Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики
— Новую книгу пишешь? — пытался издеваться Сникерс. — Молотком въехали, живой остался. Бабушке навешай, которая кульками торгует.
— Повязка на голове, — подначивал Хроник. — Кровь проступила.
— Я повязок сто штук нацеплю, — не унимался Сникерс. — Гребет мешками, и жалуется, что нападают. Зазря разбойничать не станут.
Ухватить за воротник куртки и приложить задницей на обледенелый асфальт было делом трех секунд. Забыл, как бегал по кнопкам звонков соседей. Тогда выследили тоже. На работу не являлся, сваливал раньше всех. Но я лишь щерился. Задачи ставил высокие, нежели сожрать жирный кусок, пусть он будет хорошей квартирой, иностранной марки машиной. Купил — продал, ума много не требовалось. Весь Кавказ, Азия не возводили небоскребов, не конструировали самолетов, машин. Торговали и все. Остальное построят. Привезут. Ускользая с базара, старайся замести следы. В общем, делай движения, больше зависящие от длинны хвоста.
Я терялся в догадках, кто мог науськивать отморозков. Неужели очко как у неонового персика на фруктовом магазине — не железное. Трудно сказать, что я на рынке не желателен? Снялся бы, поискал новое место работы. Клянусь, я так и сделаю. Когда захочу сам.
— Приятно провести вечер в обществе не дурака. Разрешите называть вас на ты? — Оживилась. — Презервативы есть? Свои забыла вместе с кошельком.
Достав кошелек из сложенной на диване курточки, показала пачку качественных презервативов. Щелкнула кнопкой.
— О постели не думал, — начал оправдываться я. — Интересно было послушать мысли современной молодежи. Их, так сказать, чаяния.
— От отчаяния. Ты с нормальной девушкой, — усмехнулась новая знакомая. — Денег в достатке никогда не будет. Что родители переводят, растягивать не получается. Подрабатываем по фирмам, оснащенным компьютерами. Но билет на новомодного певца, современную постановку пьесы в театре стоит дороже присылаемого и заработанного. Одеваемся в секонд-хэндах. Купленную родителями одежду бережем для праздников. Ты доволен ответом?
— В общих чертах…
— Теперь о главном. Я знала, на что шла, лозунг — за все надо платить — помню наизусть. Ты за короткое время успел объяснить вещи, в которых я плавала. А мужчина- если он мужчина — таковым остается везде. Первая мысль твоя была о постели. Затраханные наукой ученые деды при общении со студентками мечтают раздеть их и натянуть. Ты же не импотент?
— Нет…
— Поэтому вопрос о презервативах.
Я сидел молча, постукивая костяшками пальцев по краю стола. Не мог вспомнить встречи, выраженной так конкретно. Без осточертевших азиатских уловок, недомолвок, играния не мыслями, а глазами с мимикой.
— Презервативами пользовался раза два. В молодости, из любопытства. Из трехсот встреч с женщинами. Сейчас, пока напялю, боюсь, упадет.
— Много ж ты попил нашей кровушки, — озабоченно прищурилась Сатка. — Хоть спрыгивал? Иногда?
— В последние годы всегда. С женами, особенно с первой, реже. Ей перепадало… Лет тридцать назад.
— Древний, — девушка повертела играющую цветами радуги рюмку. — Но… за все надо платить. В твоем возрасте бегать по подворотням не кайф, значит, процент заражения минимален. Когда начнет выворачивать — спрыгнешь.
— Спрыгну.
— А выворачивает? Или притихаешь с писком как мышь полевая?
— Пот со всех пор. И стоны. Мучительные.
— Это я люблю. Тоже коромыслом. Иной раз думаешь, так недолго сломаться.
— Ломаться нечему.
— Сорок восемь кило. Было пятьдесят три. На родителей наехали…
— Прости….
— Откупились. Начинать заново, сам понимаешь.
— Представляю и сочувствую.
— Включи маг. Не кассету, дореволюционные, наверное. Поймай волну «На семи холмах».
Какое счастье, когда тебя подталкивают под зад длинные молодые ноги. Когда обжигающее дыхание можно сравнить с порывами горячего воздуха, настоянного на запахах дикорастущих трав. Когда ловишь розовые полоски, они то ускользают, то присасываются с неистовой силой. До боли. Нижние губы не застывают продолжением полой трубы, а работают без устали, всасывая и выплевывая. Всасывая и выплевывая. Забываешь про все на свете, поцелуями покрывая любое, что попадается на пути. Даже подушку, завернувшийся на нее край простыни. Прилагаешь усилия, чтобы сдержать готовые взорваться паром части тела. И летаешь, каждой клеточкой ощущая, что партнерша в восторге от стремления ублажить ее. Она не желает влезать в нижнее белье, которое отличает от вечернего платья лишь количество зрителей, чтобы покинуть квартиру на первом этаже. Навсегда. Может быть, когда-нибудь… легкий кивок головы. Здесь хоть набивайся в любовницы. Вся попка липкая, а силы еще есть.
