Димитр Пеев - Седьмая чаша
– Все получили? – быстро спросила Даракчиева.
– Даргова, Паликаров, Жилков. Может быть, получил и таможенник, но мы не смогли проверить. Дома его нет.
– Исчез? – удивилась вдова.
– Пока что его еще не отыскали. Но вы, к счастью, не исчезли, и потому я хотел бы вас просить…
– Получила и я, – прервала Геренского вдова. – Вчера. Сначала подумала: а не сообщить ли вам, но потом передумала. Не решилась занимать вас вздором. Тем более что это не имеет никакого отношения к смерти Георгия. – Она помолчала и добавила: – Как и к смерти Косты Даргова.
– Извините, сколько писем вы получили? – спросил Геренский.
– Одно. Разве другие получили больше? – удивилась она.
– Вы пользуетесь симпатиями анонимщика, – сказал подполковник. – Потому что другие получили по нескольку. Тем более любопытно взглянуть на это единственное письмо.
Даракчиева открыла свою сумочку и вытащила конверт.
– Даже могу вам презентовать это послание, хотя и думала сохранить его.
Подполковник развернул письмо и прочел вслух:
– «Жизнь – это игра: сегодня радость и шутка, а завтра сплошная грусть».
– Действительно, полнейший вздор, – сказал, вздохнув, капитан. – По-моему, это слова какого-то довоенного шлягера. Жаль, не могу его вспомнить и пропеть прекрасной даме.
– Благодарю за комплимент, – сказала вдова. – Может, вы освежите память турецким кофе?
– Воспользуюсь вашей любезностью, чтобы и себе поклянчить чашечку кофе по-турецки, – сказал Геренский.
Едва хозяйка вышла из комнаты, капитан сказал:
– Ума не приложу, почему у нее только одно письмо?
– От ответа на этот вопрос, Любак, зависит многое… Поколебавшись несколько секунд, Геренский потянулся через столик, взял приоткрытую сумочку хозяйки и осмотрел содержимое. В сумке лежали пачка банкнот, фломастер, туалетные принадлежности, паспорт и связка ключей.
– Пусто, Любак. Письмо действительно было только одно, – сказал подполковник, водворяя сумочку на прежнее место.
– И какие же выводы?
Геренский не успел ответить. Хозяйка появилась в дверях с подносом.
Они прихлебывали кофе и молчали. Разговор не клеился. Даже шутки Смилова не могли развеять ощущение какого-то томительного оцепенения.
– Готов поспорить, – неожиданно сказал Геренский, – что сейчас мы все втроем думаем об одном и том же.
– Может, вы и думаете об одном и том же. Я имею в виду вас и вашего помощника. Что же касается меня, то я…
– Подождите! – прервал ее подполковник. – Предлагаю всем провести маленький психологический опыт. Пусть каждый из нас напишет на листке бумаги то, о чем думает. А потом сравним. Ставлю дюжину «Метаксы» – все напишут одно и то же. Слово в слово.
– Согласна. Обожаю смелых мужчин. Но на сей раз вы безнадежно ошибаетесь, – улыбнулась вдова.
Геренский достал свою записную книжку и вырвал из нее три листка. Ничего не понимающий Смилов вытащил шариковую ручку и приготовился писать. Зина Даракчиева взяла с соседнего шкафа карандаш.
– Постойте! – сказал Геренский. – Надо писать всем одновременно. А у меня, как на грех, нет ничего пишущего.
Вдова протянула ему свой карандаш, пошла в соседнюю комнату и вернулась с авторучкой.
– Начнем, – предложил Геренский и быстро написал: «Исчезновение Средкова». Вдова помедлила, закрыла бумагу рукой и вскоре протянула подполковнику листок с одним-единственным словом: «Никифор». А Любомир Смилов нацарапал кривыми печатными буквами: «Жизнь – это игра, сегодня радость и шутка, а завтра сплошная грусть».
– Проиграли, проиграли, – захлопала в ладоши Зинаида. – И поделом вам: не будьте впредь столь самоуверенны.
– Сдаюсь на милость победителей, – поднял вверх руки Геренский. – Видно, с моими способностями психолога не в милиции работать, а в кузнице. Или подрезать виноградные лозы.
6
Он заснул глубокой ночью и, когда настойчивый телефонный звонок разбудил его в половине восьмого, не сразу смог прийти в себя.
– Геренский слушает.
В ответ он услышал возбужденный голос своего помощника.
Оказалось, около шести утра в пятое отделение милиции позвонили и сказали странным, сдавленным голосом: «Если хотите раскрыть убийство Даракчиева и Даргова, поройтесь в гардеробе Атанаса Средкова». Дежурный слово в слово записал это сообщение и немедленно оповестил центральное управление. Так новость дошла до Смилова. Смилов оделся и пошел в управление. Там его ожидал сюрприз – Атанас Средков с пузырьком цианистого калия…
– Какие объяснения дает Средков? – спросил Геренский.
