Ярослав Зуев - Три рэкетира
– Финансы, поистине, поют романсы…
Атасов и Протасов переглядывались недоверчиво, такие байки им доводилось слышать не раз. С другой стороны, они прибыли по прямому распоряжению Олега Правилова «помочь хорошему человеку». Насколько хорошему и, главное, – близкому – Правилов уточнить не удосужился. Выход подсказал Армеец, говоривший редко, но метко, и они отбыли, получив неограниченный кредит париться, когда заблагорассудится.
– Пока харя не треснет, – метко подытожил Протасов.
* * *Они и не злоупотребляли открывшимися возможностями, когда, прихватив с собой Бандуру, прибыли в «шаровую» сауну всего в десятый раз.
– Так твой батя, типа, служил в Афгане с Правиловым? – Атасов возлежал на осиновой лавке парилки с непринужденностью, свойственной древнеримским патрициям. – А в каком, типа, году?
Алкоголь, пожирающий Атасова изнутри, подобно термитам, подтачивающим великолепный дуб, еще никак не сказался на его теле: Атасов был сложен, как Аполлон.
– Да я тогда сосем малым был, – Андрей пожал плечами. Он еле ворочал языком от невыносимой жары, царившей в парилке, и с ужасом погладывал на Атасова. Пока Бонасюк растапливал баньку, Атасов в одиночку расправился с целой бутылкой джина. Андрей ожидал, что джин вот-вот закипит в атасовской голове, но ничего подобного не было и в помине.
– А в каких войсках твой батя служил? – взгляд Атасова оставался пытливым, глаза – абсолютно трезвыми. Видимо, алкоголь оказывал на его мозги примерно такое же воздействие, какое обыкновенно оказывает чашка крепкого черного кофе. Невероятно, но факт.
– Да в пехоте, кажется, – Андрей задумался. В ящиках старой румынской стенки, которую он помнил с детства, присутствовали в качестве главных приобретений, сделанных отцом в армии, самые разнообразные армейские значки. Парашюты, звездочки, скрещенные стволы орудий и даже танки. Танками Андрей пробовал играть в детстве, хотя здорово мешали торчавшие из них хвостики, предназначенные, судя по всему, для навинчивания гаек.
– Или в десанте…
– Вот Атасов был майором, – Протасов явно скучал. – А, Атасов? Ходил бы в генеральских лампасах, в натуре, если б бухал поменьше?..
– Ва-валерка, например, два года протоптался на ку-кухне, – Армеец потянулся на лежаке, – видишь, Андрюша, какую мо-морду наел. Как привык ч-челюстями двигать, так до сих пор не может о-остановиться.
– Дебилы вы все, – лицо Протасова потускнело. – Нет, в натуре, Атасов, какого хрена ты приклепался к пацану со своим долбаным Афганом? – Протасов шумно вздохнул, очевидно раздумывая, продолжать или не стоит. – Вот был у меня дружок… Толковый пацан, грамотный. В институт поступил. Реально. Без блата. А потом – Афган. Ну, нормально все, два года в десантуре, медали там и все дела. После дембеля проходил дома пару месяцев, как контуженый. Мать все ждала – в институт восстановится… А он… Походил, говорю, – Протасов перевел дыхание, – походил, и пошел с веревкой в ванную. Вот… Матушка его теперь бутылки собирает… – лицо Протасова стало каменным. – Говорят, в переходе с сигаретами стояла, так козлы какие-то прогнали. Я вот раскручусь немного, подъеду, в натуре, и всех этих козодоев завалю. – Протасов обернулся к Армейцу, – Чуешь, Эдик? Я ж ему говорил про девчонок, а? – он с укоризной поглядел на Атасова, – так он, в натуре: типа, не в этот раз…
– Купи себе, типа, надувную…
– Ты моя резиновая женщина, – Протасов снова развеселился.
– Слышишь, Андрюша, – Армеец доброжелательно взглянул на Бандуру, – как самый мо-молодой, сгоняй в холодильник за пи-пивком.
Андрей встал, провожаемый словами Протасова:
– Ого, блин, нормально. Уже и дедовщина пошла.
* * *Некогда ухоженная серая «Победа», ГАЗ-20, о которой отец американского автомобилестроения Генри Форд, если, конечно, верить расхожему при Советах анекдоту, сказал, что «это уже не трактор, но пока и не автомобиль», притормозила у светофора на Сырце.
Старушка стала дожидаться зеленой стрелки, а проносящиеся мимо машины обтекали ее, как вода замшелый валун. Багровый закат играл на остатках хрома некогда зеркальной облицовки, массивный кузов во многих местах тронула ржавчина. Но реликты потому и становятся реликтами, что не сдают позиций без боя. Согласно затертой поговорке, танки никогда не моют. Это не так. На самом деле танки драют, да еще как. Гораздо ближе к истине то, что танкам почти не страшна коррозия. А «Победа» со своим двухмиллиметровым корпусом, если и не танк, то нечто весьма похожее.
