Марио Льоса - Кто убил Паломино Молеро?
– А что привело девушку вашего круга в столь безлюдное место? – со всей изысканностью осведомился лейтенант, показывая, что инцидент исчерпан.
Он спрятал бинокль в футляр и стал протирать платком свои темные очки.
– Пожалуй, для прогулок это место далековато от авиабазы. А что, если одна из этих тварей укусит вас? Что тогда? А что случилось с вашим велосипедом? Шина спустила?
Тут и Литума заметил метрах в двадцати внизу, у подножия скалы велосипед, тоже покрытый пылью. Литума смотрел на девушку и пытался представить рядом с ней Паломино Молеро. Вот они идут, взявшись за руки, глядя друг на друга хмельными от нежности глазами, ласково перешептываются. Девушка, взмахивая ресницами, точно бабочка – крыльями, тихо просит: «Спой мне, спой еще что-нибудь». Нет, картина рассыпалась, у Литумы не хватало воображения представить это.
– Папа знает, что вы сумели вытянуть из Рикардо все сведения, – отрывисто и резко сказала она вдруг, вскинув голову и проверяя взглядом, произвели ли ее слова должное впечатление. – В ту ночь, когда он так напился.
Однако лейтенант и бровью не повел. Он аккуратно надел очки и начал спуск с холма, скользя как на санках. Внизу отряхнулся.
– Младшего лейтенанта Дуфо зовут Рикардо? – спросил он. – Я слышал, его называли Ричардом.
– И про то, что вы ездили в Амотапе и допрашивали донью Лупе, он тоже знает, – с оттенком издевки сказала девушка. Теперь Литума рассмотрел ее как следует: да, она была маленькая, тоненькая, хрупкая, с полудетскими очертаниями фигуры. Так, ничего особенного. Может, Паломино влюбился в нее оттого только, что знал, кто она? – Папа в курсе всех ваших дел.
Почему она так говорила с ними? Почему взяла такой странный тон? Почему не угрожала, а скорее насмехалась, словно в глубине души забавляясь всей этой историей? Словно проказничала и шалила? Литума прыжками спускался по склону следом за ней, и крабы причудливыми зигзагами отползали подальше от его башмаков. Вокруг не было ни души. Даже рабочие со складов ушли – ворота были заперты, не доносилось ни звука. Внизу, в бухте, полз буксир, выпуская густой серый дым и через каждые несколько минут гудя сиреной. На берегу копошились, как муравьи, какие-то люди.
Добрались наконец до тропинки, которая, беря начало у скалы, вела к проволочному заграждению, отделявшему территорию компании от остального городка. Лейтенант поднял с земли велосипед и покатил его, придерживая за руль. Шли медленно, гуськом. Под ногами то и дело трещали пустые крабьи панцири.
– Я шла за вами от самого участка, а вы и не замечали, – сказала девушка все с той же полунасмешливой, полугневной интонацией. – У заграждения меня хотели остановить, но я пригрозила, что пожалуюсь папе, и тогда пропустили. Вы и тут прохлопали. Я слышала, как вы сыпали непристойностями, а вы и не подозревали, что я тут. Могла бы и дальше следить за вами. Лейтенант, посмеиваясь, кивнул, признавая ее правоту.
– В чисто мужском обществе всегда ведутся вольные разговоры, – извиняющимся тоном сказал он. – Мы караулили бухту, чтобы пресечь попытку контрабанды, и не наша вина, если кто-то из местных дам в это самое время захотел выкупаться. Просто совпадение, правда, Литума?
– Истинная правда, господин лейтенант.
– Как бы там ни было, мы к вашим услугам, сеньорита Миндро. – Голос лейтенанта сделался медовым. – Слушаю вас. Или, может быть, вы предпочитаете поговорить не здесь, а в участке? Там прохладно, можно выпить чего-нибудь холодного и шипучего, беседа пойдет легче. Хотя должен вас предуведомить: у нас далеко не так комфортабельно, как в кабинете вашего отца на авиабазе.
Девушка промолчала. Литуме казалось, что он ощущает, как течет у него по жилам медленная, густая, темно-красная кровь, как стучит в висках, пульсирует в запястье. Миновали проволочную изгородь, и дежурный полицейский – Лусио Тиноко из Гуанкабамбы – откозырял лейтенанту. Рядом стояли еще трое из охраны компании. Они удивились, увидав девушку рядом с полицейскими. Неужели уже прошел слух о происшествии в Амотапе? По крайней мере, он, Литума, держал язык за зубами, неукоснительно соблюдал приказ лейтенанта: никто не должен знать ни единого слова из рассказа доньи Лупе. Они миновали деревянное, сверкавшее свежей зеленой краской здание больницы – она, как и все здесь, принадлежала компании. У дверей в Управление порта прохаживались с карабинами на плече двое матросов. Один из них подмигнул Литуме. Низко над землей с пронзительными криками пронеслась стая чаек. Вечерело. Через перила галереи отеля «Ройаль» – единственной в городке гостиницы – Литума видел солнце, готовое вот-вот погрузиться в море. Благословенная отрадная прохлада сменяла дневной зной.
