Федор Московцев - Темные изумрудные волны
В прошлую их встречу Арина была в черном траурном платье. Сегодня на ней наряд из струящегося золотистого шёлка.
– Ваш ещё не женился? – спросила она.
– Изверг, мытарит нас. Сопротивляемся – подождать бы ещё лет десять – но, видит шайтан, дело идёт к логическому концу.
– Может, к началу чего-то светлого.
– Это откуда посмотреть. Ну, а ваша ребятня?
– Младший норовит всё на запчасти разобрать. Старшая – та ещё невеста.
– Согласен: мечта… одним словом… мечта.
Играла тихая музыка, созерцательная и гармоничная, комбинация сонных синтезаторов, дронирующих симфонических инструментов и вступающего время от времени детского хора.
Наклонив голову, Арина задумчиво проговорила:
– Странно всё – непонятно и несправедливо. Лучшие годы человек тратит на ошибки, заблуждается, чего-то ищет. Немногим удаётся удачно ошибиться. Найдя то, что искал, тут же теряет это, не успев вкусить того, о чём мечтал. На новые поиски нет времени и сил. Приходится жить, как растение. Вот и думаешь: в ошибках молодости не бессмысленность, а смысл жизни.
– Человек сам за глупость и жадность наказан: когда бог распределял долготу жизни, то дал человеку только тридцать лет, ишаку сорок, а свинье шестьдесят. Человек не подумал и уговорил бога отнять для него у ишака двадцать лет, еще больше не подумал и стал надоедать богу, пока бог не отдал ему пятьдесят лет свиньи, от которых умная свинья сама отказалась. Поэтому ответ такой: пусть человек живет хоть сто лет, по-человечески он живет только тридцать, остальные двадцать, как ишак, и пятьдесят, как свинья.
– Я не ханжа и не лицемерка, – продолжила Арина, – мне было известно, чем Виктор занимается, и чем занимаются его люди. Но мне было всё равно, я любила его.
Подняв голову, внимательно посмотрела на Иосифа Григорьевича.
– Я думала: если человеку суждено быть убитым другим человеком, интересно проследить, как постепенно сближаются их дороги. Сперва они страшно далеки, – вот один с семьёй в Испании, купается в море, играет с детьми, щёлкает «Кодаком». Другой, его смерть, за тысячи километров в это время пьёт пиво, забивает «козла». Вот первый, приехав с моря, едет в офис; второй смотрит футбол по телевизору. Но всё равно им неизбежно встретиться, дело будет. Вот и сейчас, человек, который не увидит больше ночью ковш Большой Медведицы, не встретит утро завтрашнего дня, шагает своими ногами маршрутом, который на одном из участков пересечётся с маршрутом другого человека… Посмотреть со стороны – их движение идёт само собой, без насилия, какое-то полусонное скольжение, будто всё кругом смазано глицерином и сонно скользит само собой.
Они помолчали. Отпив воды, Иосиф Григорьевич сказал:
– Наверное, пока в человеческих жилах течёт кровь, неизбежно ей проливаться. Только если раньше один подходил к другому и замахивался шашкой, теперь один продаёт другому палёную водку, сливает отходы в реку. А высокий уровень жизни, навязываемая отовсюду бессмысленная доброта, общества защиты голубых от розовых, все эти разноцветные сопли, делают человека беззубым, травоядным, беспомощным. Современного пиндоса – стильного, с модным радиотелефоном, знатока всех на свете товаров и услуг – надо нарисовать в самом низу антропологической таблицы, а эволюция пойдёт от него вверх и придёт к заросшему шерстью неандертальскому человеку.
– Да, мы отвыкли бороться. Что вы будете делать с заводом? Это была Витина мечта, мне интересно, как там дальше сложится.
– Придётся довольствоваться малым, ибо сказано: если не удалось поймать рыбу, напейся хоть воды. Шарифулину всего не отдам. Двину туда другую фигуру. Першина надо убирать, сажать его за хищения. На его фирмах УНП обнаружит сокрытие доходов от налогообложения, счета арестуют. Чтобы облегчить путь в будущее, акции он отдаст мне, а бизнес – Моничеву. Тот хоть и ползающее животное, но ползки его просматриваются. У Першина нет ни дружбы, ни чести. Весь он пропитан жаждой наживы, как глиняный кувшин жиром, в котором больше ничего нельзя хранить. Нельзя ему доверить даже пересчёт пузырей на воде – и это умудрится продать речному чёрту.
Решив переменить мрачную тему, спросил:
– Вы купили себе бюджетный автомобиль?
– Да, подержанного немца – «народную машину».
– Так приезжайте с детьми на мою фазенду. Я там построил бассейн, уверен: всем понравится.
– Теперь после поездки.
– Вы уезжаете?