В былые времена, лет тридцать или сорок назад, «Победой» вполне бы мог владеть, – да что там мог, наверняка владел – некий бодрый дедуган в бежевой кепке и такого же цвета рубахе с короткими рукавами и накладными карманами по бедрам. В одной из тех рубах, что носились непременно навыпуск несколькими поколениями дедуганов, начиная с хрущевской «Оттепели» и по зарю «Перестройки» включительно. Когда вымерли, как динозавры от похолодания. К сказанному остается добавить, что безымянный дедуган мог быть кем угодно – отставником, видавшим фронт не на картинках, вышедшим на пенсию режиссером, а то и начальником средней руки, слетевшим с поста при Хрущеве, достаточно стремительно для того, чтобы не успеть сменить честно выстраданную «Победу» на более престижную «Волгу».
Только вот на дворе была весна 93-го, так что салон «Победы» занимали совершенно иные люди.
– Леха, мудак, убери обрез, пока мусора не попалили, – водитель «Победы» – молодой парень в протертом черном свитере на голое тело и засаленных донельзя джинсах, яростно махнул кулаком под самым носом соседа: – связался, блин, с клоунами…
– Не гони, козел, – ощерился с пассажирского сиденья Леха, – где ты ментов срисовал? Обкололся с утра, недоносок?
Оба говорили отрывистыми фразами, характерными для наркоманов под дозой, и были взвинчены до предела.
– Заткните хавалы, вы оба, уроды гребаные! – заорал поразительно чистым тенором третий пассажир «Победы». Он занимал заднее сиденье и голос имел, что надо. Случись карте лечь по-другому, – голосовые связки обеспечили бы ему место вокалиста в оперном театре не из последних. Случись только лечь… Но у жизни причудливое чувство юмора. Фортуна повернулась к нему спиной. Теперь он кололся, когда башли позволяли, нюхал клей, сидя на мели, и кантовался с этими отморозками, которые под кайфом друзья, а как заломает – так и зарежут за дозу.
Четвертый пассажир «Победы» в диспуте не участвовал. Это был здоровенный лысый детина с трехдневной щетиной на круглом лице дебила, и все ему было по бую. Лысый ритмично двигал верхней частью туловища: вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Как меломан, увлекшийся забойным роком в наушниках. Правда, ни наушников, ни плейера, у Лысого не было.
– Я тебе сейчас самому рот членом заткну, – взвился сидящий за рулем обладатель черного свитера.
– Зеленый, поехали, мудак! – выкрикнул с правого сиденья Леха, не упускавший светофор из виду.
Сзади раздался протяжный автомобильный гудок. За первым вскоре последовал второй.
– Спешишь, сука?! – Черный Свитер рванул из джинсов видавший виды наган и дернулся к двери, но Леха вцепился ему в плечо и яростно зашипел:
– Совсем охренел? В натуре хочешь, чтоб менты замели?
Черный Свитер сбросил Лехину руку с плеча и воткнул первую передачу. «Победа» тяжело тронулась с места и свернула на улицу Гонты. Сигналившая им на светофоре раздолбаная серая «девятка», надрываясь полуторалитровым мотором, обошла «Победу» слева и далеко вырвалась вперед. Водитель «девятки» еще раз возмущенно посигналил, просто не догадываясь, какая чаша его миновала.
– Давит, козел, давит, а оно – не давится, – прокомментировал Леха.
– Вот гнида, надо было его завалить, – сказал Черный Свитер, однако чувствовалось, что он почти успокоился. Даже сунул наган на прежнее место в джинсах.
– Ты себе яйца когда-то отстрелишь, однозначно тебе говорю, – Леха доброжелательно взглянул на соседа.
Метров через шестьсот, в районе поросших бурьяном шпал Детской железной дороги, «Победа» снова затормозила. Черный Свитер собрался повернуть налево, Леха горячо возражал. У Тенора было свое мнение. Вспыхнувший спор едва не завершился смертоубийством.
Прошло еще минут двадцать, пока Леха, вслух отсчитывавший номера домов, с нервным смешком бросил:
– Стой, слышь, вот оно…
Двухэтажный дом, перед которым они оказались, скрывался в густой листве по самую черепичную крышу. Деревья праздновали весну, но экипажу «Победы» было не до буйства природы. Поперек подъездной дорожки, выложенной желтым кирпичом, мирно дремал бутылочного цвета джип. Огонек сигнализации с плавающим кодом, словно обезумевший светлячок, метался внутри салона, озаряя тонированные стекла тревожными рубиновыми сполохами. Этот нервный огонек почему-то сразу вывел Леху из равновесия.
