Андрей Федоров - Двенадцать обреченных
— Нет, связано, — я стал листать Генкину тетрадь, — тут адреса и телефоны…
Из тетради выпал конверт. Адрес отпечатан на машинке. В конверте листок. А отправлено… шесть дней назад. Выходит, Генка получил уведомление тоже. Перед смертью.
На листке — все тот же рисунок.
Теперь у нас было три одинаковых листка. Три одинаковых бычка ли, коровки ли, телки ли. Он мне почему-то не сказал о письме. Может, забыл.
— Нет, Даня. Маньяк тут. Рядом.
Глава 7
— Нет, — сказала Ира, — не узнаю.
Я узнал ее голос сразу. Голос не меняется лет до шестидесяти. Мы с Даней начали с Иры «второй».
— Гагры? Андрей? Гиви? Ой, что-то смутно помню. Черт-те когда… нет, его не помню. Знаешь, Андрей, а ведь ты бы тоже не вспомнил. Ты с какой-то просьбой? И причем к моему мужику. Не знаешь даже, кто он? А я тебе зачем?
Объяснять ей все с начала я не стал. Времени ушло бы много, толку — никакого. Я попросил, в связи с необычными обстоятельствами, не открывать лишний раз двери и проверять все посылки и даже письма.
— Странно, — сказала Ира, — я тебя плохо помню, но на рэкет ты вроде не тянул. Я сейчас сообщу в милицию об этом разговоре. Как твоя фамилия, не помню?
Я положил трубку. Дура ты, Ира. Все в куче: рэкет, Гагры, муж. Но, может, все-таки будет осторожнее.
Даня, скептически ухмыляясь, наблюдала за моими гримасами:
— Что? Вроде профессорской жены? Да я вижу. Ну и черт с нею!
— Жалко ведь. Залетит. Анонимно позвонить в милицию? Что, мол, готовится покушение. Или что в этом доме бомба. А сейчас ее может не быть. Каждый день звонить, что бомба? На третий раз просто не пойдут. Нет, мы пошли не тем путем!
— Я понимаю. Но адреса Скокова у тебя нет.
— Да. И в Левкиных бумагах нет. Если на мебели и на дверях поискать?
— Поручи это мне. А то нет конкретных поручений.
Даня удалилась искать адрес или телефон Скокова. Действительно, в самых невероятных местах. Теперь она слабо шуршала где-то за стенами, может, в той же мастерской.
У Андрея не отвечали. Потом оказалось — работает автоответчик, отнесшийся ко мне с презрением, реагируя азбукой Морзе, чем-то вроде «SOS».
У Полубеловой трубку сняли:
— Кто ее спрашивает?
— Знакомый.
— Сейчас. Ждите.
Прошло около минуты.
— Слушаю. Я знаю, откуда вы мне звонили. Не пытайтесь скрыться. Через десять минут с вами будут беседовать.
Я положил трубку и пошел искать Даню. Даня хныкала над шкатулкой с безделушками:
— А вот это он мне на Новый год подарил.
— Сейчас приедут из милиции. Я нарвался на какую-то службу. Что-то случилось. Но мы, на всякий случай говорю, никаким расследованием не занимаемся. Я пришел навестить старого друга, оказалось, что он умер, и я стал звонить другим друзьям известить, сообщить. Понятно? Ты поняла?
— Будет обыск?
— Да нет! Не думаю! Только ты в это не лезь. Конечно, молчи про бутылку для Левы. Нам или все надо рассказать — и тогда эта уголовная машина будет год все разгребать без толку, или уж вообще молчать. Инфаркт. Ясно? У Левы был инфаркт.
— А может, они бы как раз помогли найти Скокова? По «Цабу», например?
— Я уже звонил. Не живет такой в Москве.
У Дани голова работала в противоположных направлениях:
— А если это не милиция?! Почему милиция?!
Я и сам не знал почему. Тон, голос, мгновенное определение моего «местопребывания». Как в прошлый раз. Но ведь и не только милиция в наше время обладает начальственным тоном, голосом и возможностями для «определения».
— Давай все-таки изготовимся, Даня.
— Как?!
— Ты соберись, ты же в халате.
— На голое тело!
— Это я заметил. Оденься.
— Я уже не успею!
Я решил успеть. Собрал в свою сумку Генкину тетрадь, все три листка с «телками», забрал свои зажигалку и сигареты, а в кармане наткнулся на браунинг.
Если обыск, пять лет обеспечат. А у Дани прятать…
Я представляю теперь, что чувствуют люди в момент неожиданного взрыва. «Ожиданный» я пережил.
В долю секунды ты ощущаешь, что происходит нечто ужасное. Правда, в эту долю секунды мышцы, нервы, зрение и слух успевают предпринять максимум усилий для встречи с катастрофой.
Нам повезло: я был у стенных шкафов в большой комнате, Даня пошла в спальню переодеваться, но в дверном проеме не оказалась.
От входной двери вспух внутрь квартиры алый шар и лопнул. Я оглох.
