Владимир Колычев - Волк и семеро козлов
– Э-э, да…
– Тогда чего ждешь? – Ролан взглядом показал на верхнюю шконку, и тот, покорно кивнув головой, переехал на новое место жительства.
Ролан сам, своими руками переместил сверху вниз чистую постель, с удовольствием забрался под одеяло. Он уже засыпал, когда появился баландер.
Борщ оказался вполне съедобным, рисовая каша с костно-шкурно-жировым наполнителем также не вызывала тошноты, в теплом компоте угадывался сладкий привкус. Хлеб, правда, подкачал – черствый, с мучными комочками, но в тюрьме и третий сорт не брак. А на полдник Тихонов получил стакан самого настоящего кипяченого молока, что входило в специальный рацион для санчасти. Что ж, можно сказать, жизнь постепенно налаживалась…
Глава восьмая
Железный пол под ногами гремел при каждом шаге, противно стучал ключ-вездеход, втыкаясь в замочную скважину, заупокойно скрипели на несмазанных петлях решетчатые двери.
– Стоять! Лицом к стене!
Курорт закончился. Рана хоть и не зажила, но Ролана все равно отправили в общую камеру. Под рукой – свернутый в рулон матрас, в общем пакете – весь нехитрый набор заключенного: одеяло, подушка, белье, миска, ложка, кружка. Наконец Тихонов попал под расписку к надзирателю, который и открыл для него дверь в тюремную камеру. Ролан был спокоен: все же он не новичок, которому все одно – что сюда попасть, что в загробный мир.
Камера большая, густонаселенная, жужжала как улей в рабочем режиме. Слева вдоль стены четыре шконки в три яруса, справа – всего три; за спинкой крайней журчал унитаз, на котором тужился загорелый азиат. Торцом к окну еще два ряда шконок по паре в каждом, но здесь двойной, а не тройной ярус. Длинный стол, вмурованные в пол скамьи; на них сидели арестанты, тупо посматривая друг на друга. Было видно, что они только что резались в карты. Занятие это под запретом; контролер, может, и разрешает, но по негласному принципу «я ничего не вижу». Двое играли в шахматы; кто-то писал письмо, а может, жалобу. Справа от Ролана, прямо на голом полу, прислонившись спиной к двери, сидели два жалкого вида существа, вне всякого сомнения, из касты отверженных. Есть такое понятие, как место у параши; на воле оно вызывает ироническую усмешку, но в тюрьме все предельно серьезно и реально. Нет ничего страшнее этого места, и об этом должен думать всяк сюда входящий.
Камера жила своей жизнью, течение которой приостановилось лишь с появлением Ролана. Под потолком были натянуты веревки, на которых сушилась одежда. Воняло потными немытыми телами, от нужника шел смрад. Все шконки оказались заняты, на некоторых сидели по двое человек. Слишком уж мало здесь места, чтобы поместить лишнюю задницу, поэтому арестанты и косились на Ролана.
Он уже заметил, что за столом сидели азиаты – таджики, узбеки и прочие гастарбайтеры. В левой половине камеры в пространстве между крайними рядами шконок кучковались кавказцы; здесь свой интернационал – представители как Северного, так и Южного Кавказа. Наверняка это более крепкая и сплоченная «семья», нежели выходцы из Средней Азии. Братья-славяне оккупировали правую половину, и было их не намного меньше, чем нерусских. К тому же на дальних шконках, у окна, сидели крепкие, широкоплечие ребята.
Едва за контролером закрылась дверь, как на верхнюю у окна шконку запрыгнул шустрый худосочный паренек. До Ролана ему не было никакого дела, он занимался почтой, следил за «дорогой» – за натянутыми между окнами нитками, по которым в камеру поступали записки, мелкие посылки вроде папирос с травкой и прочим воровским добром. Если здесь существовала такая тайная «дорога», если была связь со всей тюрьмой и внешним миром, значит, это правильная хата, значит, не козлы здесь заправляют и тем более не петухи.
Ролан еще только рыскал взглядом по сторонам в поисках подводных камней, когда к нему подошел большеглазый таджик в тюбетейке. Он и пальцем к нему не прикоснулся, но внимательно и быстро осмотрел его вещи, даже обнюхал его самого. Ролан уже созрел для того, чтобы дать ему пинка, но азиат будто почувствовал это и спешно ретировался.
Не успел таджик исчезнуть, как перед Роланом всплыла физиономия чернявого паренька с острым носом и резкими чертами лица. Одну руку он держал в кармане, а двумя пальцами другой, ссутулившись, водил перед ртом, изображая процесс курения.
– Есть?
