Андрей Анисимов - Призрак с Вороньего холма. Дружба бандита
– На вершине Вороньего холма.
– С ума сошел?
– Почему?
– Его считают, так сказать, нечистым местом.
– Кто считает?
– Люди. Там же кладбище было. Ты хочешь жить на кладбище?
– Мертвецы не опасны. Бояться надо живых. – Усмехнулся Олег: – Продашь мне там землю?
– Так отдам. На Вороний холм никто не претендует.
– Нет, я хочу все по закону.
– Иди к Стеколкину, он тебе оформит, так сказать, по закону.
– Хорошо, завтра схожу.
После славной победы над бандой Мамона Гена Кащеев вернулся в свои владения и первым делом посетил отца Василия. Пожертвовав по поводу Виктории тысячу рублей на храм, он заставил батюшку разделить с ним радость. Они вдвоем уничтожили немеренно «Перцовки», закусывая ее отменными маринованными грибочками и другой снедью из погребка. Одинокого батюшку опекала одна ретивая прихожанка, поскольку матушки у него не было.
Отец Василий во время возлияния отпустил рабу божьему грехи, сотворенные тем накануне, и обещал помолиться о душах убиенных им бандитов. Делал это батюшка без особого рвения, но отказать Кащееву не мог. Храм, в котором служил отец Василий, построил Гена. Он же выписал батюшку из Москвы и платил ему жалованье. Живописец Трофим Масленников принял сан, превратившись в отца Василия в начале перестройки. Церквушки начали возвращать Патриархии, строилось много новых храмов, а служителей для небольших приходов не хватало. Сменив халат живописца на рясу проповедника, отец Василий сохранил немало привычек от прошлой богемной жизни. Супруга живописца решила остаться в миру, и батюшку покинула. Холостой настоятель, когда его не видели верующие старушки, втихаря покуривал табак, мог изрядно выпить и поглядывал на юных прихожанок мирским, блудливым глазом.
– Нормальный ты мужик, Гена. В бога веришь. Не надо бы людей убивать. Тяжелый это грех. Отпуская его, сам на душу грех беру. – Наставлял изрядно охмелевший батюшка бандита на путь истинный.
– На себя посмотри. Я хоть каюсь. А ты?
– А что я?
– Богу служишь, а водку пьешь – раз. Табак куришь – два. Я тебе Машку Саратову присылал, не отказался – три.
– Сравнил, Кащеюшка… Да, я при сане. Служу господу нашему, как могу. А Машка девка хорошая и в Бога верит. Вон ты ее грибочком закусываешь. А грешу, так с меня и спросится больше. Кстати, дай сигареточку.
Кащеев протянул ему пачку и наполнил рюмки:
– Вот ты говоришь, бандит я. Мол, грешно людей убивать. Согласен, грешно. Но я же не от хорошей жизни? Оставь я Мамона в живых, он бы сам меня шлепнул. Выходит, защита. А кооператора я не хотел. Мои придурки перестарались. Потом, он исчез. А ты меня ругаешь? Не стал бы я конкурентов давить, на какие шиши церковь твою построил? Опять же по пятьсот в месяц тебе на харчишки. Где брать?
Они чокнулись, и выпили до дна. Отец Василий закусил грибочком, тяжело вздохнул и пожаловался:
– На твои пятьсот особо не разгуляешься. Иконку богомазу заказать не на что…
– С прихожан бери. А иконки, кликни, тебе бабки нанесут. Можешь еще и торгануть.
– С прихожан не очень-то здесь возьмешь. Народ сюда не ходит, тебя побаивается. А ликом торговать, – батюшка перекрестился, – типун тебе на язык. Нет, милый Кащеюшка, табачок и вино хоть и грех, да не очень большой. Вино и Христос пил. А лик – святое.
Кащеев снова наполнил рюмки:
– Что же в нем святого? Сам рассказывал – ты пока живописцем был, писал лики, как халтуру.
– Дурак ты, Кащеюшка. Живописец и батюшка – разница большая. Я от мирского отрекся. А насчет святости лика, я тебе так скажу: Какой бы забулдыга не писал святой образ, сам Господь его рукой водит. Оттого что лик есть отсвет Божий. Понял?
– Еще раз дураком назовешь, пришью. Не погляжу, что батюшка. Вас в Москве много. Другой приедет. Я попа держу, чтобы быстро грехи отпускал, а не лаялся на меня, как сапожник…
– Не обижайся, Гена. Я к слову. Во те крест. – И отец Василий снял с себя золотой крестик, поцеловал его и одел обратно.