Меня стукнуло о шкаф, Даню — о стену. Окна вылетели, двери сорвались и грохнулись.
Первая мысль была о бомбе на шкафу. Вторая о другой бомбе. Вторая — верная.
Мы выбежали на лестницу из дыма и шороха осыпающихся плинтусов и штукатурки.
На лестничной площадке лежала нога в ботинке и форменной «брючине». Нога истекала кровью. Что-то еще, почти бесформенное, в клочьях одежды словно таяло. Растекалось в углу. Дверь к соседям тоже вышибло, и внутри их квартиры стояли мрак и тишина. Их не было дома?
Снизу поднимался лифт.
— У меня пистолет, — сказал я Дане, — если сейчас сюда поднимаются сослуживцы этого милиционера, царство ему небесное, мне не выкрутиться.
Мы побежали по лестнице.
Лифт встал на нашем этаже (значит, лифтную коробку не повредило?), когда мы были этаже на третьем и скользили вниз почти бесшумно, — Даня в тапочках, я — в носках. Где мои ботинки, я не знал. Не знаю и сейчас.
Милиционеры вполне (если приняли меня по телефону за преступника) могли ждать и в подъезде, но мы с Даней предпочли не думать об этом, а проскочили на улицу.
Была настоящая ранняя ночь с огнями, тенями, прохожими. По Плющихе от центра быстрым шагом, озабоченные и внешне безразличные к чужим взглядам шли мы с Даней: бородатый психиатр средних лет в летнем (ночи уже холодные) костюме и в носках, под руку с девицей лет девятнадцати в коротком халатике на голое тело, в домашних тапочках.
Мы прошли почти всю Плющиху, приближались к академии им. Фрунзе, но все еще не имели планов на ближайшие минуты и не говорили об этом.
Заговорили на Большой Пироговской.
— У меня есть подруга. С телефоном. Живет в Оболенском переулке, — сказала Даня.
Мы бодро прошлепали по Хользунову и свернули налево.
— Корнет Оболенский, надень ордена! — пел я. Даня хныкала.
А в общем — естественная, хоть и парадоксальная, реакция на форс-мажорные обстоятельства. Трах, труп, пробег по улицам босиком. Марш-марш! И вот мы в подъезде. В подъезде старого, облезлого (так его представил уличный фонарь) дома в пять этажей со старинным, с мою кухню величиной лифтом.
— Подруга с кем живет?
— Сейчас? Не знаю. Позавчера ни с кем не жила. Вообще-то она одна живет… я потому и решилась сюда. Только бы куда не смылась.
Даня позвонила. Мне казалось, что на сию минуту это самое важное — попасть наконец в тепло и за запертую дверь.
Попали.
Лохматая подруга растопыренными пальцами смахивала с глаз, отводила в сторону лохмы. Вроде бы хорошая фигура, а лица и не видно.
— Ты чего, Дань? С мужиком. Лева-то только что…
— Это его друг Андрей. Врач. Следователь.
— Чего ж он у тебя исследует? Ну, проходите в гостиную. Ты чего будешь? Чаю, водки? Есть будете?
— Чаю дай и водки. Господи, Светка! За нами маньяк гнался, а потом менты!
— Знатно живете! Обычно черти, сейчас модно — вампиры гонятся. Правда, маньяки тоже смотрятся еще.
Света ушла готовить нам чай и водку.
Я нашарил жадным взглядом телефонный аппарат, снял трубку и позвонил домой.
— Это я! Что, где носят? Ну-ка, слушай меня! Тихо! Случилась неприятность. Из нашего дурдома, нет, из больницы, не из нашего дома! Из нашей больницы удрал маньяк. Именно ко мне расположенный. Вот я и жду его на явочной квартире. Но звонить вам сюда нельзя! Телефон должен быть свободен. Я не о том, я в безопасности, но маньяк знает мой домашний адрес… Да! Адреса и фамилии психиатров не дают! Но вот тут — дали! Кто? Не важно, дура одна. Милиция в курсе, но вам надо опасаться любого посещения, никого незнакомого не пускайте! Открывая дверь, убедитесь, что нет ничего у двери: коробки, узла, бутылки! И ничего не трогайте! Пока!
— Да, — сказала Даня, — утешил родненьких! Конечно, что еще придумаешь! Что же все-таки случилось у нас дома?! Ты позвонил какой-то Полубеловой и тебя сразу засекли? Но почему у нее там были менты? Значит…
— Эта… Галя… только не она! Я боюсь, что менты там по другой причине.
— Ну, ты психолог! Кто же маньяк, кто?! Всего-то трое неясных!
— Хуже! Они ясные. Сашка Олейчик еще. У Генки я нашел, я видел в бумагах его адрес. Это аж Ростов Великий. Туда ехать, что ли? Спрашивать художника, да, он художник, не ты ли нас всех кончаешь? С ним вообще никто не держал связь. Я не знаю, жив ли он…
— Скоков! Этот бы вывел на маньяка!
Света принесла из кухни бутерброды, печенье, чай.
