Фридрих Незнанский - Расчет пулей
— Так точно.
— Ладно, подумаю. Если не разболеюсь.
Не прощаясь, положил трубку. Долго сидел неподвижно. С рыбкой, значит, получилось. Один из главных его врагов отправился в мир иной. По этому случаю можно принять еще. Там оставалось на донышке.
Игнатов потянулся за бутылкой.
Борец, сжав зубы, тоже положил трубку. Он испытал точно такое же раздражение, как Игнатов. Но подумал, что до поры до времени этого чванливого генерала придется терпеть. И ведь не скажешь «генералишку». Как «капитанишку». Нет. Магическое звание. Народ всегда робел перед ним, этим званием. Борец подумал о том, что и ему когда-то светило. И прозвище у него было другое. Не Борец, а Летун. А еще раньше Зуб. Потому что долго после драки ходил с выбитым зубом. Но это мальчишеские годы. А потом — осуществившаяся мечта. И он — курсант летного училища. Вон откуда начиналась генеральская дорожка. Он привык быть первым. В любой драке старался, чтобы непременно его был верх. И в училище других превзошел. В учебных боях никто не мог его переиграть. Уже рапортички о нем подавались командованием куда следует. Медальки вешали раньше, чем другим. И по званиям товарищей обходил. До того случая…
Спустя тридцать лет воспоминание о том случае вызывало злобу. Он хорошо помнил холодный промозглый день, когда здоровущие, румяные, они с приятелем Славкой — из той же эскадрильи — завалились после охоты в придорожную пивнушку, которая называлась громким иностранным именем «Бар». Охота оказалась неудачная. Раненый секач ушел от обеих двустволок. И чуть было не пропорол приятелю бок своим кривым аршинным клыком. Оба охотника все еще переживали случившееся, и потому настроение было злое и веселое. Надрались по этому случаю выше крыши. А тут компания подвернулась, с которой затеяли потасовку. Оказалось — высокие милицейские чины. Тоже, между прочим, не за водичкой пришли в пивную. Помнились наглые красные рожи, не желавшие ни в чем уступать. И драчка-то вышла на равных, хотя ментов было больше. Кто-то из них и вызвал патруль. «Летунов» повязали. Потом в милиции избили так, что оба летчика попали в больницу с сотрясением мозга. А дальше — пришили дело о нападении с оружием на трезвых высоких чинов. Оказывается, эта пьянь инспектировала участок. Срока, правда, не дали и до суда не довели. Видно, кому-то из ментов не хотелось засвечиваться.
Но обоих горе-охотников поперли из армии, из авиации. А что они еще могли делать? У Славки была семья, любимая жена, которая потом его бросила. А Генка оставался один. Ему было легче. Хотя лютая злоба с той поры доверху наполнила его сердце.
Несколько лет бывшие летчики мыкались на грошовых заработках. Просились на летную работу. Один раз дело чуть не выгорело. Не Славке, а ему пообещали взять в один «ящик» испытателем. Но послали запрос в старую часть. И друзья из полка, с которыми много хлеба-соли было съедено, дали такую характеристику, что завод тотчас прервал всякие контакты. Геннадий выдержал этот удар. А Славка сгинул. Устроился путевым обходчиком на железную дорогу. Уже после того, как ушла жена. И положил голову на рельсы.
Да… Цену мужской дружбы Борец узнал сполна. И никаких иллюзий на этот счет не питал. А потому и жалость ему стала неведома. И к своим, и к чужим. Когда работал дворником и собирал бутылки. Когда учил каратистов в спортивной школе, тоже внушал: больше злости! Злости! Злости! И послушание… Рафик Умаров эту науку хорошо превзошел, надежный был кадр. И он должен был «мочить» генерала с рыжим портфелем. Этот упертый гусь вздумал угрожать. А чем он лучше меня? — подумал Борец. Или Васьки-косого по прозвищу Крепыш. На этом гусе небось столько же смертей, сколько на Ваське. Даже еще больше. Поэтому Борцов не колеблясь послал Крепыша на дело. Вместо погибшего Рафика Умарова, как было сказано Игнатовым.
При воспоминании об Игнатове в нем все закипело. А чем он лучше, этот самый Игнатов? Самодур, чванливый тип. Делает то же, что солнцевская братва. Но оттого, что на нем мундир, выходит, что у него все законно. Эта туша разговаривает так, будто истина в последней инстанции находится у него в сейфе.
«Не дыши!» Я тебе покажу «не дыши!» — с мстительной злобой думал Борцов. — Наденьте вы любые мундиры, носите любые ордена, я всем вам знаю цену. Вы все мне писали характеристику, вы все, залезающие в государственный карман, как в свой. А потому никакой вам пощады. Тому же Игнатову. Этой затеей с пятью миллионами евро он опять повязал. Его колоколенка — полезная вещь. Далеко видать. Получится хорошо. А нет, еще поглядим. Надо будет — пройду по трупам, как по шпалам.
