Виталий Гладкий - Седой
– Ученик он мой, рабочий парень. Нелегкой судьбы человек. Сирота. Честный, трудолюбивый. Нет, не способен он на такую подлость!
Следователь в душе был согласен с доводами старого рабочего, но показания свидетелей, заключение эксперта говорили о другом. Больше всего следователя поражало непонятное поведение Кости – он упорно отмалчивался или отвечал на вопросы коротко и однозначно: «Да. Нет. Не помню…»
И все. Будто его заклинило. Пустой, отсутствующий взгляд, полное безразличие к своему будущему, непонятная инертность.
Временами следователю казалось, что Костя живет в каком-то своем мире, куда другим нет входа. А ведь его положение было практически безнадежным.
Когда к месту драки прибыл наряд милиции, Костя без памяти лежал на газоне, сжимая в руках самодельный нож – «заточку». А неподалеку от него небольшая группа ребят окружила светловолосого парня с колотой раной в боку. И рана была нанесена именно этим ножом, как гласили выводы эксперта.
В деле имелось еще одно заключение медиков. Оно прямо указывало на то обстоятельство, что подследственный Зарубин находился в состоянии сильного алкогольного опьянения. Все, круг замыкался…
Правда, были кое-какие моменты в расследовании, не дававшие покоя следователю; на них он так и не смог найти убедительного ответа. И первый из них – несоответствие в показаниях свидетелей, участников потасовки.
Если друзья раненого парня в один голос твердили, что не видели, кто его ударил ножом, и тем более не могут с абсолютной уверенностью указать на Костю, то их противники, так сказать «друзья и защитники» подследственного, рьяно утверждали, что это совершил он.
И еще одно: что могло связывать рабочего паренька с отменной характеристикой с такими, довольно подозрительными личностями, назвавшимися его друзьями?
Не смог найти ответы на эти вопросы молодой следователь. Возможно, на его заключение и решение суда повлияло и поведение Зарубина, отвечающего на вопрос виновен ли он в совершенном преступлении:
«Не знаю…».
Но, как бы там ни было, а поздней осенью, в ненастную, слякотную погоду, Костю отправили по этапу в северные края…
Серое небо, угрюмое, чужое, было расчерчено колючей проволокой. Лай сторожевых псов, охрипших от злобы, встретил этапированных у ворот зоны. Над ними высились почерневшие от времени две деревянные сторожевые вышки.
Колонна медленно втянулась на плац, представляющий собой обширный участок вязкой, размешанной пополам с опилками, грязи. Распределение по баракам длилось долго и нудно.
Многократные переклички, мат промокших до нитки конвоиров (им, как и заключенным, хотелось побыстрее добраться к теплу и отдохнуть), мелкий, занудливый дождь – все это вместе взятое доводило до бешенства измученных нелегкой дорогой этапников.
Только Костя стоял отрешенный и безучастный к происходящему, не чувствуя промозглой сырости и жидкой холодной грязи, хлюпающей в рваных башмаках…
…Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая.
Здравствуй, дорогая, и прощай.
Ты зашухерила всю нашу малину…
– Ого, нашего полку прибыло!
Коренастый зек бросил гитару на нары и, широко раскинув руки, шагнул навстречу этапированным, которые шумной толпой ввалились в барак.
– Кого я вижу, век свободы не видать! Серега, кореш! Сколько лет, сколько зим…
– Валет?!
Чернявый шустрый парень с быстрыми блудливыми глазками осклабился и протянул руку.
– Держи пять! Вот это встреча. Ну, как тут у вас?
– Серый, клянусь мамой, на свободе лучше. Попки[19] – зверье. Шамовка – дрянь. В зоне одни мужики, деловых – кот наплакал. Ты-то за что присел?
– Все за то же… Ты мою фартовую статью знаешь.
– Взяли как?
– На локшевой работе[20]. До этого на шобле[21] разборняк получился, один хмырь понты погнал, так я его слегка поковырял. Вот он меня, сука, похоже, и вложил. Взяли со шпалером[22] в кисете[23].
– Ну и где он теперь?
– Пасит[24], козел. Вернусь – из-под земли достану.
– Лады. Братва, располагайтесь! – показал вновь прибывшим на свободные нары Валет. – А ты, Серега, давай поближе ко мне. Эй, мешок, канай отсюда!
Он ткнул своим пудовым кулачищем под бок соседу по нарам. Тот, ни слова ни говоря, быстро собрал свои вещи и уныло поплелся куда-то в угол барака.
– Шикарно живешь, Валет, – сказал, осмотревшись, Серега.
