Иван Шевцов - Что за горизонтом?
Она задавала мне вопросы, которые я сам себе задаю, собственно их задают миллионы обездоленных людей России, особенно старшего и среднего поколения. Это вопросы жизни и смерти, вопросы выживания. У меня, да и не только у меня, есть на них ответы, но они ничего не меняют. Почему дрогнули члены ГКЧП, когда их поддержали почти все регионы? Объяснить это трусостью и только трусостью было бы не совсем справедливо.
— Дело тут не только в трусости тех же Язова, Крючкова, Пуги, в руках которых была реальная сила, — ответил я Ларисе. — Сработал комплекс подчинения вождю, партийная дисциплина. Поверили Горбачеву.
— Но разве они до этого не видели, не понимали, что Горбачев сволочь, предатель? — с ожесточением сказала Лариса. Конечно, она права, не было среди членов ГКЧП сильной личности.
— Слизняки трусливые и безвольные, — со злобой выдавила из себя Лариса. Почему в одночасье развалилась партия, тоже для меня не было загадкой.
— Ты состоял в партии? — вдруг поинтересовалась Лариса.
— Нет, хотя в принципе у меня не было претензий к ней, я разделял ее политику по главной стратегии.
— А тогда почему не вступал в ее ряды?
— Меня смущала моя родословная, мое происхождение: сын и внук служителей культа и все такое. Полезли бы в душу. А там разные собрания, моральный кодекс коммуниста. На кой мне черт. Я человек творческий, люблю свободу и не терплю никаких нравоучений.
— Однако ж терпел, когда я в день своего рождения прочитала тебе лекцию о нравственности, — дружески уколола она.
— То особый случай. Тот лектор владел гипнозом. Я был усыплен. А как известно, влюбленные доверчивы и глупы, их ничего не стоит обвести вокруг пальца. Любовь способна делать глупых умными, а умных дураками. Как говорил Флобер: «Да, мне хотелось бы заболеть тобою, заболеть до смерти, так, чтобы отупеть, превратиться в некую медузу, в которую вселял бы жизнь лишь твой поцелуй».
— Вот как! — воскликнула Лариса. — Значит ли это, что ты уже тогда был влюблен? Фактически совсем не зная меня?
— Я узнал тебя на теплоходе. Этого общения было вполне достаточно. Разве ты не веришь в любовь с первого взгляда?
— Это юношеская любовь. Ты матерый волк, тебя взглядом не загипнотизируешь, — сказала она.
— Все зависит от взгляда, вернее от глаз. Твои глаза особенные, ты это знаешь.
— Давай оставим глаза в покое и продолжим политический разговор. Ты не ответил на все мои «почему»? Ты говоришь, струсили, испугались. Кого — Горбачева или Ельцина? Они должны были знать, что и тот и другой — подлецы.
— Подлость, девочка, многолика и диапазон ее широк — от труса до предателя. Но первая стадия подлости — это трусость, поганая почва, на которой прорастают все людские мерзости. И именно карьеристы и мерзавцы пробрались в партийную верхушку. В партию вступали проходимцы с корыстными интересами. Партия была слишком многочисленна. Четырнадцать миллионов! Это же целое государство. Когда-то проводили чистки партии, и это шло во благо. А потом перестали, боялись, как бы эти чистки не задели верхушку. После Сталина в партии не было лидера, который бы указал народу на главного врага Советской власти и назвал его поименно, как это сделал Сталин, а потом и Гитлер. Я ни в коем случае не ставлю их на одну доску. Я имею в виду совершенно конкретную проблему — еврейский вопрос. Сталин видел ближайшее окружение Ленина — сплошь евреи: Свердлов, Троцкий, Каменев, Зиновьев, да плюс женатые на еврейках Бухарин, Рыков, Молотов, Киров, Ворошилов и так далее. Сталин понимал стратегическую цель еврейства: устранить физически Ленина — выстрел Каплан — и посадить на русский престол Троцкого. А кто такой Лейба Троцкий? Это исчадие ада, сам дьявол — сатана, чудовище пострашнее тамерланов, чингиз-ханов и прочих батыев вместе взятых. Ты только послушай, что говорил этот ирод, какую учесть он готовил России. Вот его слова: «Мы должны превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока… Если мы выиграем революцию, раздавим Россию, то на погребальных обломках ее укрепим власть сионизма и станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до скотского состояния… А пока наши комиссары — юноши в кожаных куртках — сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы умеют ненавидеть все русское! С каким наслаждением они физически уничтожают русскую интеллигенцию — офицеров, академиков, писателей…»
Прочитав эти строки, я посмотрел на Ларису. Лицо ее казалось каменным, колючие глаза ее исторгали огонь. Она молчала. Очевидно, она не находила слов. Должно быть она представляла себя белой негритянкой в выжженной пустыне — раздавленной России. Она представляла свое будущее. Тогда я сказал:
— Сталин знал чудовищный замысел Троцкого и он помешал осуществлению этого замысла. Он уничтожил изверга, а потом постепенно расправился с сыновьями часовых дел мастеров из Одессы и Орши. Ему помешали очистить Россию от этой скверны, его отравили. И потомки этих комиссаров в кожаных куртках снова захватили власть, разрушили СССР, упразднили советы и в память о своих предках — палачах троцкистах создали общество «Мемориал».
