Ростислав Самбук - Мафия-93
– Трое из ОБХСС с ним прибыло. Сам подполковник Кирилюк, – а это, скажу тебе, ас.
– Да и Сидоренко не лыком шитый. Ты, полковник, – доверчиво положил ладонь на колено Псурцева, – если можешь, разнюхай все. Что эти столичные гуси знают, а что не знают. Куда идут и какой дорогой. Короче, все, что можешь.
– К сожалению, не подчиняются они мне. Бригада с особыми полномочиями.
– А твоих ребят не подключают?
– Не хотят, сукины сыны, а то у нас все на ладони лежало бы.
– Главное, только бы Хмизом не заинтересовались. Чтобы не связали все в один узелок.
– Это я, Георгий Васильевич, и без тебя знаю. В крайнем случае надо дело резать на куски, чтобы целая нитка не тянулась. Поскольку знаешь, куда она их выведет!
– Страшно и подумать.
– Сейчас мы все должны быть начеку.
– Вероятно, и Пирия им не обойти, – задумчиво сказал Белоштан. – Итак, сейчас самое главное – информация. О ходе расследования дела Фили и действий киевской группы. Тогда можно будет делать правильные ходы в ответ. Не дать заматовать себя!
– Такого гроссмейстера, как ты, им не обыграть.
– Однако партия, вижу, предстоит длинная и серьезная. Ну что ж… – Белоштан вздохнул. – Как это говорят в народе? Пошел на бой – крепко стой? Должны выстоять, полковник, а что дальше будет – увидим. Боже мой, – вдруг с пафосом поднял руку вверх, – боже мой, как прекрасно было в годы застоя! Брежнев, Суслов, Щелоков, Чурбанов!.. Не говоря уж о Кириленко… Сейчас никто этого Кириленко и не помнит. Ну и что, звезд с неба не хватал, но от этого никому не было ни жарко, ни холодно. Люди сами жили, да и другим давали.
– Что было, то было, – согласился Псурцев. – Жаль, не протянул Леонид Ильич еще год-два, я бы уже в генералах ходил.
– Да не вешай ты носа… Мы тебя в генералы на руках внесем.
– В генералы или наоборот – в ночные сторожа…
– Хватит, – сказал Белоштан. – Хватит плакать, ибо никто это не оценит, только Любчик. – Вспомнив про нее, хлопнул ладонями. – Где ты, Любчик? Давай нам что-нибудь на зуб, а то, кажется, заболтались.
Любчик внесла поднос, заставленный тарелками и закусками.
Псурцев, увидев вазочку с красной икрой, потер руки.
* * *Светлана позвонила Соханю.
– Могу ли я, Сергей Аверьянович, вернуться во Львов?
– Кто же вас задерживает?
– Вы просили обождать день-два. Забыли?
– Я ничего не забываю, Светлана Герасимовна. У вас есть время, чтобы подскочить на несколько минут в прокуратуру?
– Сейчас? Пожалуйста…
– Тридцатая комната на втором этаже.
Сохань улыбнулся, представив, как сейчас в его маленькую комнатку, фактически каморку, заглянет Светлана Кривель, и комнатка сразу станет большой, нет, может, не большой, а просто посветлеет. Наверное, Сохань сидел таким улыбающимся несколько минут, потом спохватился, стер с уст улыбку и позвонил Сидоренко.
– Сейчас ко мне заглянет Светлана Кривель, Хмизова невеста. Может, хотите побеседовать?
– Хочу – не то слово. Необходимо.
Светлана появилась, когда Сидоренко уже спустился с третьего этажа. Сохань искоса глянул на Ивана Гавриловича и убедился в правильности своих недавних суждений: сначала Сидоренко удивился, потом посветлел, глаза заблестели, лицо смягчилось, и показалось, что Иван Гаврилович даже помолодел.
«Все вокруг нее светится отраженным светом», – подумал Сохань, потому что и сам смягчился, забыв о делах и предстоящем допросе Фили-прыща, который выскальзывает из его рук как угорь.
Светлана остановилась на миг посередине комнаты – тоненькая, с распущенными по плечам волосами, вся какая-то прозрачная, словно вылепленная из воска. Под глазами залегли темные тени, а веки припухли. Сохань подумал, что такая красавица в девках не засидится, найдет себе наверняка лучшего суженого – умного, доброго, интеллигентного. И успокоится, забудет Степана Хмиза, ибо в конечном итоге все в жизни проходит и забывается. Однако укорил сам себя: может, он все же ошибается – ведь не забывается настоящая любовь, она вечна и оставляет раны, которые не заживают…
Хотя была ли у них настоящая любовь? У этой, словно ароматная и неувядающая гроздь белой сирени, девушки и Степана Хмиза? Может, через год, а то и через полгода чувства прошли бы, а может, они пронесли бы их через всю жизнь? Кто знает? Разве имеет он право судить мертвого, тем более выносить ему приговор?
