Питер Таскер - Самурай-буги
Вот она, эта неизбежная тема: дочь Танигути покончила с собой три года назад. По сравнению с этим потеря работы и жены – ничто, воробьиные слезы. Мори понимает это умом. Но у него никогда не было ни жены, ни ребенка, ни престижной работы, и он не может по-настоящему оценить утраты. Он понимает, что не обладает нужным опытом, и ему поэтому неловко.
– Она была замечательная. Тебе ее ужасно не хватает.
– Да, она была замечательная – слишком замечательная, чтобы так умереть.
Танигути машинально смотрит на ряд фотографий в рамках на стене. Сплошь фотографии Хироми, ни одного снимка жены. Пятилетняя Хироми стоит у алтаря в оранжевом кимоно. Младшеклассница Хироми, одна, сжимает теннисную ракетку. Хироми в колледже: сидит на скамейке в парке, голова на плече бойфренда. Четыре замерших мгновения жизни, которая закончилась слишком скоро. Мори не может не думать о других фотографиях, которых никогда не будет: выпускной в колледже; свадьба; мать и малыш.
Симфонический оркестр меняет передачу. Мори вспоминает последний раз, когда он видел Хироми. Это было в суси-ресторане в Симбаси, всего за несколько месяцев до того, как она наелась этих таблеток. Она была в тот вечер спокойна – но она всегда была спокойна. Никаких признаков того, что ее беспокоили грядущие вступительные экзамены в университет, или развод родителей, или что ее дразнят одноклассники, или что там еще – Танигути никогда не говорил – могло толкнуть ее за черту.
Комната утопает в Малере. Танигути внезапно встает, уменьшает громкость.
– Ты пришел по какому-то поводу, – говорит он. – Чем могу помочь? – Оживленный, внимательный – кажется, все прошло.
– Министерство здравоохранения, – говорит Мори. – Один из высших чиновников недавно умер. Кое-кто заказал мне расследование.
– Кое-кто?
– Мама-сан клуба на Гиндзе. У нее какая-то безумная идея, что его убили.
Танигути берет бутылку сётю, выливает остатки себе в кофе.
– Рассказывай.
Мори выдает ему сокращенный вариант истории, выпуская пропавшего охранника, визитку и еще некоторые детали, которые Танигути знать не следует. Тот слушает, кивает, потягивает пришпоренный кофе. Потом наступает его очередь. Он выдает Мори полную инсайдерскую историю Министерства здравоохранения с конца 1950-х до настоящего времени: борьбу за власть; замятые скандалы; связи с видными политиками; темные сделки с подпольными абортмахерами; и строителями домов призрения; и фармацевтическими компаниями; и банками, управляющими государственным пенсионным фондом. Интриги, беспощадная алчность, предательство – в устах Танигути высшая бюрократия предстает бандой якудза на национальном содержании. Вот почему его журналистику так интересно читать.
– Ну а что Миура? – спрашивает Мори. – Каким боком он там замешан?
– Миура? Он в самом центре, конечно. Ты не сможешь понять, какое положение он занимал, без долгой и очень крупной торговли с очень важными людьми. Этот человек знал, как заставить систему работать, так же, как Ростропович заставляет работать оркестр.
– И на этом он сделал столько денег? Я видел его дом – как замок даймё.[17]
Танигути отхлебывает кофе, хмурится.
– У Миуры никогда не было проблем с деньгами. Разве ты не знаешь, кто у него тесть?
Мори мотает головой.
– Тесть? Нет, я ничего не слышал.
– Сэйдзи Торияма.
Мори выпрямляется. Он не следит за перипетиями и поворотами событий в политическом мире, но знает: Торияма – глава новой политической силы, которая поддерживает баланс интересов в парламенте. И звезда этого человека восходит.
– Семья Торияма владеет половиной префектуры Кумамото. Миуре было предложено место в нижней палате по этому округу. Если бы все шло как надо, он стал бы министром здравоохранения в кабинете Ториямы. А может, в один прекрасный день и премьером. Он был достаточно хитер для хорошего политика, и достаточно безжалостен.
Вот это уже интересно. Мысленному взору Мори открываются новые просторы для подозрений.
– А кто-нибудь хотел его остановить? Соперник в министерстве, или не в министерстве, а вообще в политическом мире?
Танигути заглатывает остатки кофе.
– Ты имеешь в виду, настолько хотел его остановить, что убил? Так сразу никто не приходит на ум. Конечно, я наведу справки, если хочешь.
– Спасибо, – говорит Мори. – Мы, разумеется, не можем быть уверены, что это убийство. Это всего лишь бабский закидон. И все-таки если набредешь на что-нибудь, дай знать.
– Понял, – говорит Танигути, кивая в такт музыке.
С него хватит, он хочет, чтоб Мори ушел. Любопытство Мори далеко не удовлетворено, но он решает повиноваться. И лишь когда Танигути, шатаясь, провожает его до двери, Мори понимает, насколько он пьян. Настоящий алкоголик: бойко болтает, даже если стоять прямо не может.
Когда Мори надевает плащ, в голове у него вырисовывается вопрос.