— Это же страшно, жутко, — наконец заговорила Лариса. — Сегодня сатанинский план Троцкого осуществляется. И террор и кровавые бани. Расстрел у Останкина, парламента, Чечня — это и есть кровавая баня. И русскую интеллигенцию довели до полного отупения. Я имею в виду учителей, преподавателей вузов, врачей, лаборантов. Они отупели от голода, унижений и телевидения. Они уже зомбированы. Они верят еврейским газетам, «Московскому комсомольцу», «Известиям», телевидению и голосуют за демократов, за авантюристов Лебедя и Жириновского, за сиониста Явлинского. И эти явлинские, старовойтовы, боровые, собчаки, уже не говоря о чубайсах, немцовых, березовских, гусинских, ненавидят все русское и с наслаждением уничтожают русскую интеллигенцию голодом. Они планомерно растлевают молодежь, детей своей музыкой, сексом, наркотиками. Они готовят белых негров-рабов. Боже мой, как их уберечь? Своих студентов я стараюсь просвещать, открывать им глаза на правду.
— Но так должны поступать все учителя школы, преподаватели вузов, — сказал я. Она замотала головой и прикрыла глаза:
— Милый Егор, должны, но не делают, боятся, трусят. Ты правильно говорил — трусость первая ступень подлости. Я знаю своих коллег, знаю учителей, которые строго придерживаются учебных программ, составленных за океаном. Только единицы противятся сионистским оккупантам. А те сотни тысяч мальчишек и девчонок, которые оказались за порогом школы, тысячи сидящих в торговых палатках, они же составляют актив сионистов, их будущие избиратели… Я не вижу выхода.
Она глубоко вздохнула, и, как опрокинутая и раздавленная опустилась в кресло. Я хорошо понимал ее состояние, я испытываю его на себе вот уже десять беспросветных лет. Тысячи, сотни тысяч людей живут сегодня без веры, без надежды, одним днем, лишь бы выжить, потеряв инстинкт сопротивления. Продолжать дальше разговор на затронутую главную жизненную тему становилось невыносимо тяжело. И я предложил:
— Хватит политики. Мы слишком увлеклись.
— На сегодня, пожалуй, достаточно, — согласилась Лариса. — Но от нее все равно никуда не денешься. В этом отношении мы с тобой два сапога — пара.
Я понимал ее состояние и попытался как-то смягчить его.
— Главное, Ларочка, не терять надежду, пока в душах наших теплится вера. Если Россия выстоит, не погибнет как государство, поверь мне: через десять лет начнется объединительный процесс: окраины, подавившись суверенитетом, будут проситься снова в лоно матери-России. Их новое поколение, потомки ветеранов Великой Отечественной, поймут: все, что в них осталось лучшее, создано при советской власти, при помощи и за счет русских. И наследники Кучмы, Алиева и прочих Назарбаевых не смогут помешать своим народам объединиться с Россией. Будут ли это референдумы или что — то иное, но Россия соберет под свои знамена блудных сыновей. Вспомнишь эти мои слова. Но меня тогда уже не будет.
— Не говори так, — ласково и проникновенно прошептала она. — Ты будешь. Будешь долго жить.
— При условии, что ты будешь рядом со мной, — сказал я.
— А ты этого хочешь?
— Между хотеть и иметь — большое расстояние.
— При желании любое расстояние можно одолеть. Любовь все подавляет, перед ней все блекнет: алтари, троны, бумаги государственного казначейства. Это сказал любимый мной Бальзак. Пушкин не прав, когда говорил: на свете счастья нет, но есть покой и воля. Напротив — покоя нет, есть воля и любовь — а это уже счастье. Согласен, мой милый?