– Как себя чувствуете, Светлана Герасимовна? – спросил неожиданно Сохань, сразу почувствовав бестактность своего вопроса.
Однако девушка никак не отреагировала на это и ответила:
– Лучше. Вот только никак не могу представить, что Степана нет.
Сохань подал девушке стул, поставив его напротив стула Сидоренко. Представил коллегу, подчеркнув, что он тоже занимается делом Хмиза. Возможно, известие о том, что убийцу Степана ищет следователь по особо важным делам, поразило девушку – глаза у нее удивленно округлились и она посмотрела на Сидоренко подчеркнуто уважительно.
«Не так, как на меня, простого смертного», – не без зависти отметил Сохань. Он заранее продумал план разговора, начал издалека, спросив, как она познакомилась с Хмизом. Поймал взгляд Сидоренко и подумал, что решил правильно, пригласив Ивана Гавриловича, – вдвоем они быстрее разговорят девушку и вытянут из нее все, что нужно.
Сохань на миг ощутил неловкость оттого, что приходится что-то вытягивать из такого симпатичного и, кажется, порядочного и умного существа. Но сразу же приглушил голос сомнения – такая уж у них с Сидоренко профессия: иногда говоришь одно, а думаешь другое – сплошная игра по большому и малому счету.
Однако Светлана ничего не знала про игру, даже не догадывалась о ней, она восприняла вопрос Соханя как обыкновенное человеческое любопытство и стала рассказывать, где и как впервые увидела Хмиза – воспоминания были ей приятны, Сохань почувствовал это сразу, так как глаза у девушки заискрились, а щеки зарумянились. Она вспомнила ржаное поле под Трускавцом и дуб на его краю – высокий, могучий и шумный, а под дубом парня в линялых джинсах и как он впервые посмотрел на ее. Светлана сказала, что никогда не забудет этих глаз, никто еще не смотрел на нее так. Она сразу почувствовала, что этот юноша (она приняла тогда Степана за юношу, только потом узнала, что ему за тридцать) всегда будет верен и не изменит при любых обстоятельствах. А разве это не главное в жизни?
Да, пожалуй, это самое главное, подтвердил Сидоренко, поскольку сам придерживался такой же точки зрения.
– Значит, Хмиз сразу открылся перед вами? – спросил он.
– Мы встретились в тот же вечер, – сообщила Светлана, – а утром на машине уехали во Львов, а затем в Канев.
– Идея поехать в Канев принадлежала вам?
– Все решилось так неожиданно… – Светлана вспомнила дедулю в парке, удивительно похожего на Шевченко, и как Степан предложил ей поехать в Канев. Она тогда спросила: «Когда?» – а он ответил сразу, не колеблясь: «Завтра». И правда, поехали на другой день, для нее наступил праздник, ибо каневская поездка почему-то спрессовалась в несколько часов, она и до сих пор отчетливо видела бронзового Шевченко и себя со Степаном под ним, маленьких, совсем незаметных, переполненных неизвестными до сих пор чувствами. Именно там, на Тарасовой Горе, она почувствовала, что уже любит Степана и не может жить без него. Ему стоило только взять ее за руку и повести за собой – и пошла бы, не оглядываясь, не думая ни о чем.
– До Канева такая длинная дорога, – сказал Сохань. – И нескончаемые разговоры. Что рассказывал Хмиз о себе?
Светлана стала вспоминать, и выяснилось, что она почти ничего не знает о Степане. Село на Херсонщине, где родился, отец умер давно, а мать лишь два года назад, учился во Львовском торгово-экономическом институте, получил направление в Город и работает здесь с того времени. Собственно, все. Да разве это интересовало ее? Какая разница, где родился, на Херсонщине или Тернопольщине, и кем работает. Главное – любит ее и какое-то магнитное поле притягивает их друг к другу. Светлана почувствовала это поле еще в Трускавце, а потом оно с каждым днем набирало силу и выбраться из него не было уже возможности. Тем более желания.
Удивившись, что она сама так мало знает о Хмизе, Светлана все же уверенно ответила:
– Степан был прекрасным человеком. – Подумала и спросила: – Вы в чем-нибудь подозреваете его?
– Да, – не стал скрывать Сидоренко, – у нас для этого есть веские основания.
– О мертвых не говорят плохо.
– Конечно, и нам не хочется этого делать.
– Степан был моим женихом, и я любила его. А доносить на него, да еще после смерти!..
– Согласен, доносить мерзко. Вообще донос, как форма общения в обществе, не лучшее, что изобрело человечество.
– Между тем мне показалось, что вы…
– Хотите сказать: подталкиваем к этому? – вставил Сохань.
Светлана кивнула.
