Уильям Холланд - Московские сумерки
– Их что? – В голосе Бирмана почувствовалось не удивление, а настороженность.
– Вместе с докладной запиской КГБ Министерство иностранных дел передало нам предложение сотрудничать с КГБ в ведущемся расследовании.
– Это они согласились в ответ на предложение Мартина, – пояснил Таглиа.
– А кто вас уполномочил предлагать такое? – насел Бирман.
Мартин в недоумении пожал плечами:
– Мне показалось тогда, что это неплохая идея.
– И сейчас похоже, что идея неплоха, – заметил посол. Он откинулся на спинку стула и, взгромоздив ноги на стол, а руки закинув за голову, уставился на потолок. – Может, нам удастся что-то разузнать.
– Единственное, что мы узнаем из расследования, ведущегося КГБ, – это то, что они сами захотят довести до нашего сведения. А нам этого вовсе знать не хочется.
– Правда? – посол начал четко и медленно произносить слова. – Я никогда не мог постичь смысл этого шпионского вздора. Почему бы нам не хотеть узнать все это?
– А потому, что все это будет ложь. Или, что еще хуже, во всем этом будет достаточно правды, чтобы заставить нас задуматься: а может, и во всем остальном тоже правда? А вот в остальном-то будет сплошная ложь.
– Не считаю, что мы не сможем отделить зерно от плевел. Во всяком случае, я не вижу, как можно понести ущерб, разузнав, что они там говорят. Иногда, как утверждают йоги, путем простого созерцания можно заметить многое.
– 12 —
Понедельник, 23 января 1989 года,
Дневное время,
Посольство Соединенных Штатов
Мартин сидел в квартире Хатчинса и никак не мог приступить к составлению описи. В последний раз он составлял опись чужого имущества, еще когда служил в армии, и никак не думал не гадал, что когда-нибудь придется заниматься этим делом снова.
По московскому телевидению передавали что-то похожее на западный рок. Довольно неплохо для начинающих! Еще одно поколение исполнителей, и они научатся играть как надо. А пока музыка отвлекала его от дела.
Он нехотя поднялся и ваял лист бумаги, лежащий на письменном столе Хатча. Он знал, что ему нет нужды беспокоиться, как бы не наткнуться на секретные документы или личные вещи, которые могут привести его в смущение. Бирман уже позаботился о них. Мартин не мог не признать высокий профессионализм, проявленный Бирманом и Дэнсоном при тщательном обыске квартиры в поисках «секретных служебных документов». Если бы Мартин не знал хорошенько квартиру и каждую вещь в ней, то, может, подумал бы, что ее никто и не обыскивал. Документы с грифом «секретно» здесь искать нечего, его дело – проверить и описать оставшиеся предметы.
Таких предметов было совсем немного: в столе лежали две федоскинские шкатулки да грузинский кинжал, который Хатчинс использовал как пресс для бумаг, а теперь и бумаг-то никаких не осталось. И шкатулки, и кинжал особой ценности не представляли. Проверять и описывать нужно главным образом картины.
Сидя за столом, Мартин окинул взором комнату, на стенах которой висело с дюжину больших полотен и множество маленьких картин. Он попытался припомнить, когда появилась здесь каждая из них, но не смог. Вот та, на противоположной стене, на которой целая радуга цветов, – она приобретена первой. Хатч познакомил тогда Мартина с художником Юрием Красавицким, а потом пригласил его к себе пропустить рюмочку-другую. А что после того дня?
Вспомнить он не мог, хотя и присутствовал при покупке большинства картин.
Они с Хатчинсом прибыли в Москву в один и тот же день, одним и тем же рейсом. Познакомились еще в самолете. Как знать, если бы они не встретились тогда, может, никогда и не подружились бы – уж очень разными они были. Ему уже стукнуло сорок пять, и он устал от бесконечных мелких склок на академическом фронте – университетские политические стычки ведутся столь ожесточенно потому, что возникают по пустякам. А Хатчу тридцать лет, и он с готовностью взялся за «самую важную работу в моей профессии», как он сказал. «Сельскохозяйственного атташе?» – вежливо переспросил Мартин, и они дружно рассмеялись.
Долгое время он продолжал сидеть, уставившись на стену и думая о Хатче, и постепенно до него стало доходить, что на стене, на которую он глядит, висит картина, а на ней нарисовано женское лицо.
