Анатолий Афанасьев - Между ночью и днем
По диагонали от меня, у окна, лежал худой старик с изможденным лицом и с переломом шейки бедра. Судя по всему, ему уже не светило плясать гопачка, но смиряться с этим он не собирался. Каждые десять-пятнадцать минут старательно подтягивался на висящей над ним железной перекладине и время от времени совершал самостоятельный пеший переход до умывальника, опираясь на костыли, шаркая по паркету больной ногой, как фломастером по картону, ухая, постанывая и подвывая. Когда бы я ни встречался с ним взглядом, он успевал улыбнуться и сделать рукой бодрящий жест: мол, все в порядке, и мы все снова очутимся на конях. Звали старика Петр Петрович Незнамский, в оные времена он был известным профессором-электронщиком, спецом из засекреченного института, но с приходом демократической чумы, подобно многим другим честным заслуженным, пожилым людям, догорал в бедности и забвении.
Четвертый обитатель палаты, лежащий напротив Петра Петровича, был фигурой загадочной. Двое суток, которые я здесь провел, он беспробудно дрых, тоненько со свистом посапывая и изредка переваливаясь со спины на бок. Единственный раз он как-то вскочил, уселся на кровати, спустив ноги на пол, и, ошалело глядя на подполковника, строго потребовал:
— Дай пива, брат! Куда спрятал? — и не дождавшись ответа, снова повалился на бок. Никто его не пытался разбудить, лишь дежурная сестра забегала и делала ему какие-то уколы. Каждый раз Петр Петрович уважительно спрашивал:
— Помирает? — И сестры, хотя они были разные, отвечали одинаково:
— Оклемается, молодой еще.
В начале восьмого появилась заспанная молоденькая медсестра, весело прощебетала: «Температуру будем мерить!» — и, ни на кого не глядя, крутнулась на каблучках и выпорхнула из палаты. Сразу после девяти принесли завтрак, и я съел, поставив на колени, все, что подали: тарелку пшенной каши с миниатюрным шлепком масла, кусочек то ли омлета, то ли жевательной резинки и выпил кружку чая с двумя кусочками сахара. Ел без аппетита, но получая удовольствие от знакомого процесса. Спросил у подполковника:
— Туалет далеко?
Оказалось, туалетная комната вкупе даже с неработающим душем примыкает прямо к палате.
— Сигаретки не найдется?
Юра Артамонов протянул мне сигареты и зажигалку, вежливо полюбопытствовал:
— Дойдешь?
Я дошел. Шея и туловище у меня были туго перемотаны бинтами, зато голова болталась из стороны в сторону, как тыква на проволоке. Делая свои дела, я цепко ухватился рукой за умывальник, поэтому не упал, хотя сначала думал, что рухну. Потом уселся на колченогий трясущийся стульчик и, недолго думая, прикурил. Вместе с первым глотком дыма в голове что-то разорвалось, из глаз брызнули слезы, из ноздрей — сопли, и свет вдруг померк. Куда-то меня вышвырнуло в необозримую даль, где я люто перхал и откашливался, прижимая локтями бока, пронзенные тысячью гвоздей. Казалось, агонии не будет конца; но вскоре опять обнаружил себя в туалете, скорченным на стульчике, с зажженной сигаретой в кулаке. Чтобы проверить, жив ли я, вторично затянулся. Результат был потрясающий. Верхняя часть черепа зацементировалась, отделилась и проплыла передо мной по воздуху, вся в спутанных, подмокших волосках. Я догадался, что это всего лишь мираж, и легко справился с ним, надавив кулаками на глазные яблоки. Дальше уже без всяких видений докурил сигарету до конца.
— Вот так-то, Катенька, — сказал торжественно вслух. — Со мной, как видишь, все в норме.
Вскоре явился на утренний обход врач — женщина средних лет по имени Тамара Даниловна. Ко мне подошла к последнему. Встала у изножья кровати.
— Как самочувствие?
— Хорошо, спасибо. Когда выпишете?
Устремила на меня задумчивый взгляд без всякого намека на улыбку. Личико неказистое, скорее мужское, чем женское, но выразительное.
— Об этом пока рано, — шагнула вперед, откинула одеяло и, наклонясь, сноровисто меня всего ощупала, будто тюк с товаром: нет ли где дырки.
— Как голова?
— Не совсем как бы моя.
— Это нормально, — отступила назад, окинула оценивающим взглядом и молча удалилась. Сестра шмыгнула за ней хвостиком.
На всех нас четверых ушло не более десяти минут.
— Здорово! — восхитился я. — Медицина двадцать первого века.
В перемогании, в полудреме потек больничный день. Голова ровно, глухо гудела. Все чувства были словно подморожены, и немного досаждала лишь одна мысль: что с Катей?
