам не совсем понимал, зачем спрашивает.
— В Ленинграде, наверно, больше негде. То есть в Санкт... ну в Питере, в общем. Я же там был в командировке... сейчас соображу. А, ну конечно. Меня приятельница потащила на одно богемное сборище и еще предупредила, чтобы я там не говорил, что из прокурорских, а я обиделся и сказал, а она...
—Да подожди! Что за сборище-то хоть?
— Понятия не имею. Музыканты, наверно. Поэты какие-нибудь прибабахнутые. Ну ты понимаешь, что за публика.
— Художники?
— Может быть.
— Значит, ты там это слышал?
— Говорю же — да.
— Саня, а это не митьки были? — спросил Гордеев упавшим голосом.
— Какие митьки?.. А, это такие приколисты питерские, да? Ну я же не знаком с ними, не знаю. Кажется, они там упоминались. Пили, во всяком случае, все крепко. По нашему, по-бразильски.
— Не сомневаюсь, — буркнул Гордеев и отключил телефон.
Вернулся к комнату, где висел Шагал, и долго и внимательно разглядывал картину. Взял альбом, который купил накануне, и полистал его. Не помогло. Гордеев понял, что ничего не понимает в искусстве. Когда он думал, что перед ним классик, достоинства картины казались ему очевидными. Теперь, когда он сомневался в том, что картине много лет и она принадлежит кисти знаменитого художника, он начинал видеть в ней сущую ерунду, так как же быть, черт возьми?!
Юрий Петрович позвонил в «Глорию» и попросил своих друзей навести справки о Яне Маевской, в частности, о ее артистической жизни с тех пор, как она оторвалась от родительских корней. Сыщики обещали не затягивать, и вечером следующего дня из «Глории» пришла электронная почта. Это была краткая справка о «неофициальной карьере» Яны Маевской — где бывала, с кем дружила и прочее. Ничего особенно примечательного там не было. Разве что в прошлом году в течение нескольких месяцев она жила в Санкт-Петербурге в мастерской одного художника, который в свою очередь поддерживал дружеские отношения с митьками.
Гордееву было все ясно. Вольно или невольно, но его надули.
У него на стене висел не Шагал. Это был ленинградский художник Шагин, автор того самого афоризма про ангелов. Подпись «Chag» совпадала с начальными буквами фамилии обоих художников. Шагин, едва ли не больше чем художник, был известен своими литературными опытами. И шутку про ангелов Гордеев слышал когда-то, уже порядочно лет назад, очевидно, она не укрепилась в памяти, но какой-то след оставила, потому что, когда ее пересказал Турецкий, в голове у адвоката все же что-то шевельнулось.
Ну ладно. И что теперь делать?
Недолго думая, он позвонил Яне и сказал, что у него для нее важная новость и что по этому поводу надо встретиться у него в офисе. Она страшно обрадовалась, но сказала, что приехать, к сожалению, не сможет: она не в Москве — на один день уехала на съемки в Санкт-Петербург. Гордеев чуть не сказал: как, кстати, не выслать ли тебе туда картину, милочка, чтобы ты ее автору вернула?! Но вовремя прикусил язык. В конце концов, при чем тут автор? Он, наверное, вообще ни сном ни духом, что его за Шагала принимают... И тут он с ужасом вспомнил дословно свой первый разговор с Яной Маевской — в качестве клиентки. Да ведь он сам себя надул! Она ведь не смогла точно вспомнить фамилию художника, она тогда сказала: «Какой-то Шагов... нет, Шагуль или...» А Шагала он ей навязал! Вернее, сделал так, что в результате она ему навязала.
Нужно было срочно на что-то переключиться. Гордеев перезвонил в «Глорию» и попросил своих друзей заняться выяснением биографических данных двух известных спортсменов-экстремалов — тех данных, что были за пределами привычной официальной информации о «глянцевых» героях.
Заместитель Дениса, Сева Голованов, узнав, о ком идет речь, видимо, почесал затылок, потому что в трубке воцарилась пауза, не то чтобы напряженная, нет, скорее оперативник размышлял, что ему потребуется для такого рода архивной работы. Потом он осторожно сказал:
— Видишь ли, Юра, тут вообще непонятно, с какого бока к этим скалолазам подбираться, если ты не хочешь, чтобы об этом знали посторонние.
— Не хочу, — подтвердил Гордеев.
Голованов хмыкнул и уточнил:
— А вот интересно, мы с тобой под посторонними имеем в виду одних и тех же людей?
После этого Гордеев снова позвонил Яне, но она не откликалась.
Оставшееся до вылета в Испанию время он проводил в каком-то унылом онемении. Пытался читать древнеримских классиков, но все напрасно, только бессмысленно мелькали строчки. В какой-то момент раз пять кряду он прочитал слова: «Юлий Цезарь отличался выдающейся воинской отвагой», но не понял даже этого и бросил книгу. Зачем-то залез в душ и помыл голову. Потом подумал и побрился. В голове от этих нехитрых процедур не прояснилось.
Часть вторая. ДАЛЬНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ
1
Утром Турецкий не поругался с женой (она успела уже уйти на работу) и счел это дурным предзнаменованием. Так и вышло. В пробку он не попал, на службу не опоздал, но едва переступил порог своего служебного кабинета, как раздался звонок от нового заместителя генерального прокурора. Новый зам, в отличие от всех предыдущих (и даже от ныне действующего параллельно К. Д. Меркулова), принципиально не прибегал к услугам секретарши, всеми своими действиями подчеркивая облик прогрессивного и динамичного руководителя. Турецкому, как помощнику генерального прокурора, это не то чтобы действовало на нервы, скорее, такая игра в демократию была ему просто не по нутру.
И вот звонок.
— Александр Борисович, загляните ко мне, пожалуйста.
Турецкий пожал плечами и ждать себя не заставил. Несмотря на сложившийся уже имидж Носкова, у Турецкого все же не было четкого мнения о бывшем главном военном прокуроре — ведь именно эту должность до недавнего времени занимал Михаил Павлович Носков. Проглядывало в Михаиле Павловиче иной раз нечто, вызывающее безотчетную симпатию и заставляющее предположить, что он, например, имеет успех у женщин. Одна хитрющая улыбка, на доли секунды вдруг мелькавшая на его сытом лице, вдруг напрочь разбивала образ недалекого словоблуда, сложившийся благодаря бесконечным телеинтервью.
— Александр Борисович, — сказал Носков, когда Турецкий появился в его кабинете, — я думаю, что в этом вопросе я ни на кого не смогу положиться в той же степени, как на вас.
Вслед за этой фразой последовала пауза, из которой Турецкий должен был, очевидно, вынести некое новое знание о себе. Но Турецкий был искушенным в аппаратных играх бойцом и он изобразил равнодушное внимание.