Картина написана маслом, размер небольшой – полметра на полметра. На ней изображен женский портрет, но только одно лицо – от подбородка до волос, фон остался пустым, незакрашенным. Теперь, когда он разглядывал портрет, ему вспомнилась история его приобретения. Впервые он увидел это полотно где-то прошлой осенью. Хатчинс приобрел его на Арбате. «Дешево и неплохо», – только и сказал он. Мартин тогда не обратил на портрет особого внимания – манера художника была не в его вкусе. Картина напоминала ему китайские театральные маски, выставленные на продажу в картинных галереях в половине стран Азии, но, конечно, была более реалистичной – за исключением того, что написана была двумя голубыми полутонами, разделенными линией, диагонально проходящей через все лицо. Рисовальщик проявил большое искусство: лицо просматривалось в нескольких ракурсах, но краски не позволяли четко разглядеть реальную женщину. Как и на масках, глаза ее оставались незакрашенными, хотя позади пустых глазниц виднелось… что-то неясное, не голый холст, а что-то сделанное художником. А может, это «что-то» светилось в глазах самой женщины, когда ее рисовали?
Он подошел к портрету, но, даже приблизившись к нему вплотную, не мог определить, что скрывается позади глаз, хотя и был твердо уверен, что там что-то есть. Или это было только в его воображении? Но Мартину такого рода картины не нравились. Они не относились ни к реализму, ни к абстракционизму, ни к какому-то другому направлению в искусстве, когда-либо виденному им ранее. Поэтому портрет ему не понравился.
Мартин снова сел на стол и принялся за работу, но теперь, когда он вспомнил историю картины, его не покидало чувство, что кто-то следит за ним, и он то и дело отрывался и поднимал глаза, стараясь отыскать взгляд женщины с портрета, следящей за ним.
– 13 —
Понедельник, 23 января 1989 года,
4 часа дня,
Лубянка
Полковник Соколов сердито сдвинул брови, рассматривая группу сотрудников из отделения Чантурия, вызванных в его кабинет. Их пришло пятеро, и в других обстоятельствах ему было бы искренне жаль обременять их расследованием дела столь деликатного свойства. В других обстоятельствах? А может, это и есть «другие обстоятельства»? Но теперь уже слишком поздно что-либо менять.
Самого Чантурия Соколов никогда не любил. И вовсе не потому, что Чантурия грузин – и грузины могут оказаться очень толковыми и полезными, в конце концов, и Сталин был грузином. Да и самому Соколову пришлось в молодости послужить в Грузии и заниматься там разного рода делами в Тбилисском управлении КГБ. Нет, он ничего не имеет против грузин. Но вот Чантурия – он недостаточно серьезен, чтобы быть офицером центрального аппарата Комитета государственной безопасности. Есть такой тип грузин, которые никогда не смогут приземлить свою профессию и совместить ее с жизнью, и Чантурия относится именно к такому типу. Другое дело Орлов, лейтенант из отделения Чантурия. В нем серьезности с избытком хватает на двоих. Конечно, было бы совсем не плохо, если бы у него оказалось побольше мозгов, ну а так – никаких серьезных отклонений в отрицательную сторону в его характере не наблюдалось. Слишком большого ума офицеру контрразведки, возможно, и не требуется. Вот взять, например, Белкина. Хороший офицер, самый лучший из них всех. Ему бы руководить отделением, не будь он евреем. По фамилии его национальность не определишь, да и в пятом пункте анкеты она не записана, но те, кому положено знать, знают. Благодаря своей сообразительности Белкин быстро понимал, чего от него хотят его начальники, но не всегда догадывался маскировать свою угодливость.
А вот Купинский – Крестьянин. Его взяли в Москву из-за спортивных успехов, но ему никогда но стать даже начальником отделения. А вот и Тимур Ицкаков по прозвищу Татарин. У него в жилах предостаточно горячей татарской крови, и он не побоится дать отпор тем работникам Комитета, которые сделали карьеру, участвуя в необъявленных войнах в Азии, или тем, кто хорошо помнил, как Сталин оторвал татар от родных мест и выселил их в Азию, потому что боялся, что они встанут на сторону Германии.[5] Нет, Ицкаков карьеру здесь не сделает.
В кабинете присутствовал еще один сотрудник КГБ – Душенкин, по прозвищу Молчаливая Смерть. Он представлял инспекцию главного секретариата Комитета.
Соколов обратился к Чантурия:
– Капитан, готовы доложить?
– Так точно, товарищ полковник.
– Тогда начинайте.
– Дело, которое мы расследуем, связано со смертью иностранного гражданина Чарльза Хатчинса, американца, которого убили во время инцидента в кооперативном кафе на проспекте Мира в ночь с 17 на 18 января. Господин Хатчинс был резидентом Центрального разведывательного управления в Москве.