Но Ролан едва удостоил его взглядом. Попрошаек в тюрьме не жалуют, и кавказец должен был это понимать. Скорее всего, понимал, а его поведение очень походило на провокацию. А вдруг лицо новичка поплывет в раболепной улыбке, вдруг он расстелется перед обитателями камеры в желании угодить им. Он расстелется, и об него можно будет вытирать ноги. Можно было сказать, что по пятницам он не подает, но в таких случаях молчание ценится гораздо больше пренебрежительного слова.
Он знал тюремные правила и ждал, когда к нему подойдет серьезный человек от смотрящего. Он мог бы занять место и без спросу, если ожидание затянется, но беда в том, что все шконки заняты, и без разводящего ему сейчас никак не обойтись.
А ожидание действительно затянулось. Что ж, придется Магомету идти к горе.
Ролан направился в угол, где чинно, без суеты переговаривались меж собой братья-славяне. Двое из них – бритоголовый парень с яйцевидной головой и мужчина с воскового цвета лицом – внимательно смотрели на него, оценивая поведение, пытаясь распознать повадки. Но при этом никто из них не пытался установить с ним контакт. А куда спешить? Времени много, да и сам Ролан шел к горе.
Он проходил мимо стола, когда сидевший на краю скамейки узбек вдруг подставил ему подножку. Ролан вовремя заметил опасное движение и остановился, даже не задев протянутой ноги. И тут же свободной рукой схватил узбека за правое запястье. Выкручивая кисть, заметил, как выпадают из нее карты.
Узбек оказался неслабым противником, Ролан чувствовал силу в его руке. И еще азиат собрался ударить его кулаком снизу вверх, от бедра, как это делают в карате. Пришлось поторопиться, чтобы не попасть под удар. Ролан усилил нажим и взял противника на болевой прием как раз в тот момент, когда тот пустил в ход кулак. Но удар не удался – и Ролан уклонился, и боль так скрутила узбека, что кулак безвольно завис на половине пути.
Ролан не мог бросить матрас на пол – правила не позволяли, а отдать его было некому. Но ничего, он справился с противником и одной рукой. Оторвал его от скамьи, подвел к изгоям и удачно провел подсечку, уронив на отверженных. Унизительный контакт состоялся – теперь узбек сам должен стать изгоем, и вряд ли собратья по вере примут его к себе. Хотя все может быть.
– Сука позорная, – процедил сквозь зубы Ролан в готовности добить поверженного узбека ногой.
Но тот не пытался взять реванш за поражение, закрывая лицо рукой. На пятой точке опоры он жалко пятился к стене.
– Да, совсем братья наши меньшие распустились…
За спиной у Ролана стоял худощавый парень с блестящими залысинами на высоколобой голове. Маленькие, близко посаженные глазки, тонкая переносица, но негармонично широкие ноздри, кривая пренебрежительная ухмылка, адресованная азиатам.
Узбеки, похоже, не прочь были вступиться за своего собрата, но их сдерживали те двое, что внимательно наблюдали за Роланом. Мужчина с восковым лицом грубо выговаривал азиату с тонкой косичкой на бритой голове. В проходе между шконками толпились и другие братья-славяне, готовые ввязаться в драку.
– Своих баранов можешь стричь сколько хочешь, а наших пацанов не тронь, понял?
– Где ты баранов видишь? – с акцентом спросил азиат, исподлобья глядя на предъявителя.
– Тебе их всех пересчитать? – спросил высоколобый и кивком головы показал на поверженного узбека. – Или этого хватит?
– Э-э, братва, хорош базар-вокзал гонять, – с важным видом встрял в разговор мощного телосложения кавказец с приплюснутым носом и борцовской шеей. – Сейчас вертухи набегут, шмоны-моны, оно вам надо?
Весомый аргумент сгладил конфликт, и враждующие стороны разошлись по своим углам. Высоколобый парень потянул Ролана за собой.
– Скатку сюда пока положи, – сказал он, хлопнув рукой по верхней шконке в блатном углу.
– Ты что, Ренат, с дуба рухнул? – одернул его мужик с восковым лицом. – А если он из птичника к нам залетел? Ты же не хочешь, чтобы тебя в пуху обваляли?
– Был я в птичнике, – жестко глянул на него Ролан. – В больничке. У Дольче и Габбаны.
Каким бы строгим ни был режим в следственном изоляторе, новости здесь все равно циркулируют исправно, особенно если есть «дорога» для прогонки тюремной почты. Прошла почти неделя с тех пор, как Ролан попал в санчасть, и обитатели этой камеры должны уже знать о происшествии в голубой палате.
– Так это ты Дольче открывалку отбил? – с одобрением посмотрел на него восколицый.
– Я честный арестант и по-другому не мог.
– Это дело… Ренат, чего застыл? Пусть скатку на твой шконарь кладет… Ты, кажется, Тихоном назвался или я что-то путаю?
