Татьяна Степанова - Венчание со страхом
— Вы и таких лечите? — полюбопытствовал Никита.
— И таких тоже.
— А как? Усыпляете? Под наркозом? Она только улыбнулась.
— А в ловле беглецов участия не принимали? — не унимался он.
— Каких беглецов?
— Ну, они ведь тут расползлись как-то раз. Было такое дело?
— Ах это, — она "остановилась; — Нет, тогда Венедикт Васильевич сам с ними справился. Из помещения только полозы ушли да сетчатый питон. Их у забора поймали. Ольгин, кажется, собственноручно.
— А почему это произошло? Террорист, что ли, к вам пробрался — змей поотпускал?
— Нет, это не террорист. Это проделки Чарли.
— Чарли?
— Шимпанзе Ольгина.
— Так, значит, обезьяны у вас не только в клетках сидят, но и на воле разгуливают?
Иванова, казалось, не слышала его вопроса. Колосова это удивило. И он пока решил не настаивать.
— Вон мой домик, — сказала Иванова. — Кофе хотите?
— Спасибо.
— Спасибо — да?
— Спасибо — нет.
Они поднялись по дощатым ступенькам в уютный и чистенький «вагончик», притаившийся в кустах сирени за серпентарием. Пахло здесь так, как обычно пахнет во врачебном кабинете. И чистота была стерильная: смотровой стол, застеленный накрахмаленной простыней, над ним — круглая лампа-прожектор. Какие-то приборы с дисплеем, раковина за ширмами и стеклянный шкафчик с лекарствами.
Иванова пригласила его в смежную со смотровой комнату — жилую. Тут стояли стол, накрытый клетчатой клеенкой, софа под узорным пледом, плитка на подоконнике. В стену был вделан шкаф с раздвижными дверцами.
— Зря кофе не хотите. — Она вымыла руки и села на софу. Колосову достался стул с продавленным сиденьем. — Вы что, именно ко мне в такую даль из Москвы ехали?
— К вам и к Ольгину.
— А его сейчас проще поймать в Москве. Он в институте и музее по горло занят.
— Слышал уже. И Званцева вот нет, смотрю. А кто же за питомцами ходит? — Никита откинулся на спинку стула, наблюдая из-под полуопущенных век за собеседницей. Пышка она, сдобная, аппетитная. Так что же пышка одна в такой глуши делает? Ноги у нее точно точеные столбики. Молочно-белые, в старых босоножках-шлепках на пробковой подошве. Пятки — круглые, как репки. Вкусные пятки. Чья же ты подружка, Зоенька? Званцева, Жени или этого неуловимого Ольгина? Вечно занятого и отсутствующего? Кто твое одиночество на этой софе скрашивает? — Да, как же с питомцами-то? Ведь и Калязиной теперь нет… — продолжил он.
— Баба Сима последнее время к питомцам близко не подходила. Всю работу Ольгин и Званцев делали, — ответила Иванова.
— Но их же сейчас нет. Кто, например, сегодня бедных голодных мартышек кормить будет?
— Утром Званцев кормил, а вечером, если он припоздает вернуться, — Женя.
— А вы?
— А я нет. Ольгин считает, что женщине там сейчас делать нечего.
— Где? — не понял Колосов.
— Возле клеток с шимпанзе, — она усмехнулась. — Ведь вы про них все меня расспрашиваете.
— А что тут удивительного? Да я живую обезьяну, может, впервые в жизни вблизи увидел! Такие мордашки! Как они у вас тут не померзнут только. Климат-то далеко не африканский. Они и зимой тут обитают?
— Нет, зимой их перевозят в институт. Обезьяны живут здесь только до октября. Здесь есть теплые вольеры. Ничего, обходятся. И преотлично себя чувствуют. Даже простуды редки.
— А привозят их когда?
— Весной.
— Точнее?
— В начале апреля.
— В начале апреля… Ну, бог с ними, с мартышками, со змеями… Я вот что хотел у вас спросить. В прошлый раз вы так расстроены были — не смог я. Насчет Калязиной мои вопросы будут. В то утро вы ведь с ней о чем-то говорили перед самым ее уходом. Ну, у ворот, не помните?
СТОП. А вот это уже интересно. Он насторожился, хотя в лице его ничего не изменилось. Зато что-то изменилось в Ивановой. Она вздрогнула и опустила глаза.
— Мы говорили о ее внучке. А откуда вы знаете?
— Кто-то сказал, не помню уже. А что, девять двадцать — это была ее обычная электричка?
— Да.
— И она всегда по утрам именно на ней и ездила?
— Всегда. Если опоздать, тут перерыв до трех часов.
— А-а, — Никита склонил голову набок. — А что вас так озадачило в прошлый раз, Зоя Петровна? Собственно, это я и собирался у вас узнать сегодня. Для этого и ехал из самой Москвы.
— Озадачило? — Она облокотилась на стол. — Вы считаете, что смерть бабы Симы меня всего лишь озадачила?
