Анна Владимирская - Предчувствие смерти
— Знаете, с вашими способностями надо работать… — скорее констатировал, чем спросил Двинятин.
— Знаю, во внутренних органах. Мой знакомый, полковник милиции, то же самое говорит.
Со скользкой темы знакомых Андрей решил свернуть на сегодняшние события.
— Вы остались, не пошли со всеми смотреть, что случилось. Вы нелюбопытны?
— Я нелюбопытна, а любознательна и терпелива. Согласитесь, любопытство и любознательность разные понятия, правда?
— Согласен. А терпение?
— Терпения нужно совсем немного, сейчас примчится моя дочь с Кирюшей, они сообщат все новости. Но не ждите ничего интересного, в столпотворении с участием милиции я не вижу ничего хорошего, скорее наоборот. Никогда не засматриваюсь ни на какие происшествия.
— Это понятно, я тоже. Нам с вами происшествий на работе хватает.
Верин собеседник, объединив их в одной фразе, решил объединить и их руки. Он чуть прикоснулся к ее руке. «Смело», — подумала Вера, но в этом прикосновении
было столько забавной для взрослого мужчины робости, что руку не отняла.
Андрей чуть вздохнул и тихо произнес:
— Какой это ужас, товарищи…
Помолчали. Вера продолжила текст:
— Какая разлука с душой…
— Что? — удивился он, — Вы тоже читали Светлова?
— Представьте, я еще иногда и читаю, — сказала она. — В том числе и хорошую поэзию. А вот то, что вы знакомы со стихами Светлова, это удивительно. Сейчас мало кто помнит их. Ну что, продолжим?
И, не дожидаясь ответа, она продекламировала:
Какой это ужас, товарищи,
Какая разлука с душой.
Когда ты, как маленький, свалишься,
А ты уже очень большой.
Неужто все переиначивать,
Когда, беспощадно мила,
Тебя, по-охотничьи зрячего…
Вера замолчала. Но Андрей не произнес последнюю строчку: «Слепая любовь повела». Возможно, для этого слова еще не настало время? И правильно, решила Вера, некуда торопиться. И сказала:
— Что-то мне как-то зябко, и вообще не по себе.
— А что такое? Вот, набросьте мою ветровку, согреетесь. А хотите, уйдем отсюда?
— Дождемся наших.
Тут они увидели в свете фонарей, как к ним спешит Кирилл, за ним едва поспевает Ольга. В отдалении медленно шли Иван с Галиной, она плакала, закрывая лицо руками. Андрей вскочил на ноги, быстрым шагом направился к друзьям.
Кирилл воскликнул:
— Мам-Вера! Там утонула наша квартирная хозяйка!
— Екатерина Павловна?!
— Да. Представляешь, Галина ее узнала!
— Бедная Галя, такой удар, — произнесла Вера автоматически.
«Ну вот, — подумала она. — Что-то началось. Или закончилось? Во всяком случае, меня уже не знобит».
— Мама! Как же такое могло случиться?
У Оли дрожали губы. Вера обняла ее и прошептала на ухо что-то утешительное. Кирилл, стоявший рядом, начал собирать разложенные на песке вещи, Вера остановила его, ошарашила командой «Стоять здесь, никуда ни шагу» и быстро вклинилась в собравшуюся толпу.
Лученко отстранила чьи-то преграждающие руки, произнесла властно «Пропустите, я врач!» и подошла. Как всегда в минуты концентрации, она ощущала страх и любопытство собравшихся, слышала любое сказанное слово и спиной, не глядя, видела каждого, чувствовала любое движение. В то же время она внимательно смотрела туда, где в свете фар милицейского дежурного автомобиля лежало на гальке тело женщины. К тому моменту, когда один из приехавших милиционеров отреагировал и сказал: «Врач не нужен, сейчас наш подъедет», а второй в двадцатый раз повторил: «Граждане, расходитесь, нечего тут стоять», Вера уже успела рассмотреть все, что ей хотелось. Она повернулась и прошагала по хрустящей гальке к своим.