– Улетаем на море. Будем там две недели.
И Арина вздохнула:
– Жаль, не встречу человечка…
– Кого-то ждёте в гости?
Губы её тронула мягкая улыбка, глаза заискрились.
– Да, ветреный, непутёвый, но дорогой… родной мой человек.
– Кто же это?
– Надеюсь, она меня дождётся. Если снова не упорхнёт куда-нибудь.
* * *Придя домой, Арина застала дочь стоящей перед зеркалом. На ней был новый купальник, светло-зелёный, с золотистыми полосками. Девочка рассматривала себя, то выставив вперёд ногу, то подняв руку, повернувшись то одним боком, то другим.
– Скажи, как я в нём?
Присмотревшись так, будто видит её в первый, а не в сто первый раз в этом купальнике, Арина ответила:
– По-моему, шикарно.
Взглянув на её отражение, встретилась с ней взглядом.
– А скажи, мама… этот святой… страшно сказать, Иосиф, почему он с таким фанатизмом ходит за тобой?
В Танином голосе прозвучали угрожающие нотки, серо-зелёные глаза испытующе смотрели на мать.
– Говорила же – это милиционер, он расследует папино дело. Спасибо, что не таскает меня в отделение.
Не отрывая взгляда, Таня погрозила кулачком:
– Смотри у меня, ты не можешь ни с кем встречаться.
– Слушаю и повинуюсь. Разрешите идти.
Взглянув на брата, игравшего на полу, Таня набросилась на него:
– Опять он машину разобрал! Ломает всё с каким-то фанатизмом. Мы не миллионеры тебе каждый день игрушки покупать!
Ночью, во сне, Арина шла по белым розам, и незримые шипы вонзались ей в ступни; было сладостно от бесконечной дороги цветов и нестерпимо больно от кровоточащих ранок. Вдруг розы стали красными, образовали огромный венок и запылали, а она металась в замкнутом кругу, задыхаясь от терпкого дыма, и не могла разомкнуть глаз.
Порывисто поднявшись, вся во власти каких-то предчувствий, Арина вышла на балкон. Душная августовская ночь. Луна, недосягаемый корабль, плыла по небу. Какая неживая тишина, даже ветви не шелохнутся. Арина вернулась в спальню, но так и не смогла заснуть до самого утра. Ощущение чего-то неизбежного тяготило её. Почему нигде не сказано, как предотвратить непредотвратимое!
Глава 111
Это был старинной постройки дом, из тех, не поспевающих за временами года толстостенных, упрямых домов, которые летом хранят прохладную сырость, а в осенние холода не расстаются с душным и пыльным теплом. В назначенное время Артур Ансимов и Владимир Быстров приехали в московский офис компании «Металлоимпорт», охранник проводил их на второй этаж, и, остановившись у дверей приёмной, показал рукой:
– Прошу.
«Очень широкий коридор, – подумал Владимир. – Тут на БМП можно кругами ездить».
Леонид Сергеевич Ковченко, директор, широконосый, широколобый, настоящий сын народа, вышел из-за стола, поздоровался за руку, и пригласил присесть. Кабинет его был обычным кабинетом директора преуспевающей компании – просторный, обставленный современной импортной мебелью, с «задней комнатой» для «малых приёмов». Необычной была писаная маслом картина с изображением подводной лодки.
Накануне Владимир выяснил, что перед тем, как заняться бизнесом, Ковченко был военным. Только в каких войсках – это вылетело из головы напрочь.
– Как доехали? – начал разговор директор.
Оказалось, хорошо. Гости отвечали немного сдержанно, как бы осваиваясь с обстановкой. Ковченко сказал, что бывал в Петербурге по службе, любит этот город.
– Так вы военный? – просиял Владимир.
– Да-а, – гордо протянул Ковченко, и как-то сразу подобрался.
Владимир, будто невзначай, проговорил:
– Я тоже служил.
– Так, так… Где же?
Бросив беглый взгляд на картину, Владимир ответил, что служил на Тихоокеанском флоте.
– Да? Где именно, в каком звании покинули флот? – спросил Ковченко с живейшим интересом.
– Капитан второго ранга; последнее назначение моё было… командир подводной лодки.
Ковченко не смог сдержать изумлённого возгласа. Вот это встреча! Выяснилось, что он тоже был капитаном подводной лодки. Посыпались вопросы – как, когда, что за подлодка.
– «Бешеная трепонема», – невозмутимо ответил Владимир.
– Что… что… – пробормотал далёкий от медицины Ковченко, и так уставился на Быстрова, будто предстал перед ним царь Посейдон.
Артур наклонился якобы для того, чтобы поднять ручку, он готов был расхохотаться. Выпрямившись, он отвернулся. Лицо его покраснело, губы тряслись от насилу сдерживаемого смеха.