— Смерть Калязиной вас опечалила. Но было и еще что-то, что вас именно озадачило, но вы попытались это скрыть.
— Вы ошибаетесь.
— Я редко ошибаюсь. А с женщинами я обычно промашек не даю, — начальник отдела убийств самодовольно улыбнулся. — Когда Соловьев в прошлый раз опрашивал вас как свидетельницу, вы что-то недоговаривали. Почему?
— Да потому, что представители вашей профессии порой делают из мухи слона! Из ничего вдруг возникает целый ком домыслов и сплетен. Версии — так это у вас называется.
— Имели случай близко познакомиться с нашей деятельностью?
— Имела, — Иванова нахмурилась, — когда моя мать с моим отчимом-дураком расходилась. Очень даже имела. Вот поэтому и не хочу я впутывать…
— Кого?
Иванова отвернулась.
— Никого. Вы ошибаетесь, — сказала она мягко. — Ваша профессиональная сверхпроницательность и то, что «не дает» промашек с женщинами, на этот раз вас подвели.
Колосов поднялся. Ах ты пышка, так ты еще и коготки показываешь, царапаешься!
— Так, значит, говорите, Калязина и близко к клеткам не подходила. Игнорировала шимпанзе ваших, — сказал он, меняя тему. — Мне вот в прошлый раз Званцев тоже близко запретил подходить. Хотя, — он уже направлялся к дверям, — я б не утерпел, запрет нарушил. Милейшие зверюшки. Я б и погулять их на травку выпустил, а то сидят как в карцере.
— Так и было раньше, — Иванова вздохнула. — Пока не произошел тот инцидент.
— Какой инцидент?
— Когда Хамфри бросился на бабу Симу. С ним что-то случилось. Он ведь совсем ручной был. Цирковой. Никогда ничего подобного себе не позволял.
Глава 8
МАМА, МАМОЧКА…
Гречко занялась подготовкой к опознанию, а Катя и Сергеев, не мешкая, двинули к родителям Кораблина на Речную улицу.
— Значит, со мной? Прежние времена решила вспомнить? — спросил Сергеев. — Не забыла, как мы с тобой за Костей Слесаренко гонялись, ну, который нумизмата в Братеевке обул на все его антикварные и юбилейные сбережения.
Катя помнила все распрекрасно — было такое дело четыре года назад, когда она еще работала следователем в Каменске.
— Мальчик этот, Стасик, насколько я помню, жил со старшим братом и матерью, — напутствовала их Ира. — Брат — так, беспутный, полнейшая пустельга. А мать — трудяга. На «Новаторе» монтажницей вкалывала. Я вместе со Строевой, помнится, обыск у них в квартире делала, так этот Стасик, ему лет семь тогда было, прямо по пятам за нами ходил. Видите ли, любопытно ему было, как тетя-следователь работает. Потом, когда брат уже у нас в ИВС сидел, тоже наведывался ко мне: передачки приносил — белье, сигареты. Тихий такой, словно мышонок. Брата, по всему видно, любил очень.
— А мать? — спросила Катя. Ира пожала плечами.
— Я ее только раз и видела, когда допрашивала насчет старшего сына. Она простая, ну, обычная совсем. Все только о работе, о работе.
— Что ж, черт, возьми, эта простая ребенка-то своего не хватилась? Ведь его четверо суток дома нет! — выходил из себя Сергеев. — Она закладывала?
— Нет, вроде не похоже было, — отвечала Ира.
На Речной улице, словно гигантские спичечные коробки, среди зелени тополей и лип теснились хрущевки-пятиэтажки, выкрашенные в салатовые и небесно-голубые цвета. Имелся здесь и старый запущенный двор с покосившимся «грибком» и развалившейся песочницей.
У дома с булочной на первом этаже Сергеев остановил машину.
— Квартиру Ира не помнит, ничего, нам сейчас гор-справка информацию выдаст. — Он уверенно направился к группе старушек, сидевших на лавочке у подъезда. Вид у них был как у галок на заборе — любопытный и выжидательный.
Кате сразу вспомнился садистский стишок о том, как какая-то старушка «недолго мучилась в высоковольтных проводах». Особенно ее умиляла в этом стишке строчка о «поджаренном брюшке».
— Гражданочки, где у вас тут Кораблины проживают? — осведомился Сергеев.
Старушки переглянулись.
— В сорок шестой квартире, — ответила одна в цветастом байковом халате и белом платочке.
— А вы хто ж Любови нашей будете? — поинтересовалась другая — в толстой вязаной кофте. («И как не испечется! В такую-то жару!» — подумала Катя.)
— А мы, бабушки, родственники. Дальние, — ответил Сергеев, направляясь в подъезд.
— Хахаль ейный, — скрипнула старушка, поясняя мысль другим — более глухим и недогадливым товаркам.
— Хахаль? А вторая-то хто ж? Эта, в длинной юбке, на каблучищах?
Катя поняла, что обсуждают ее, и поспешила следом за начальником Каменского розыска.
