Татьяна Степанова - Зеркало для невидимки
Оставалось одно: использовать конфидента. Причем в самой банальной роли ищейки. Колосов долго подбирал кандидатуру. Особых детективных изысков розыск Консультантова вроде не сулил. Задача перед агентом стояла проще пареной репы: послушать, посмотреть, побывать кое-где, поговорить кое с кем, собрать сведения и затем кое-как (но желательно, без грубых грамматических ошибок) изложить их в донесении. На такую роль нечего брать кого-то из негласных асов, у них и так работы хватало. Сгодился бы свой плюгавенький и продажный. И Колосов остановился на некоем Лильнякове. Петр Лильняков — таково было подлинное имя конфидента, но по всем учетам и картотекам он проходил под кличкой Яуза.
Использовать ли для негласной работы конченых алкашей, и если да, то до какого предела, до какой степени опьянения? Этот вопрос не раз стоял перед Колосовым неразрешимой дилеммой. Как ни странно, но Яуза спился в горькую именно в тюрьме. Как он любил вспоминать, «крещение» его состоялось в одном из СИЗО славного города Ростова, который он нежно именовал «Папой». Двадцатитрехлетний Петруша Пильняков очутился там по самой пошлой статье прежнего УК — «угон транспортного средства».
А камера оказалась крутой. В ней в ожидании справедливого суда томился не кто иной, как гроза города Ростова, известный налетчик на только-только тогда еще вставшие на ноги коммерческие ТОО Коробейников — Краб. Дело его вмещало восемнадцать пухлых томов с описанием серии совершенных им дерзких вооруженных разбоев.
Друзья с воли Краба в тюрьме не забывали. С продуктами тогда еще было туго, и тюремные щи становились день ото дня все жиже, хлеб черствее. Но казенными продуктами Краб гнушался. Корешки, тряхнув общак, организовали для него бесперебойное снабжение и… Как любил вспоминать Лильняков, «гужевались мы там тогда с ребятами от пуза, Краб щедрый был, жмотом никогда не был, всегда жратвой с нами, даже с молодняком делился». Но не только объедки с барского стола доставались в камере Лильнякову. Надзиратели тоже, видно, были не из камня, и в камере у Краба, кроме копченой колбасы и полтавского сала, водилась и водочка.
За четыре месяца, проведенных в этой камере и «гужуясь от пуза» в компании ростовского налетчика, Пильняков превратился в законченного алкоголика.
А после приговора, отъехав на зону, где порядки были строгие и суровые, просто места себе не находил.
В учреждении под Волгоградом палящая жажда и заставила его приспосабливаться к ситуации. Сотрудничать с администрацией учреждения он уже начал через месяц своей отсидки. Плата за те крохи информации, которые он поставлял начальству, была стандартной — бутылка, две бутылки, переданные вроде через «верного надзирателя» за «мзду». И вся последующая жизнь Лильнякова была уже связана вот с таким сотрудничеством. По окончании срока администрация тюрьмы передала его, что называется, с рук на руки заинтересованным инстанциям. И пошло, как говорится, поехало.
На назначенную по телефону встречу Пильняков опоздал. Колосов поджидал его на Новом Арбате, что называется, в гуще народной, у обменного валютного пункта — вроде два «зеленщика» встретились пошептаться накоротке. Яуза, как Колосов определил навскидку, был в средней степени опьянения. Разговор с ним вышел короткий. Только Никите все время хотелось повысить голос — казалось, Яуза с трудом воспринимает человеческую речь. Но громко говорить о таких интимных вещах, как «ориентировка на розыски подозреваемого в убийстве фигуранта», естественно, было неудобно. Колосов заряжал конфидента инструкциями, как гнилой аккумулятор. Яуза лишь недовольно сопел.
По области за ним водилось кое-что, он подозревался в нескольких кражах, но прямых улик не было.
Делу можно было дать ход, а можно было и не давать.
Яуза в любой степени опьянения смекал подобный расклад и поэтому не ответил на очередное поручение категорическим «нет, никогда!».
Он помнил, как однажды попытался отказаться, с этим как раз вот ментом, который умеет так разъедать вашу душу разными многозначительными обещаниями. Да, дело было. Колосов, получив отказ, колебался недолго. Яузу посадили в камеру сначала по статье 122 УПК на трое суток, а затем продлили срок задержания и до десяти суток. И все на строжайшей диете — то есть без спиртного. И Яуза, как говаривали сыщики, «обмелел до дна». На четвертые сутки поста он уже был шелковым. И на грозный вопрос начальника отдела убийств: «Ну, будешь работать?» — ответил униженным согласием.
Это и был тот самый жирный плюс в пользу того, что работать с кончеными алкашами негласно все же стоит. Но были и жирные минусы, Колосов это осознавал. То, что Яуза рано или поздно засыплется по пьянке, ни для кого секретом не являлось. А то, что этого не произошло с ним раньше, было следствием лишь слепого везения — пьяным море по колено — да, пожалуй, той вялой брезгливости, которую питал к этому рано полысевшему сморщенному пьянчужке уголовный мир. В глазах братвы Яуза был настолько люмпен, что его просто никто всерьез не принимал.