Галя горько плакала.
— Нас просят проехать в милицию, на опознание, мы заберем свои вещи. — Расстроенный Иван принялся собирать и запихивать в сумку пляжную подстилку, резиновую шапку Галины, другие мелочи.
— Иван, Галя, мужайтесь. Хотите, поеду с вами? Ведь мы общались с вашей тетей вчера, то есть совсем недавно.
— Они сказали, чтоб вы шли домой, к вам подъедут утром. Извините, нам пора.
Огорченный Андрей попрощался и ушел с друзьями. Вера взяла Пая на поводок и заторопилась домой. Они щли по набережной, затем через переезд у вокзала, мимо шашлычных и южных кафе, мимо музея Айвазовского. Несмотря на полночь, было много народу на улицах, и песни, перебивая друг друга, неслись со всех сторон. Город ожил после дневного пекла. Но в сознании не умещалось, что посреди всей этой кипящей жизни плавал в воде труп Екатерины Павловны.
Вера была не меньше других расстроена смертью симпатичной пожилой женщины, однако держала себя в руках и контролировала происходящее. Она не отрывала взгляда от дочери, а та смотрела перед собой так, будто ничего не видела.
Дома Вера немедленно отправила детей спать. Взяла детектив, купленный еще на вокзале в Киеве, и прилегла.
Она прекрасно понимала, что будет дальше, и спать не собиралась. Пай залез на кровать, привалился к Вериным ногам своим жарким боком и немедленно заснул. Вот кто счастливец, никаких у него проблем и огорчений…
Минут через сорок в дверь постучал и заглянул Кирилл.
— Мам-Вера, Оля никак не успокоится…
— Иду.
Вера потянулась и отложила книгу. Песик, умаявшись за день, даже не пошевелился и продолжал спать. Набросив халат и не надевая тапок (деревянный пол приятно холодил ступни), она вышла в прохладу веранды. Оля с заплаканным лицом встала с расшатанного стульчика, прильнула к матери.
— Ма, ведь она только что была живая! — всхлипывая, с трудом проговорила Оля. — И такая смешная со своими круглыми очками! А теперь ее нет. Я не понимаю, как это?!
— Ну, успокойся Олененок. — Мать ласково погладила ее по голове и плечам. — Пойдем-ка со мной.
Вот и опять, как всегда, нужно собраться. Нельзя попереживать самой, нет на это времени и возможности, нужно помогать, говорить, говорить. Приводить в чувство. Ну что ж, если не можешь быть счастливой, быть нужной — тоже неплохо.
Они зашли в кухню, включили свет.
— Так, — скомандовала Вера, — Кирилл, задерни шторы, чтобы комары не налетели. Теперь наточи нож и тонко порежь мясо. Я пока приготовлю кляр. Начало второго ночи, самое время состряпать и поесть отбивные! Аты, дочь моя, сидя на вот этом стульчике у раковины, чисти и мой картошку. И слушай меня.
Вера ловко взбивала вилкой в фарфоровой чашке смесь из яйца, муки и воды. И продолжала говорить, пока дети покорно выполняли все ее распоряжения.
— Ну так вот. Смерть всегда страшна, а внезапная — еще больше. Вот только что был человек, ты его еще видишь и слышишь в своем воображении, а его уже нет. Оборвалась ниточка. Тоненькая, правда, так как познакомиться по-настоящему вы еще не успели. А представляешь, сколько нитей — даже не нитей, а канатов — рвется, когда внезапно умирает близкий кому-то человек? Сколько его друзей, знакомых, сотрудников, родственников и соседей почувствуют то, что ощущаешь сейчас ты? Только многократно сильнее. Так что я тебя отлично понимаю, Олюша.
— Ты же доктор, ты привыкла, — сказала Оля почти спокойно. Чистка картошки ее почему-то приводила в чувство.