Борцов вздохнул, как человек, потрудившийся на славу. Осмотрелся по сторонам. Люди шли, занятые своими проблемами. Кто-то пил пиво прямо на тротуаре. Пошла такая мода. Дети радовались солнышку. Борцов подумал, что пора отдохнуть, и поехал на серенькой «тойоте» к себе, в Мытищи, где купил два года назад полдомика с садом. Соседка, безмужняя официантка Дуня с двумя детьми, делала намеки первое время. Хоть пьяненькие вахлаки таскались к ней ночь за полночь. А всякой женщине охота стабильности. Но Борцов, наглядевшись на ее ухажеров, откровенно говоря, побаивался иметь с ней дело. Дети к нему заходили. Детей он любил, особенно младшую девчушку. Для той никаких запретов не существовало. И конфеты она в подарок получала, и смородина поспевающая ей принадлежала.
Приехав домой и раздевшись, он улегся на чистую простыню с намерением отдохнуть от всего. Но звонок мобильника заставил подняться с кровати. Милый женский голос сообщил, что его просят срочно приехать на Волхонку. Это был пароль.
«Чего надо? — думал он с обычной злостью, одеваясь. — Ведь недавно разговаривали…»
Глава 14 Ищите женщину
Турецкий прилетел в Москву ночью. При всем том, что жизнь и работа давно лишили его всякой сентиментальности, внезапная гибель Викулова не укладывалась в голове, и он был потрясен как никогда.
Таксисты заламывали неприличную цену. Александр Борисович готов был согласиться, как вдруг заметил знакомый номер приткнувшейся на углу черной «Волги». Не веря своим глазам, подошел к машине со стороны водительской кабины и увидел спящего за рулем Грязнова. И так измучен был его мозг бесконечными размышлениями, что вместо радости испытал чувство тревоги: «Еще что-нибудь случилось?»
Он осторожно постучал по стеклу. Грязнов мгновенно очнулся и открыл дверцу.
— Случилось что-нибудь? — спросил Турецкий.
— Да, — ответил Грязнов. — Тебя дожидаюсь чересчур долго.
— Ну спасибо! — с облегчением произнес Турецкий. — Я уж думал, кроме Викулова, еще кто-то.
— Нет, брат, — ответил Грязнов, потягиваясь. — Но если мы с этим делом не разберемся, то грош нам цена.
— Это точно! — кивнул Турецкий. — Кому поручено следствие?
Вячеслав Иванович зевнул. Не мог еще прийти в себя после короткого, но тяжелого сна. Глянул пристально:
— Тебе.
— Ясно, — коротко ответил Турецкий.
— Меркулов велел тебе взять это дело на себя. Приказ получишь, как только явишься на службу, — продолжил Грязнов. — И меня обязали обеспечить оперативно-розыскные мероприятия. Так что мы опять в паре.
Турецкий обошел машину, уселся рядом с Грязновым. Тот включил скорость, и «Волга», с визгом оттолкнувшись от асфальта, ринулась в качающийся коридор, проложенный фарами. Грязнов хотел включить мигалку, но раздумал.
— Какие-нибудь зацепки есть? — спросил после некоторого молчания Турецкий.
Грязнов закурил.
— Нет. И это настораживает. Светлым вечером, при огромном стечении народа, в основном отдыхающего, доминошного, пенсионного, совершается заказное убийство. И ни одного свидетеля…
— Может, кто-то видел, но боятся сказать?
— Я думал об этом, — отозвался Грязнов. — Но здесь чую, народ бает правду. Сам посуди. На трех пенсионеров за столиком обязательно придется один малахольный пьяница. Атмосфера накаленная, хриплый мат-перемат. Это раньше пенсионеры играли тихо в домино. А сейчас орут так, словно вот-вот вспыхнет поножовщина. Ни на кого не обращают внимания. Как тут заметить что-нибудь?
— Резонно. Секретаршу допросили? Насчет последних распоряжений, телефонных звонков…
Грязнов отрицательно покачнул головой:
— Не успели. Она сама оказалась в больнице. Тяжелое сотрясение мозга.
— Любопытно.
— Нет. Простое совпадение. Приемный сын сказал, что она упала. Тот еще фрукт, хочу тебе доложить. Есть предположение, что он наркоман. Но про мать говорит с нежностью и беспокойством.
— Беспокойством за что? — спросил Турецкий. — Что она очнется и что-то расскажет?
— Похоже… И вот что странно: возвращаемся к Викулову. Сколько его ругали в последнее время! Как только не поливали! Он и то, и се… А умер — сразу пошли другие разговоры: и умный был, и чуткий, и талантливый. Это что? Национальный комплекс — хвалить только покойников?