Голенев ночевать у друга детства категорически отказался. Стеснять семью он не хотел, да и рано ложиться спать тоже. Он снял себе номер в единственной гостинице города с лирическим названием «Глухарь». В мрачном холле висели картины, изображающие сталеваров в отсветах огненной стали, и пахло эпохой брежневского застоя. Приезжий потребовал самый дорогой апартамент, заполнил анкету, где в графе «пол» вывел слово «мужской», оплатил номер за сутки и получил ключ. Номер назывался люксом, имел спальню с примятой тахтой и испорченным телевизором, кабинет с телефоном, холодильник сомнительной чистоты, душ и туалет. Вода из кранов текла ржавая, но Олег попробовал оставить кран открытым, и она постепенно просветлела. Он ополоснулся и спустился в ресторан. В зале гуляла лишь одна компания, состоящая полностью из женщин. Прелестницы громко смеялись, требовали музыки и танцевали друг с дружкой.
Официант Сидоркин Голенева пока не знал. Сделав вывод по китайской куртке и отсутствию апломба, что перед ним клиент умеренного достатка, швырнул Олегу меню и поспешил к дамам. Голенев никуда не торопился и, проглядев набор блюд, терпеливо дожидался внимания холуя. Когда же Сидоркин принял заказ, его отношение к гостю круто изменилось. Он моментально приволок из буфета икру и свежие овощи, наполняя рюмку, склонился куда ниже, чем требовала процедура, а пренебрежительно оттопыренную губу сменил на лакейскую улыбочку. Теперь уже гуляющие нимфы с нетерпением дожидались его благосклонности.
Одна из них, с богатырскими формами, с интересом поглядывала на одинокого молодого мужчину, явно не похожего на местных алкашей. Дождавшись очередной громкой жалобной песни Пугачевой, она решительно поднялась и направилась к его столу.
– Как поется в песне, пригласите даму танцевать, молодой человек. Меня сегодня угораздило родиться, а что за рождение без мужика…
Олег с любопытством оглядел именинницу, вежливо поднялся и повел ее на свободную площадку в центре зала. Остальные красавицы тут же смолкли и с откровенной завистью наблюдали за их танцем. Голенев чувствовал объемные прелести своей партнерши и старался не попасть носком ботинка под ее каблук.
– Ты приезжий? – Ее горячий шепот возле его уха выдавал давнюю тоску по интимной близости с представителем противоположного пола.
– Нет, я местный, но много лет не был в городе.
– Чего один сидишь, бабы не нашлось для такого молодца?
– Не искал пока.
– Найди меня. Я такая бедовая…
– По-моему, это ты меня нашла…
Она громко засмеялась и прижала к нему свою богатырскую грудь:
– Да, я находчивая.
– Пошли.
– Куда?
– Ко мне в номер.
Она остановилась, вскинув бровь:
– Прямо так сразу?
– А чего тянуть?
– Неудобно как-то перед бабами…
– Переживут. Ты же сегодня именинница. Тебе все можно. – Он взял ее за руку и, подмигнув Сидоркину, вывел из ресторана. В номере бойкость ей изменила:
– К нам никто не придет?
– Не придет. Раздевайся. – Олег уселся на кровать и откинул одеяло. Она продолжала стесняться.
– Тебе помочь?
– Ладно, я сама. А ты всегда так сразу?
– Времени мало. Тебя ждут, да и я еще не закончил ужин.
Она задрала платье, пытаясь стянуть его через голову, и запуталась. Голенев подошел к ней, подвел к тахте, пихнул на видавшее виды ложе, сдернул огромные розовые трусы, поставил ее на колени и принялся за дело. Наконец, ей удалось избавиться от платья. Он, не прекращая любовной работы, расстегнул сложную систему крюков и застежек. Розовый, в цвет трусов, бюстгальтер плавно спланировал на постель, освободив огромные покачивающиеся в такт его напора груди.
– Ну и здорова ты, баба! – Не то с восхищением, не то с удивлением заметил случайный любовник.
– Да, я большая. – Прошептала именинница.
– Помолчи. Ты когда молчишь, лучше.
В ресторане их возвращение было встречено громким восторженным визгом. Она, раскрасневшаяся и довольная, вернулась к подругам, а он уселся за свой столик. Сидоркин успел сменить приборы и тут же принес жареную на вертеле осетрину.
– Они с тобой расплатились? – Спросил Олег у официанта, и кивнул на притихших дам.
– Нет. Они же еще гуляют.
– Счет принесешь мне. – Приказал Голенев.
– За всех? – Переспросил Сидоркин.
– Ты чего, не понял?
– Понял, но вы зря. Зинка баба не бедная, а такой парень как вы ей и не снился…
– Так она еще и Зинка! – Усмехнулся Голенев. Познакомиться они не успели. – Делай, что тебе говорят.
– Как скажете. – Ответил Сидоркин, и больше советами странному клиенту не докучал.
Спал Олег долго. Вечером он забыл задвинуть шторы, и яркое солнце высветило все убожество лучших апартаментов отеля Глухарь. Потертые полы, пыль на тумбочке, надорванные обои в углу спальни. В одиннадцать зазвонил телефон. Голенев босиком дошлепал до аппарата.
– Слушаю. – Голос его звучал сонно и Постников понял, что разбудил друга:
