Федор Московцев - Темные изумрудные волны
Он же был кругом виноват перед ней.
Они поднялись в гору, и весь путь до дома — четыре остановки — дошли пешком. И только у подъезда Мариам позволила себе по-настоящему возмутиться. Как эта образина посмела приблизиться к ним, начать дурацкий разговор, так смотреть на её мужа!? Что она себе позволяет? И почему он не прогнал её сразу, чего он ждал?
Тут Андрей понял, как же Мариам боялась, что он встанет и уйдёт с Катей. Это был бы крах её любви, её надежд. Всё то, что она с таким упорством создала — семейный очаг, общественный статус, зависть подруг — всё это могло рухнуть в одночасье, ведь даже если б он вернулся, гордость не позволила бы ей принять обратно мужа, ушедшего бог знает с кем.
И осознание вины соединилось в нём с другим чувством. Странно осознавать настоящее чувство к жене спустя полтора месяца после свадьбы.
И странным показалось то, что он так легко отрёкся — сначала на деле, а потом и на словах — от женщины, которой целый год клялся в любви, обещал ждать сколь угодно долго.
«Неужели двоих люблю?» — пронзила сознание мысль.
Его действиями руководили чувства, и все они были искренними. А где же в это время его разум? Что это — безмозглость, инфантилизм? Человек с двумя сознаниями? Или это два разных человека, и у каждого своё, несхожее со вторым, сознание?
Вот он подсмеивался над Машей, заводившей многочисленные знакомства, чтобы, общаясь с разными людьми, найти, понять себя. Она казалась ему незрелой, инфантильной, а теперь получается, что она оказалась прагматичной, сознательной, а он ведёт себя, как подросток. У неё хватило сил сделать выбор и прямо сказать об этом, а он это сделать не может. Выходит, верен её диагноз: «Тебе суждено всю жизнь гоняться за призраками»?
Ночью Андрей долго лежал с открытыми глазами, не мог спать, — слишком о многом надо было думать. Но оглушённая внезапной встречей голова — столь долгожданной встречей, к которой он оказался не готов — не могла думать, виски сдавило. В черепе стояла мёртвая зыбь, — всё кружилось, качалось, плескалось в мутных волнах, не за что было ухватиться, начать тянуть мысль.
Ни одной звезды на чёрном небе, ни одного огонька в погасших окнах. Тёмным покровом глубокая ночь окутала землю. Где-то далеко морские волны разбивались о берег, а там, куда им не добраться, владычествовали горные ветры. В завесе тумана открывался один просвет за другим. Горы расступались, теряли высоту. Открывался залитый солнцем пейзаж. Береговые отроги горной реки обрывались скалами, упираясь в широкую долину. А между ними вдали виднелась всхолмленная даль, прикрытая холодной просинью чёрных лесов. За ближней стеной деревьев тонкая струйка дыма сверлила просторное небо. Откуда, не видать, но чувствовалось тепло чужого очага.
Ярко-красное солнце медленно спускалось к хребту. Облака, волнуясь, ползли следом за ним, волоча по земле свои лохматые тени. В воздухе разлилась вечерняя прозрачность. Звонче раздавались голоса певчих птиц. Внезапно ухнула сова и в испуге шарахнулась обратно в лес. Доносилось цоканье белок. С реки тянуло свежестью. В зареве заката бесчисленные отроги казались окаменелыми волнами разбушевавшегося океана. Мутная синева сумерек сгущалась с каждой минутой. Одна за другой зажигались звёзды.
Между толстыми корнями деревьев примостилась девушка. На ней было тёмное платье, делавшее её похожей на тень, а глаза похожи на озёра, так как в них никогда не высыхают слёзы.
Подземный огонь вдруг вздыбил землю. Одетая, как в панцирь, в вулканические громады, стала отторгать она от них скалы, обрушивая их на гремучие горные реки, придавая им цвет тревоги и жизни: багряный и зелёный. И в огромных огнедышащих впадинах забились горячие источники, вещая о грозной силе, заключённой в насыщенных клокочущим пламенем недрах.
Словно раскалённое железо обожгло лицо. Сквозь пламя, застилавшее глаза, он увидел ЕЁ. Бросившись к ней, прижал к себе, стал покрывать бесчисленными поцелуями. Она, словно очнувшись ото сна, отозвалась, поддаваясь его ласкам.
— Что с тобой, ты же не хотел…
— Катя… моя Катя… Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!
Она оттолкнула его.
— Что… как ты меня назвал?
Он властно привлёк её к себе.
— Катя, как же ещё! Нашла время для шуток. Иди ко мне, наконец мы вместе.
