Марио Льоса - Кто убил Паломино Молеро?
Ярость вновь охватила ее.
– Вы хотите сказать, что правосудия не существует? – крикнула она. – Его должны посадить в тюрьму, казнить! Но никто не осмелится это сделать. Еще бы!
Литума весь напрягся. Он чувствовал, что и лейтенант тоже подобрался, тяжело задышал, словно оба они ощутили где-то в недрах земли рев, предшествующий землетрясению.
– Я бы выпила чего-нибудь горячего, вот хоть этого вашего кофе, – снова совершенно другим тоном – просто и обыденно, по-приятельски – сказала девушка. – То ли я замерзла, то ли еще что. Холодно здесь.
– Холодно, – сказал лейтенант и дважды повторил, энергично кивая: – Холодно! Холодно!
Он долго поднимался со стула, а когда наконец встал на ноги и направился к примусу, Литума заметил, как медлительны и вялы его движения. Он шатался как пьяный, ноги не держали его. Услышанное глубоко потрясло лейтенанта и Литуму. Он заставлял себя думать все об одном и том же. Значит, Алисия, несмотря на то, что считала любовь отвратительной штукой, все же стала возлюбленной Паломино? Откуда тогда нелепые мысли о том, что влюбляться мерзко, а любить хорошо? Литуме тоже стало холодно. Он бы с удовольствием выпил чашку горячего кофе, над которым колдовал сейчас у примуса лейтенант. В зеленом конусе света, падавшем от лампы, Литума видел, как руки лейтенанта кладут в кружку кофе и сахар, наливают кипяток, – все так медленно и неуверенно, словно руки не слушались его. Потом, зажав кружку в ладонях, он протянул ее Алисе. Та поднесла ее ко рту, сделала большой глоток, запрокинув голову. В неверном, дрожащем свете Литума увидел ее глаза. Сухие, черные, суровые, взрослые глаза на нежном детском личике.
– Значит, – пробормотал лейтенант так тихо, что Литума еле расслышал его. Он снова сел на угол письменного стола, одной ногой упираясь в пол, а другой болтая в воздухе, и после долгого молчания нерешительно заговорил: – Значит, тот, кого вы ненавидите, тот, которому что ни сделай, все будет мало, – это не Рикардо Дуфо, а…
Он не осмелился назвать второе имя. Литума видел: девушка без малейшего колебания кивнула.
– Он ползал у меня в ногах, как собака, целовал мне руки, – воскликнула она, охваченная одним из этих внезапных, ничем не вызванных приступов ярости. – Любовь не признает границ, говорил он. Мир не понимает этого. Родная кровь дает себя знать. Любовь – это любовь, она все сметает на своем пути. Когда он так говорит, когда плачет и просит у меня прощения, я ненавижу его. Я хочу ему смерти.
Слова ее внезапно заглушило радио. Диктор говорил торопливо и горячо, и Литума не разбирал ни единого слова. Потом заиграла музыка – это была песенка, пользовавшаяся у жителей Талары наибольшей популярностью: Погляди на них – на углу сто-о-оят, И даже глядеть на меня-я не хотя-я-ят…
Литума ощутил внезапную злобу на певца, и на того, кто включил радио, и на песенку, и на самого себя. «Вот поэтому она и говорила, что это омерзительно, – думал он, – потому она и отделяла влюбленность от любви». Все молчали, только гремело радио. Алисия Миндро снова успокоилась, позабыла о своей ярости: она чуть кивала в такт мелодии и смотрела на лейтенанта выжидательно.
– Вот теперь я понимаю, – очень медленно проговорил тот.
Девушка поднялась.
– Мне пора. Поздно.
– Теперь я понимаю, кто оставил нам здесь, в дверях, анонимное письмо, – сказал лейтенант. – Кто посоветовал нам съездить в Амотапе и расспросить донью Лупе обо всем, что случилось с Паломино Молеро.
– Меня уж, наверно, ищут по всему городу, – словно не слыша его, сказала девушка – и опять голос ее прозвучал по-новому: в нем теперь слышалась лукавая насмешка, и Литуме это нравилось больше всего или, вернее, меньше всего не нравилось; когда она так говорила, то казалась тем, чем и была на самом деле – девочкой, а не взрослой, ужасной женщиной с телом и лицом ребенка. – Он уже разослал шофера и ординарцев по всей авиабазе, и к американцам, и в клуб, и в кино. Он с ума сходит, когда я задерживаюсь. Думает, я опять убежала. Ха-ха.
– Так, значит, это были вы, – продолжал лейтенант. – Что ж, хоть и с опозданием, но все равно – большое вам спасибо, сеньорита Миндро. Если бы не ваше содействие, мы и по сей день блуждали бы в потемках.
– И только здесь ему не придет в голову меня искать, – говорила Алисия. – Ха-ха.