– А то… Знай наших. По случаю встречи с друзьями-товарищами у нас сегодня будет керосин[25]. Для тебя, Серый. Эй, Мотыль!
– Здесь я, Валет…
Лопоухий, круглоголовый зек, подобострастно ухмыляясь, подбежал к нарам, где развалился Валет.
– Чего изволите? – заерничал он, изображая официантку.
– Давай чефир. На всех. Сегодня я угощаю. А нам шнапс принеси. И закусон поприличней. Усек?
– Бу сделано! – козырнул Мотыль и завихлял задом в глубь барака.
Костя, растянувшись на нарах, невнимательно прислушивался к трепу заключенных. В мыслях он был далеко от этих мест…
– Ты что, глухой? Пей чефир, парень, Валет угощает.
Мотыль протягивал Косте старую эмалированную кружку с темно-коричневой жидкостью – круто заваренным чаем.
– Спасибо, я чефир не пью.
– Нельзя отказываться, не положено. Валет угощает. Пей! – В голосе Мотыля послышались угрожающие нотки. – Иначе…
– Повторяю, я не хочу. Может, как-нибудь в другой раз.
– Валет, слышишь, тут один зеленый от угощения отказывается.
– Что? Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что это за рыба… Ты кто такой? Статья, кликуха?
– Я тебе не обязан докладывать… – нехотя поднимаясь с нар, ответил Костя набычившемуся Валету.
– Борзишь, зелёнка? Мне!? Лады… Мотыль, Котя, растолкуйте ему, кто такой Валет.
Все дальнейшее произошло настолько молниеносно, что окружавшие Костю заключенные не успели глазом моргнуть, как Мотыль и двухметрового роста громила по кличке Котя рухнули, словно подкошенные, в проход между нарами. Озверевший Валет с диким воплем тоже ринулся на Костю, но страшной силы удар ногой в челюсть надолго лишил его возможности осмысливать происходящее…
Дни в зоне тянулись бесконечной, унылой чередой. Казалось, что не будет конца этому однообразию смен опостылевших дней и ночей. Только работа, иногда совершенно бессмысленная, никому не нужная, но обязательная, как-то скрашивала полуживотное существование в этом диком угрюмом крае, сплошь утыканном островами зон. Даже низкорослые хилые деревья, из последних сил цепляющиеся за тощую почву, казались приговоренными к пожизненному заключению, смирившимися со своей участью.
Так уж получилось, что Костя, несмотря на свой юный возраст, практически с первых дней пребывания в зоне стал пользоваться определенным авторитетом среди зеков.
Здесь уважали самостоятельность и силу, чем Костя не был обижен. Были еще стычки с «деловыми», но вскоре его оставили в покое, почувствовав на своей шкуре, чем может обернуться «разговор по душам» с этим немногословным и крепким, как сталь, пацаном. И только злопамятный Валет пытался преследовать Костю, пока после одной из разборок не угодил на месяц в больничный изолятор зоны, где его загипсовали, как куклу.
После этого он стал тише воды и ниже травы и при встречах с Костей едва ему не кланялся. Но Костя не верил в его показушную покорность. Он знал, что Валет ненавидит его всеми фибрами своей подлой душонки.
Примерно через полгода Костю, как бывшего высококвалифицированного слесаря, определили помощником кузнеца в задымленную кузницу на территории зоны. Кузнецом работал старый зек; его прозывали Силычем. Он был старожилом зоны с многолетним стажем. Силыч несколько раз попадал под амнистию, но гулял на воле недолго, с непонятным упрямством возвращаясь в эти Богом забытые места, судя по всему, ставшие ему родным домом.
Провинности его на свободе были не столь значительны, чтобы отбывать свой срок здесь, но на суде Силыч просил только об одном снисхождении – чтобы его отправили именно в эту зону. И еще не было случая, чтобы Силычу отказали. Может, в этом ему содействовало и начальство зоны – у Силыча были золотые руки и покладистый характер. Невысокого роста, кряжистый, с длинными, почти до колен, ручищами, Силыч мог сутками стоять у наковальни, выстукивая молотком звонкую дробь.
Косте нравилось работать у него напарником. Силыч, как и он, не отличался словоохотливостью, мог неделями молчать, будто был совсем один в старой кузнице среди гремящего железа и сверкающих угольев горна. Силыч пользовался значительными привилегиями. Он и спал в кузнице, оборудовав в закутке нечто наподобие каморки.
С некоторых пор, с молчаливого согласия Силыча, Костя, вместо того, чтобы коротать свободное время в шумном бараке, оставался в кузнице до отбоя. Обычно он сидел на колченогом табурете возле закопченного оконца и читал-перечитывал потрепанные книги, которые брал в библиотеке зоны.