– Ты сказал, что Миура был безжалостен, хитер и так далее.
– Правильно.
– Ты сказал это так, будто встречался с ним.
– Встречался, – спокойно говорит Танигути.
Пряжка ремня выпадает из ладони Мори, он беспомощно смотрит на своего старого друга. Вот так новости. Почему сразу не сказал?
– И – что ты думаешь? Он был человеком, которого могли хотеть убить, или нет?
Танигути не делает паузы для размышления.
– Не вопрос, – отвечает он.
Что это значит? Мори хочет большего, но из Танигути ничего не вытянешь. Он переключается на какую-то ерунду про будущую игру «Гигантов» и выталкивает Мори за дверь, чтоб шел своей дорогой.
Мори тяжело спускается по шаткой деревянной лестнице, в его ноздрях – по-прежнему запах сётю. Только семь, но внизу, в клубе, уже грохочет караокэ. На Мори накатывают мрачные мысли. Ты полагаешь, что твои связи, твое будущее, твой мир – прочны. Все иллюзии. Человеческая жизнь – как воздушный змей на ветру. Пока леска натянута, он парит, и трепыхается, и танцует в воздухе. Но сломай одну только перекладину – и порывы ветра порвут его в клочья. Взгляни на Танигути, когда-то он был таким шустрым, таким проворным. А теперь – сломлен, ему уже не подняться с земли.
Самому-то Мори давно не о чем беспокоиться. Змей, на котором было нарисовано его собственное лицо, потерпел крушение пару десятилетий назад.
Юная дурь: пять горячих радикалов в шлемах и масках врываются в университетские кабинеты, находят секретные папки, касающиеся студенческих политических затей, и предают их огню. Четверо из пяти – юноши из влиятельных семей, отпущены с предупреждением. Пятого как зачинщика исключают за две недели до выпуска, что означает для него невозможность поступления в любые другие университеты и крупные компании на весь остаток дней. С тех пор воздушный змей по имени Мори не поднимается в воздух.
Мори пришпоривает «хонду» и направляется в Синдзюку. Старые добрые деньки – чего уж в них было такого доброго? Разве не было несовершеннолетних проституток? Бесчестных бюрократов, слабоумных интеллектуалов? Напротив, проституция была одной из самых развитых индустрии в стране; продать свою дочь, чтоб выплатить долги, – по тем временам обычная практика. Бюрократам и бизнесменам не приходилось обмениваться конвертиками с деньгами. Они планировали военные кампании с целью обогащения и называли это патриотизмом. А что касается интеллектуалов, так эти шатались от марксизма к национализму, от национализма к демократии, меняя принципы, как школьницы меняют любимых певцов. Танигути должен это знать. Все это прописано в его любимых книжках по истории.
Вывод Мори: ценности на сегодняшний день попраны; они были попраны в прошлом; они будут попираться в будущем. Для частного детектива мысль вполне утешительная.
«Хонда» шуршит по залитым дождем улицам. Граненые башни Синдзюку приближаются.
Шесть
Мори обедает у себя – ест жареного угря, запивает бутылочкой пива «Кирин» «Первый солод». Сейчас можно купить какое угодно пиво. Мексиканское, китайское, бельгийское, какое пожелаешь. Хорошо для коллекционеров, собирающих этикетки. А если ты их не собираешь, можно хранить верность «Кирин». Это холодное пламя, обжигающее рот, этот вкус, который помнишь с тех пор, как украдкой сделал первый глоток из отцовского стакана, когда Мори-старший отвернулся на минутку. Отец всю жизнь пил «Кирин» каждый вечер. Когда он выходил из ванной, это пиво всегда ждало его на столе. Теперь «Кирин» теряет долю рынка. Чем больше покупателей он теряет, тем больше «Первого солода» выпивает Мори.
Дождь бежит по стеклу неоновыми ручейками. На проигрывателе альбом Эрика Дол фи – «Последнее свидание», – купленный в прошлом году у коллекционера в Сэндае. Несколько царапин не могут затмить сурового достоинства бас-кларнета.
Мори кидает взгляд на вечернюю газету, полуразвернутую на столе. Фотография на первой странице: Сэйдзи Торияма произносит речь в Кэйданрэн-холле. Стройный, овальное лицо, мягкие волосы. Что Мори знает об этом человеке? Обходительный, аристократаческое происхождение. Великий реформатор, конечно, что бы это ни значило. Мори пробегает текст. Сегодня Торияма призывает к: «всесторонней политической и экономической реструктуризации»; «новому видению для нового века» и «возрождению гордости и доверия в нашем народе». Боссы большого бизнеса, сидящие за столом позади него, сияют от удовлетворения. Им явно нравится то, что они слышат. Газетным обозревателям и людям с телевидения он, похоже, тоже нравится. По результатам опросов, он нравится также и женщинам. Даже политические противники относятся к нему с уважением. Получается, его все любят, кроме Мори. Мори Торияма не нравится, потому что он не может понять, что это за человек. Либерал? Реакционер? Никак не объяснить. Прячется за красивыми фразами, как ящерица за шелковой ширмой.