– Его не было в городе несколько дней. А когда вернулся, заметил, что кто-то рылся у него в гардеробе. Заподозрив неладное, он обшарил весь шкаф и нашел пузырек из-под пенициллина. На дне блестел белый порошок. Он открыл пузырек и сразу почувствовал горький запах миндаля. Тут он понял, что к чему, и со всех ног кинулся в управление.
– Где сейчас пузырек?
– В лаборатории. Я попросил сделать дактилоскопическую экспертизу. На пузырьке отпечатки пальцев Средкова, Паликарова и кого-то еще, третьего.
– Паликарова? Ты уверен?
– Заключение совершенно категорично. Как поступим дальше, товарищ подполковник?
– Во-первых, возьми у прокурора санкцию на обыск у Паликарова. Во-вторых, если Атанас Средков еще в управлении, пусть ждет меня. Я сейчас приеду.
Геренский наспех оделся и, даже не позавтракав, поспешил в управление. Однако капитана Смилова он не застал: по словам дежурного, тот минут десять назад сел в первую попавшуюся машину и уехал в неизвестном направлении.
Геренский вздохнул, подумал с грустью, что неплохо бы все-таки перекусить, потом позвонил и приказал привести таможенника. Дожидаясь его, он расхаживал по кабинету и размышлял.
Он думал о том, что самое тяжелое в его работе – груз недоверия. В интересах службы буквально все приходится проверять, выверять, тщательно исследовать. Вот приходит Атанас Средков, приносит пузырек с цианистым калием, уверяет, что нашел в гардеробе. Как оценить ситуацию? Для начала предположим, что он говорит правду. Тогда понятно: кто-то, вероятно убийца, подбросил яд, а потом позвонил по телефону, чтобы таможенника накрыли с поличным… А если предположить другое? Допустим, Средков каким-то образом раздобыл пузырек, к которому случайно прикасался Боби Паликаров. Если убийца именно Средков, то для него лучший способ отвести от себя подозрения – донести на самого себя, прикрываясь Паликаровым. Действительно, сложный и хитрый ход. Но разве убийца не доказал, что он гроссмейстер в преступной игре?..
Дверь открылась, милиционер ввел Средкова и вышел.
– Пожалуйста, садитесь, – сказал подполковник. – Куда вы исчезли?
– Ездил к жене и ребенку, – глухо ответил тот, упорно избегая взгляда Геренского. – В Вершецу. Там они на курорте.
– Почему вы уехали в Вершецу, несмотря на мой строжайший запрет не покидать Софию?
На этот раз Средков поднял глаза. То были глаза бесконечно усталого и замученного человека.
– Я… я должен был поехать… Не мог ждать! Я поехал, поехал… чтобы попрощаться… прежде чем меня арестуют.
– Арестуют? А почему вы думаете, что вас должны арестовать?
– Арестуют и осудят, – продолжал тот. – Хотя бы за то, что я отчасти повинен в смерти Даргова.
– Что значит «отчасти повинен»?
– Товарищ подполковник, в ту проклятую пятницу я приехал на дачу не вечером, а днем, – выпалил таможенник и с облегчением вздохнул, точно свалил с плеч неимоверную тяжесть.
– Зачем?
– Можете мне не верить, ну да ладно… Я, когда получил приглашение от Даракчиева, немедленно поехал к нему на дачу, чтобы сказать: «Отстаньте от меня раз и навсегда, я вам не компания». Приехал часа в четыре, позвонил, но никто к воротам не вышел. Я заглянул в щелку в заборе. Собака дремала на солнце, одно окно на даче было раскрыто настежь. Стало быть, хозяева дома, подумал я. Но почему же не открывают? Может, звонок испорчен? Подождав, я пошел вдоль забора до лазейки, пробрался к двери дома – она была заперта. Тогда я подошел к раскрытому окну. Заглянул внутрь. Постучал в стекло. Никто не отвечал. Так и пришлось уйти.
– Опять через дыру в заборе?
– Конечно. Я вылез, прошелся до пруда, прилег там на берегу и решил: все-таки дождусь Даракчиева.
– И дождались, это я знаю, – устало сказал подполковник. – Однако при чем тут во всей этой истории Коста Даргов?
– А он видел меня возле окна. И даже сфотографировал…
– Почему сразу не сказали мне обо всем?
– Боялся, товарищ подполковник. Меня и без того вся их компания готова подвести под монастырь. Я для них чужой. – Средков вздохнул. – Только после смерти Даргова я понял: расскажи я вам всю правду – может, он был бы жив. Потому что…
– Потому что он мог видеть и сфотографировать настоящего убийцу, не так ли? – перебил Геренский. – И поплатился за это жизнью, да? Возможно, вы и правы. Но при одном условии: если этот убийца не вы сами.