– А полковник Миндро знает о том, что вы собирались к нам? – как бы между прочим поинтересовался лейтенант.
– Не будьте идиотом, – резко ответила девушка. – Конечно, нет!
«Не знает, так узнает», – подумал Литума. Все прохожие глядели на них с удивлением, оборачивались им вслед, перешептывались.
– Так, значит, вы пришли к нам сообщить, что полковник осведомлен о наших беседах с Дуфо и с доньей Лупе? – настойчиво спросил лейтенант. Он глядел прямо перед собой, не поворачиваясь к девушке, и чуть отставший Литума видел, что и она избегает его взгляда.
– Да, – услышал он ее ответ и подумал: «Врет». Что она собирается сообщить им? Может быть, ее прислал полковник? Так или иначе, это нелегко ей далось. Или она просто пала духом, и оттого было так искажено ее лицо, так трепетали ноздри надменного носика, так жадно вдыхал воздух полуоткрытый рот? Кожа у нее была белоснежная, а ресницы – длинные-длинные. Может быть, эта-то ее хрупкость, слабость балованного ребенка и свели с ума Паломино? За чем бы ни пришла она к полицейским, теперь она явно раскаивается в своем поступке и ничего больше не скажет.
– С вашей стороны это очень похвально, – все слаще продолжал лейтенант, – и я вам весьма благодарен, поверьте.
В молчании прошли еще полсотни шагов, слушая гомон чаек и рокот прибоя. У порога одного из деревянных домиков женщины чистили и проворно потрошили рыбу. Вокруг в ожидании подачки крутились и скалились собаки. Пахло сильно и скверно.
– Что за человек был Паломино Молеро? – вдруг спросил Литума и сам несказанно удивился. Как это у него вырвалось? Ни лейтенант, ни девушка не обернулись к нему. Литума, спотыкаясь, брел в полуметре от них.
– Он был не человек, а ангел господень, – отвечала она. Голос ее не дрожал, в нем не чувствовалось ни нежности, ни скорби. Ни тоски. Она произнесла эти слова все тем же безразличным, невинно-насмешливым тоном, в котором вдруг проскальзывали искорки гнева.
– Да, все, кто его знал, тоже так говорят, – сказал Литума, сочтя, что молчание слишком затянулось. – Добрейшей души был паренек.
– Несчастье, случившееся с ним, причинило вам много горя, сеньорита Алисия? – спросил лейтенант. – Не правда ли?
Алисия Миндро ничего не ответила. Теперь они шли мимо строящихся домов: у одних еще не было крыши, у других – стены возведены наполовину. Каждый домик был окружен террасой, поднятой на сваях, между которыми длинными языками накатывал прибой. Начинался прилив. На ступенях сидели старики в нижних рубашках, полуголые дети собирали улиток; перекликались женские голоса. Звучал смех, и нестерпимо воняло рыбой.
– Приятели говорят, что однажды в Пиуре и я слышал, как он поет, – сказал Литума. – Не могу вспомнить. Болеро, говорят, у него замечательно выходили.
– Креольские песни тоже, – сказала девушка, стремительно обернувшись. – И на гитаре играл удивительно.
– Да, на гитаре, – сказал Литума. – То-то мать все не может позабыть про нее. Донья Асунта с улицы Кастилии. Во что бы то ни стало верните, говорит, гитару. Пропала куда-то.
– Она у меня, – сказала Алисия Миндро и запнулась, словно вдруг пожалела, что произнесла эти слова.
Снова замолчали, и теперь уже надолго. Шли по самому центру Талары, дома стояли гуще, люди попадались чаще. За проволочным ограждением на холме, где высился маяк, и в Пунта-Арене, где жили американцы и служащие нефтяной компании высшего разбора, зажглись фонари, хотя был еще белый день. В дальней оконечности бухты над нефтяной вышкой метался язык золотисто-красного пламени. Казалось, будто исполинский краб растопырил клешни.
– Бедная женщина все повторяла: «Когда гитару найдете, тогда и убийц отыщете», – негромко говорил Литума. – Я не думаю, что она о чем-нибудь догадывалась. Наитие. Сердце – вещун.
Он поймал на себе взгляд лейтенанта и прикусил язык.
– Кто она? – Девушка обернулась, и Литума увидел ее бледное, припудренное охристой пылью лицо, на котором любопытство боролось с гневом.
– Вы про кого? Про донью Асунту, мать Паломино Молеро?
– Она – метиска? – нетерпеливо отмахнувшись, допытывалась девушка.