Посредине дня вдруг заворочался на кровати таинственный больной, сбросил с себя одеяло и сел. Лицо у него было узкое, печальное, но приятное — и не поймешь, сколько лет мужику. Мы все уставились на него. Петр Петрович даже газету отложил.
— Где это я? — заторможенно поинтересовался страдалец. — В вытрезвиловке, что ли?
Подполковник Артамонов, который лежал к нему ближе всех, объяснил, что это не вытрезвитель, а больница, травматология, где лежат побитые, ушибленные и изувеченные.
— А зачем я здесь?
— Тебя третьего дня привезли. В реанимации откачали, потом сюда кинули. Ты уже три дня ничего не ешь. Так ослабеть недолго. На вот, пожуй яблочко.
Мужчина (или мальчик?) в недоумении посмотрел на протянутое яблоко и вдруг заплакал. Да не просто заплакал, а, обхватив стриженую голову руками, заревел в голос. Я и не видел никогда, чтобы так рыдали мужчины. Что-то было в этом чистое, искреннее и поучительное.
— Это ты напрасно, — заметил Артамонов. — Чего ж теперь выть. Расскажи лучше, что случилось-то?
Нахлюпавшись вдоволь, парень (или мужчина?) опрокинулся на смятую подушку и трагически произнес:
— Это она, сучка, подставила!
Потихоньку, в несколько приемов, он все-таки поделился с нами своим горем. Речь его была не совсем связной, со многими отступлениями, но вкратце история была такая. Звали его Кешей Самойловым, ему было сорок один год, и работал он мастером на каком-то приватизированном цементном заводе. Жил припеваючи: меньше миллиона в месяц не имел. Пил, конечно, по-черному, хотя сам этого не одобрял. Не говоря уже о любимой жене, которую он почему-то называл не по имени, а не иначе как «сучкой» и «тварью». Вскоре выяснилось почему. Оказывается, жена не только его разлюбила, но еще устраивала ему по пьянке много каверз и гадостей. Особенно эта ее подлая черта ярко проявилась во время последнего запоя, который длился ровно тридцать семь дней. У них был пятилетний сын по имени Игорек, не по годам развитой и смышленый ребенок, в котором Кеша души не чаял. И вот неделю назад она сначала спрятала от него четвертинку, а потом, когда Кеша начал гоняться за ней по квартире со справедливым требованием вернуть не принадлежащую ей вещь, тварь ухитрилась оглоушить его по тыкве именно Игоречкиным металлическим ночным горшком.
В этом месте Кеша снова разразился горькими рыданиями и по очереди показал нам всем троим синюшный шишак за левым ухом.
Кощунственный поступок жены заставил Кешу всерьез задуматься, как бы ему поскорее выйти из запоя, хотя бы для того, чтобы поквитаться с тварью.
— Сучка здоровая, как трактор! Ну, ребята, сами увидите. Ножищи — во! По тонне. При этом волосатые — тьфу! Как у гориллы. А я что, хилячок пьяненький, вот она и куражится. — Новый взрыв рыданий. — Но люблю — ужас! Никого так не любил. Месяц бухаю, исчах, высох, и чего? Привалюсь ночью — она теплая, мягкая, большая — и снова как конь, ей-Богу! Тварь даже сама удивлялась. «Ты же, говорит, как-нибудь подохнешь прямо на мне. Допьешься!»
Дальше события развивались так. С утра, обставясь полудюжиной пива, Кеша проглядывал от скуки газету, и там ему попалось заманчивое объявление. Фирма «Трезвость» гарантировала стопроцентное выведение из запоя за один сеанс и по умеренной цене. От нечего делать и уже совершенно в отчаянии Кеша позвонил в эту фирму и узнал, что обойдется лечение в сто долларов. Он посоветовался с тварью, и та сказала: «Больше пропьешь!»
Приехал из фирмы дюжий детина в белом халате и со шприцем. Увидев изнуренного Кешу с разбитой головой, выразил сомнение:
— Случай запущенный, может, лучше его в стационар отправить?
Тварь утащила детину на кухню, там они долго шушукались и вернулись в комнату веселые оба, как с именин, со шприцем наготове.
— Я сразу чего-то почуял неладное, — повествовал Кеша. — Но куда деваться. Из запоя выходить надо, иначе хана, а самостоятельно, чувствую, не сдюжу.
Детина-врач дал ему подписать какую-то бумажку и вкатил четыре укола подряд. Кеша враз с копыт, а когда очнулся, то решил покурить. Но это ему не удалось. Никак не мог поймать пачку сигарет, которая лежала на тумбочке. Пальцами тыкал, тыкал, да все около. Игорек, который случился рядом, радостно завопил:
— Папочка, какой ты смешной! Давай вместе играть.
Когда с кухни прибежала тварь, Кеша уже гонялся по полу за тапочком и действительно от души хохотал.