— К смерти привыкнуть нельзя, и никакие доктора, никакие даже вроде равнодушные к ней санитары не привыкают. Они просто переключаются, и все. Но мы сейчас не о том. к смерти вообще лучше всего относиться без страха, а со спокойствием исследователя. Страхи относятся к сумеркам, значит, надо что? — надо включить внутри себя свет. То есть знание. Тогда сумерки исчезают. Мудрее всего относиться к смерти так: к чужой — с достаточной долей сочувствия и сопереживания, но без страха. А страх появляется, так как смерть другого напоминает о своей, которая тоже когда-нибудь… Но смерть так же нужна для жизни, как и сама жизнь, и хотя все ее боятся и отдаляют как только могут, жизнь всякой особи, хочешь не хочешь, оказывается более или менее растянутым самоубийством ради вечности рода. Мудрец сказал: «Не боль страшна, а ее ожидание, и не смерть, а лишь мысль о ней. Мудрый не ждет, ибо ждет всегда». И бояться перестаешь, если понимаешь и все это, и то, что страх — это боль психики, не более того.
Отбивные с картошкой уже весело трещали на сковороде, и на душе становилось парадоксально хорошо, и хотелось есть, и может быть, еще чаю. А Вера продолжала:
— Был у меня пациент, несколько лет проживший в паническом ожидании смерти. По-научному называется танатофобия. Молодой парень, между прочим. Перенес сложнейшую операцию на сердце, по каким показаниям — этого вам знать не нужно, С тех пор вел себя, как та самая пуганая ворона, которая не то что куста — всего на свете боится. Началось с кардиофобии. Малейшее сердцебиение — и все: дурнота, головокружение, страх смерти. Сам себя записал в инвалиды, не мог в одиночку ездить в транспорте, особенно в метро. В лифте тоже, это уже называется боязнью замкнутого пространства — клаустрофобией. Я с ним столько промучилась — убеждала всячески, гипнотизировала, пичкала формулировками словесных самовнушений, уговаривала дружить со своим сердцем, доверять ему, полюбить его, как ребенка, и простить ему все его страхи. Но он был очень зажат. Не выпускал из рук мобильный телефон, время от времени норовил лечь в какую-нибудь клинику под надзор врачей. Там ему терпеливо объясняли, что с сердцем у него все в порядке… Однажды на Новый год что-то случилось в его доме с отоплением. А живет он в здании, где в бойлерную попасть можно только на лифте. Холодно, неуютно, дом почти пуст — все к родственникам разъехались или шумно празднуют, до невменяемости. Обратиться не к кому. Он так замерз, что решился все же, дрожа, спуститься лифтом на три этажа в бойлерную. Пьяный в стельку работник обложил его матом и впал в спячку. Мой пациент почувствовал учащенное сердцебиение и бегом в лифт, наверх, домой. Тут гаснет свет, лифт останавливается! Он за мобильный, на кнопочки нажимать, уже ничего не соображая от ужаса и головокружения… Тут садятся аккумуляторы — он, дурачок, не подзарядил телефон. Все. Кранты! Паника! И что же вы думаете? Он, болезный, просидел так целых полчаса, то есть вечность для него, пока не включился свет и не открылись двери лифта. Но почему-то не умер… Пришел в клинику с охапкой цветов: «Вера Алексеевна, я выздоровел!» Как, что?! Рассказал эту историю. Оказывается, в тот критический момент он решил: раз я так боюсь смерти, надо что-то придумать, чтоб не умирать. И стал разговаривать со своим сердцем действительно как с живым существом. Вот и все. Потом он бойлерщику бутылку водки принес, тот был страшно удивлен и ничего не понял. А мой пациент заявил, что неприятности и враги — наши лучшие тренеры. Оказывается, они учат нас сопротивляемости, закаляют. Вот так-то. А гипноз не помогал.