— Уходи! — услышал он жёсткий голос Мариам. — Переночуешь на диване, утром чтоб убрался отсюда.
Взгляд его просветлел, он понял, что совершил ужасную ошибку. Поднявшись с кровати, поплёлся в зал. Это был конец его недолгой семейной жизни.
Глава 116
Выпейте и забудьте…
Выпейте кубок печали,
Страсти потухшей бокал.
Забудьте о том, что шептали
В мерцаньи зелёных зеркал.
Забудьте, о чем напел вам
Лунной ночи прибой,
Осталась одна лишь пена,
Не смытая звездной волной.
Вы что-то кричать пытались
И стрелки остановить.
Вы богом тогда казались,
Но бога нельзя любить.
По краю всегда ходили,
Решая: вверх или вниз.
Сомнением нас убили.
Свобода — каждому приз.
Так пейте шипящую нежность,
Остатки былого огня.
Пусть лечит вас мира безбрежность.
Простите, забудьте меня…
Глава 117
Первый свет подсинил склоны неба. Чуть блеснуло скрытое опаловым маревом солнце. Ранний рассвет нежно коснулся верхушек высоких тополей. На листьях дрожали росинки, опустили ветки примолкшие деревья, всколыхнулся было и замер предутренний ветерок. Какая-то особенная тишина, — солнце ещё не жалило, птицы не пели, пыль лежала, не шелохнувшись. Величественно парила чайка над позолоченными солнцем волнами. Она одинока, и может, радость ей заменяли простор и солнце.
Поливальные машины выехали на ещё сонные улицы. Засновали прохожие. К пристани подплыл катер, матрос бросил швартовы. Пассажиры засуетились возле трапа.
Андрей встретил рассвет на набережной. Дождаться хотя бы восьми часов, потом поехать к ней.
Иногда затаённая сила, томившаяся в крови, неожиданно выплёскивается, и человек сам с удивлением прислушивается к её буйству. Сомнений не оставалось — в неудачное время судьба была нагружена не на ту колесницу, поэтому разгружена непонятно где. Всё, что происходило с ним без Кати — муравейник суеты и призрак счастья. Наконец двери надежды распахнулись перед ним, и всего-то нужно — вложить в слова приветствия пламень возвышенных чувств, придав им форму искусно отшлифованного алмаза.
Будет ли это завершительный разговор, или же продолжение начатого год назад совместного путешествия по волнам океана, зовущегося «жизнь», не имело значения. Катя к нему приехала, он к ней идёт. Они поймут друг друга. Их объединяло нечто большее, чем близость мужчины и женщины, чем просто дружеская привязанность, взаимные симпатии, знакомая с детства привычка. Это такое чувство, без которого сердце мёртво, как рухнувший в пропасть обломок скалы.
Она поймёт его, не сможет не понять. Почувствует, что совсем из другой руды выплавлены чувства других людей по отношению к ней — родительские, братские, может быть, случайных попутчиков, каких у каждого человека может быть много. Их привязанность и любовь не могут быть такими глубокими, как у него. Для него мир был в Кате, для них Катя была лишь частью мира.
Так думал Андрей, мысленно обращаясь к женщине, ждавшей его.
«Больше никуда одну не отпущу, хоть убей».
Он поставил машину во дворе, направился к подъезду. Вместе с предвкушением встречи ощущал он в себе свежесть моря, пряный запах леса, прохладу горных вершин; улыбался светлым воспоминаниям.
Андрей шёл к ней, вспоминая прошлый год — тот день, когда пришёл к ней впервые после семилетней разлуки. Казалось, бездна лежала между тем и этим днём, между тем и этим человеком, а шёл он такой же, он же, один и тот же человек.
Только дни были разные.
«Будешь моей, — сказал он, заходя в подъезд. — Будешь моей».
На лифте Андрей поднялся на седьмой этаж. Вышел, постоял у двери, потянулся к звонку. И тут заметил, что дверь немного приоткрыта. Удивлённый, осторожно открыл дверь, прошел в темный коридор. Тишина. Зеркало в прихожей занавешено простынкой. Сердце ёкнуло.
«Людмила Николаевна… Царство небесное…»
Ступая как можно тише, прошёл по коридору. Дойдя до зала, приблизившись вплотную к двойной двери, заглянул внутрь комнаты. Всё то же самое — стенка, мягкая мебель, пианино, ворсистый ковер, телевизор, развесистая люстра. На журнальном столике возвышалась хрустальная ваза. Окна почти полностью занавешены, и в полутемной комнате душно от спёртого воздуха. Какие-то люди, на их лицах — печать сострадания и скорби. Он узнал соседей по двору.