Валютчики заметили темные круги под глазами. Всю ночь. И в десять утра перед какой-то лекцией на какой-то кафедре. Ушла, ноги ватные. Черкнула в блокнот номер телефона.
— Часом, невинности не лишили? — Приглядывался Сникерс. — Я читал, оная операция отражается на глазах. Они сначала вылезают из орбит, потом становятся на место. Но круги остаются.
— Ты читал, у меня три случая из практики, — огрызнулся я. — На первой жене ногу вывихнул — упирался в спинку кровати.
— Про тебя говорю, — не сдавался Сникерс. — Что половой гангстер, базарные собаки знают. А что решил поменять ориентацию, большая новость. Не Боря Моисеев с синими ляжками под голубой луной. С Трубачем в паре. Задница, наверное, в ракушках.
— В крупных рапанах. Но брал я, — подходил я к Сникерсу. — Возьму и тебя. С условием.
— С каким? — наклонял голову набок Сникерс.
— Промоешь попу мылом со щеткой. Там с кайлом проходить надо. Газетами не пользуешься, привык радио слушать.
— У меня в закаменевшем говне, у тебя в переливчатых ракушках, старый пердун.
Пока перебрехивались, с рынка прибежал перекупщик монет и орденов Усатый. Успокоившись, пересказал весть.
— Татарина на гоп-стоп взяли. В реанимации.
— Кто? Когда?
Ребята забыли про ссоры, сбились вокруг Усатого. Недавно убили менялу на Нахичеванском. Фоторобот убийцы висел на стенде перед входом в рынок. Лицо мужчины в спортивной шапочке было знакомым. Кажется, не раз подскакивал в конце дня. Рассказал оперативникам, те повели себя странно. Мол, когда отойдет на расстояние, тогда беги в уголовку. Сам не подавай вида. Ошеломленный советом, я отошел. Нужно действовать, они отговаривают. Соглашался стать подсадной уткой. Отмахнулись. После этого убийца, или похожий на него молодой мужчина, заглядывал не раз. Задавал вопросы про обстановку на рынке. В ответ я бурчал, что отвечаю лишь за себя.
— Ты ж у нас писатель, — усмехался тот. — Другие проблемы волнуют.
— Вот именно.
Я передвигался к магазину. Какое-то время отморозок следил жестким взглядом. Затем исчезал в толпе. Появлялся осадок, словно я представлял из себя отбившегося от стада барана, брошенного пастухами, с которыми продолжал делиться частью нагулянного курдюка.
— Татарин заметил слежку. Предупреждал ментов из уголовки, — задвинув сумку между ног, начал рассказывать Усатый. — Посоветовали нанять телохранителя. Так и поступил. Утром вышел из квартиры, его ждал охранник. Не успели спуститься ниже, из-за мусоропровода налетчик в маске. Снял пушку с предохранителя, потребовал выложить бабки. Охранник тоже щелкнул «дурой». Завязался базар. Татарин изловчился, выбил пистолет. Скрутили бандита, затащили в квартиру. Меняла решил доставить его в ментовку на своей машине. Прихватил «Тайгу». Высунулись из подъезда, из-за кустов выстрелы. Татарин упал, охранник бросился обратно. Отморозки сели в машину и скрылись. Соседи звякнули в милицию, вызвали «скорую». Полбашки снесли.
— Телохранитель где? — спросил Склиф. Хроник зябко поводил плечами. — За что ему монеты отстегивали?
— Шкуру спасал! — поджал губы Усатый.
— Может, он и наводчик, — подал идею Сникерс. — Рассказал, на каких бабках крутится Татарин, где живет, в какое время выходит. Теперь ждет, когда отслюнявят долю.
— Милиция работает. Говорят, чисто.
— Грязнее быть не может, — сплюнул Лесовик, трудившийся в паре с Усатым. — Давно в ней по уши.
Ребята заторопились по домам. Разбойные нападения не сплачивали валютчиков, а отталкивали друг от друга. Казалось, каждый в душе крестился, что случилось не с ним. Конечно, менял больше полусотни, ко всякому охранника не приставишь. Живут в разных частях города. Но если поступил сигнал, обязанность пастухов его проверить. В Америке, во времена золотой лихорадки, соблюдались правила джентльмена, пресекающие унижение человеческого достоинства. У нас обманутый, обкраденный, выкинутый из квартиры задыхается от волн обиды именно на общество, членом которого был час — день — неделю назад. Как и все, равнодушным к горю других. Так, на кого жаловаться?