Его даже не остерегались — вес равно, мол, в отключке, пузыри пускает.
Но даже на пороге отключки Яуза слышал, видел и чувствовал то, что должен слышать, видеть и чувствовать агент средней руки. А большего от него и не требовалось.
— Трудно будет, начальник, — заныл Яуза. — Да потом он, по слухам, вроде завязал уже, ну не так чтобы совсем, но…
— Кто завязал? Клиника? — искренне удивился Колосов.
— Ну, как зенки-то ему вышибло, как окривел…
Тут и любой оголтелый с катушек тронется, а уж этот… И опять небось все срочно?
Нытье Лильнякова было пресечено в корне легким намеком на камеру ИВС. И когда они расставались, в глазах Яузы застыла такая собачья тоска…
— Связь по-обычному? — хмуро спросил он и, кивнув на прощанье, заспешил к подземному переходу.
Колосов пошел к машине, оставленной в переулке. Воспоминанием от Яузы остался лишь призрак перегара. Странно, но даже потом, когда все получилось так глупо и трагически, Колосов не испытывал к Лильнякову ни жалости, ни сострадания, одну лишь досаду и раздражение. Но этими жестокими чувствами, лукавя сам с собой, он просто пытался подавить в себе острое чувство вины. Потому что у обменного пункта они виделись в последний раз. Это было последнее задание агента Яузы. Колосов не хотел сам себе признаваться в том, что было чистой правдой: это он брезгливо и раздраженно послал тогда этого беспутного пьянчужку на верную смерть.
Но в тот жаркий июльский полдень на Арбате ни чувством вины, ни угрызениями совести Колосов пока еще не мучился. После встречи с конфидентом он вернулся в главк, пообедал в столовке. В тихий знойный послеобеденный час родной Никитский переулок точно вымер — не то что прохожие, даже голуби под застрехами Зоомузея попрятались от солнца.
Самое время было помедитировать над рабочим столом при включенном на всю катушку вентиляторе.
Но предварительно следовало вызвать к себе подчиненного — какого-нибудь зеленого лейтенантика и озадачить его поездкой в Стрельню, на место работы потерпевшего Севастьянова, для сбора… Да, вот на оперативке фамилия Воронова упоминалась, да хоть его…
Никита, уже взявшись за телефонную трубку, вдруг положил ее назад. Вот сейф, вот крышка стола, стул у двери, электрический чайник на подоконнике, компьютер, плотно задвинутые от солнца шторы на окне и…
Он вдруг понял: сегодня, всю вторую половину дня, ему совершенно нечем заняться. Полистал еженедельник, записную книжку, перекидной календарь.
Ощущение было настолько непривычным… Всю жизнь ни на что не хватало времени. Дела, важные, срочные, едва он переступал порог главка, обрушивались на него, как волны. И не обязательно то были лихие выезды на места кровавых происшествий, нет, гораздо больше как раз было проклятой бумажной волокиты — отчетов, материалов коллегии, справок для министерства, графиков, оперативных планов.
А то вдруг…
Он смотрел на пустой стол, на сейф. Можно тихо-тихо сидеть вот так в кабинете, отвечая только на телефонные звонки. А потом в шесть (это так безбожно рано!) уехать домой, на свою холостяцкую квартиру, и там…
Колосов медленно выпил стакан противной теплой воды из чайника. Подошел к окну, захлопнул его, запер. Через минуту он уже спускался к машине.
Сам себе при этом удивляясь: ведь в цирк, в Стрельню, он лично сегодня точно не собирался!
Однако в цирке, в этом крайне несерьезном заведении, на представление, как он втайне надеялся, он не попал. На кассе висело объявление, что все представления на этой неделе отменены.
Вместо клоунов и мартышек на манеже его ожидала беседа с каким-то другим клоуном в темном фургончике с табличкой «Администратор». Старичок этот. Пал Палыч Воробьев, сразу же утомил Колосова своей говорливостью и «энтузиазмом». Когда Никита честь по чести представился и предъявил удостоверение, администратор секунд пять смотрел на его «корку», секунд пятнадцать разглядывал самого начальника отдела убийств, затем вскочил, точно его пружиной подбросило, и… Поток, ливень, град слов! Колосов с ходу утонул в его восклицаниях: «Неудачный сезон, финансовые трудности, цирк простаивает, срыв номеров, отмена представлений, а тут еще это несчастье — ужас! Мне уже звонили. Такой молодой, энергичный, деятельный… Кто бы мог подумать — и убит! Как, за что, кем? А вы уже ищете убийцу? А, понимаю, никаких расспросов. Все понимаю… Но мы сами тут в цирке… И так у нас тут несчастье за несчастьем, сплошные неудачи, черная полоса, скоро докатимся до того, что животных станет нечем кормить. Вот оно как сейчас, молодой человек, вот она у меня где, демократия-то ваша, свобода… Эх, да что говорить! А тут еще криминал! Ах, как жаль Аркадия, такой дельный, такой перспективный! Мы при нем прямо вздохнули, крылья расправили. А сейчас… Да вы понимаете, молодой человек, цирк сейчас — это не то что раньше. Это чисто коммерческое предприятие. Акционированное. И каждый из артистов старается вносить посильный вклад…»