Смеется? Да, она смеялась. Но на этот раз не обидно и не презрительно. Это был короткий, лукавый смешок, по-детски веселый. Полоумная, а если нет, так скоро будет. Сомнения мучили Литуму: да, она сумасшедшая; вовсе нет; скоро будет.
– Да, разумеется, – прошептал лейтенант. Он откашлялся, прочищая горло, бросил на пол окурок и растер его подошвой. – Мы призваны и поставлены сюда защищать людей. Вас прежде всего, когда бы вы к нам ни обратились.
– Ни от кого меня защищать не требуется, – сухо отвечала она. – У меня есть отец. Этого более чем достаточно.
Она так порывисто протянула лейтенанту кружку, что несколько капель кофе выплеснулись, забрызгали его форменную рубаху. Лейтенант торопливо принял у нее кружку.
– Не проводить ли вас до авиабазы? – спросил он.
– Нет, не нужно, – сказала Алисия. Литума видел, как она быстро вышла наружу. Силуэт ее смутно вырисовывался в сумерках, окутывавших Талару. Он видел, как она села на велосипед, нажала на педали, тронула звонок и, петляя по неровной, немощеной улице, скрылась.
Лейтенант и Литума молча сидели на месте. Музыка смолкла, и вновь рассыпал пулеметную скороговорку испуганный голос диктора.
– Если бы там не включили это радио, в лоб его драть, она бы нам все выложила, – проворчал Литума. – Одному богу известно, сколько всего она еще знает.
– Если мы не поспешим, толстуха оставит нас без ужина, – прервал его лейтенант, поднимаясь на ноги и надевая фуражку. – Идем, идем, Литума, надо подкрепиться. У меня от подобных происшествий всегда разыгрывается аппетит. А у тебя?
Лейтенант говорил заведомую ерунду, потому что харчевня доньи Адрианы была открыта до полуночи, а теперь было не больше восьми. Однако Литума понял, что лейтенант сказал эти слова, только чтобы не молчать, и, видно, на душе у него так же смутно и тревожно, как и у Литумы. Он поднял с пола недопитую Алисией бутылку и поставил ее в шкаф, рядом с другими. Боррао Салинас, старьевщик, каждую субботу забирал у них пустую посуду. Они вышли, заперли за собой дверь. Лейтенант пробурчал, что заставит Рамиро Матело, провалившегося невесть куда, отдежурить в субботу и воскресенье. На небе сияла полная луна, голубоватый свет ее заливал улицу. Полицейские шли молча, козыряя и кивая в ответ на приветствия сидевших у своих домов семейств. Вдалеке слышались усиленные репродуктором голоса мексиканских актеров, женский плач – и все это шло на фоне ровного гула прибоя.
– Ну что, Литума, охренел малость от того, что пришлось услышать?
– Да, малость охренел, – кивнул полицейский.
– Я ведь говорил тебе: на этой нашей службе многому научишься, друг мой Литума.
– Как в воду глядели, господин лейтенант.
В харчевне сидело за ужином человек шесть знакомых. Полицейские поздоровались, но сели отдельно. Донья Адриана, не ответив на их «добрый вечер», внесла миску с овощным супом, брякнула перед ними тарелки. На лице у нее было написано крайнее неудовольствие. Когда лейтенант осведомился, в добром ли здравии она пребывает и не от недомогания ли так скверно настроена, хозяйка рявкнула:
– Хотелось бы знать, какого черта торчали вы сегодня на скале?!
– Мы получили сведения о предполагаемой высадке контрабандистов, – не моргнув глазом ответил лейтенант.
– Ничего, когда-нибудь за все придется ответить, предупреждаю.
– Спасибо за предупреждение. – Лейтенант улыбнулся и, громко чмокнув губами, послал ей воздушный поцелуй. – Кр-ра-савица моя.
VII
– Руки стали как грабли, – пожаловался лейтенант Сильва. – Ни одной ноты не взять. В училище, бывало, раз услышу песенку – готово, запомнил навсегда. А сейчас вот даже «Косточку» не могу наиграть.
Он и в самом деле несколько раз начинал и сбивался. Иногда струны под его пальцами завывали пронзительно, как одичалые коты. Литума, думая о своем, слушал лейтенанта вполуха. Они сидели на берегу, на кусочке пляжа, с обеих сторон отгороженном волнорезами. Было уже больше двенадцати – возвещая конец смены, прогудела сирена на сахарном заводе. Рыбаки давно вернулись, вытащили свои лодки на берег. Стоял там и «Таларский лев», а владелец его, дон Матиас Кьерекотильо, покуривал вместе с полицейскими, пока двое его подручных готовили баркас к новому выходу в море. Муж доньи Адрианы также хотел узнать, правда ли то, о чем судачит вся Талара.
– А о чем судачит вся Талара, дон Матиас?
– Вы, дескать, нашли убийц Паломино Молеро. Лейтенант ответил так, как сегодня с утра отвечал всем, ибо целый день люди останавливали его на улице и спрашивали одно и то же:
