Елена Зевелова - Тайник Великого князя
– Генрих Оттович, – проговорил Алексей, расплатившись с чайханщиком, – ты раньше времени не унывай, прошу, а главное – не распускайся. Попробую я тебе в ближайшее время помочь, поговорю насчет тебя с одним знакомым. Покумекаем, решим, не бойся. Найдем, в конце концов, что-нибудь приемлемое. Не один ты такой после войны вернулся. У других положение еще хуже. Ты адрес наш помнишь? Он не изменился. Так что заходи к нам через недельку, возможно, что-то к тому моменту уже и решится.
В это время к Генриху подошел довольно молодой человек и, нарочито небрежно поздоровавшись с Алексеем Георгиевичем, начал что-то быстро, вполголоса, чтобы не было слышно окружающим, причем довольно зло, говорить застывшему на своем стуле Соломонову. Тот лишь смиренно чуть ли не при каждом предложении незнакомца кивал ему в ответ.
«До чего же скользкий, даже мерзкий тип, – подумал Алексей Георгиевич, разглядывая парня исподтишка, боясь взглядом привлечь к себе внимание. – Довольно симпатичный издалека, при ближайшем рассмотрении он производит просто отталкивающее впечатление».
Белесый, верткий, с развязными манерами, со скользким взглядом колючих глаз, он неуловимо напоминал ему кого-то из прошлого времени.
Алексей напрягся, внутренне ахнул даже.
«Не моей ли это бывшей соседки Таньки Черновой сынок? – подумал вдруг он. – Надо же. Скорей всего, он и есть. Молокосос совсем еще, а Генрих-то его явно побаивается. Вон посерел весь. И глаза забегали».
В это время парень перевел свой взгляд на Беккера.
«Не взгляд даже, а острие кинжала, – вздрогнул, увидев прямо перед собой глаза белесого парня, Алексей Георгиевич. – Взглянул, как ужалил все равно». Не зря ведь поговаривали в городе, что известная на всю округу пропойца-блядушка Танька Чернова была когда-то знойной женщиной, красоткой. Родители ее долгое время находились в стане белогвардейцев, скрывавшихся в Туркестане от «красной кары». Сама же она в результате неимоверных похождений в поисках лучшей жизни, а то и приспосабливаясь к ней, чтобы просто прожить, заняла в результате не последнее место в большом гареме Ибрагим-бека, одного из самых крупных басмаческих предводителей. Один из ее вечно голодных, оборванных, босоногих детей – когда она уже жила по соседству с Беккерами на улице Чехова в своей развалюхе – был как раз от этого самого Бека.
«Ну, чего только люди не набрешут, – подумал тут же Алексей. – Кто его знает, как и отчего у нее такая судьба сложилась. С другой стороны, все может быть. Но точно Танькин это сын. Сердце не обманешь. Давненько я что-то его не видел. Вот и не признал поэтому сразу. И почему его Генрих так боится?»
Генрих, еще раз поблагодарив Алексея, по-узбекски прислонил правую руку к сердцу и нехотя пошел вглубь базара. Молодой человек последовал за ним.
«Однако засиделся я здесь, домой давно уж пора», – подумал Алексей, вставая из-за столика. День обещал быть особенно жарким. Дел впереди у него было невпроворот – ведь 30 сентября каждый год в их семье одновременно праздновали именины всей троицы. Трех именинниц, трех родных сестер, да еще и троюродной Софьи. И всех их Алексей знал еще по своему оренбургскому детству.
Его отца – Георга Фридриховича Беккера, купца 1-й гильдии, известного орского богатея, в те самые времена хорошо знали и в Оренбурге, где у него была суконная фабрика да самые модные чуть ли не на всем Урале магазины. И в самой Москве магазины купца Беккера пользовались не меньшей популярностью. Вот и приучал он своего старшего сына Алексея с ранних лет ко всем своим делам, в поездки частенько брал. На него, на Алексея, на продолжателя славного рода Беккеров, наследника большого дела купеческого, была у Георга Фридриховича, по сути, вся надежда. Остальные дети в семье – так получилось – родились девками. Восемь дочек было у Георга Фридриховича. Жена – чистокровная яицкая казачка, родом из знаменитой станицы Наследницкой. Сам он из обрусевших немцев, которые еще при Анне Иоанновне перебрались в Россию из саксонских земель. Немало немцев в те далекие времена приехали в поисках лучшей доли в Россию, да так здесь и остались навсегда. Обустроились, хозяйство завели, обжились, привыкли. Разъехались по необъятным просторам Государства Российского. Во благо его «не щадили живота своего». Но и, как водится, себя тоже не забывали. Трудились честно, были аккуратны, педантичны, надежны, работящи. В делах преуспевали и все трудом нажитое преумножали. «Арбайт! Арбайт! Арбайт!» Эту формулу с молоком матери впитал Георг Фридрихович, зная, что по-другому лучшей жизни не добьешься, и привил эту заповедь своим детям.
Прасковье Власьевне, жене Георга Фридриховича, наследницкие да орские казачки от души всегда завидовали:
– Ну и повезло ж тебе, Прасковья. Муж – работящий, удачливый в делах… Вон каким богачом стал за короткое время. Да вдобавок ко всему непьющий, семьянин хороший, тебя и детей любит, и собой хорош. А уж Алешка твой, не без его помощи и стараний, у вас растет разумный, степенный, смекалистый, умный и прилежный мальчишка, – не раз говорили соседки Прасковье. – И невесту, стало быть, вашему сыну, подыскивать надо под стать ему заранее. Вон сколько купеческих дочек, из наших, из казачьих, невестятся уже давно. Или Георг из немецких своему сынку приглядывает?
– Да рано ему еще, пусть погуляет, как следует, а жениться всегда успеет, – отмахивалась Прасковья. – У меня вон у самой девок полон дом. Их в первую очередь пристраивать надо. Или вы своих дочек для нашего Алексея готовите?
– Мы-то рады бы были. Да все в округе говорят, что Алексей ваш давно на подружку своих детских забав – Надежду Агапову – глаз положил.
– Да полно вам, утихомирьтесь. Язык у вас без костей. Росли ведь мы с Ольгой, знаете, небось, вместе. В станице наши дома рядом стояли. Алешка для них как сын родной. Любят его там, привечают всегда, – отвечала Прасковья.
– Алешка приехал! Алешка приехал! – с визгом, хохотом в гостиную большого оренбургского дома Агаповых, крича, влетали всегда Вера и Любочка, как только молодой Беккер появлялся на пороге их дома, и тут же просто повисали на молодом человеке.
– Надюрка, а ты чего там копошишься? Это она к твоему приезду все прихорашивается да принаряжается, – на ухо шептала Алексею обычно Люба.
Алексей отдавал девчонкам привезенные гостинцы. И тут-то в комнату павой вплывала Надежда. Хорошевшая день ото дня, высокая, статная, с кокетливо вздернутым носиком на милом лице, голубыми глазами, пышными светло-русыми волосами, убранными в затейливую прическу – в моменты приезда молодого человека девушка выглядела особо привлекательно.
– Алексей Георгиевич! Несказанно рада вас видеть, – мелодичным голосом обычно проговаривала она, подходя поближе к молодому Беккеру.
– Да какой я тебе Георгиевич, Надежда? – краснея, отвечал он. И добавлял: – Помнится, не далее как в прошлый раз ты меня просто Алексеем звала. Да и разница в годах у нас с тобой всего пять лет. Ты же знаешь, что мне всего двадцать стукнуло, – обижался молодой купец.
– Надолго ли к нам пожаловали? – как-то спросила она.
– В Москву завтра уезжаю, попрощаться зашел. Отец там уже. Мы свой магазин новый большой открываем.
– Вот здорово! Ты даже не знаешь – мне родители обещали, что я дальше учиться в Москве буду.
– Неужели они тебя туда одну отпустят?
– Одну, конечно, ни в коем случае не отпустят. Но у тетушки, маминой сестры Марии, дом приличный на набережной Москвы-реки есть, и кто-нибудь из наших, наследницких, там всегда живет. Да, к тому же и отцова родня в Москву недавно перебралась.
– Я тоже теперь в Москве по делам частенько буду бывать. Так что будем, думаю, там не реже, чем здесь, видеться, – успокоился после рассказа Надежды Алексей.
– Алеша! – немного помолчав, почему-то вдруг шепотом сказала ему тогда Надя. – Глаза закрой, дай руку, я хочу тебе сейчас показать что-то такое, о чем ты даже не догадываешься. Не бойся! Не укушу!
«Неужели поцелует», – затаившись и закрыв глаза, подумал тогда Алексей. Но не тут-то было. Надежда, крепко взяв его за вытянутую руку, вывела следом за собой из комнаты и потащила куда-то в глубь дома.
– А теперь открой глаза, – проговорила она, отпуская руку едва не оступившегося Алексея. Он испуганно огляделся по сторонам. Сколько лет бывал в этом доме, а вот в молельную комнату попал впервые.
«Зачем, интересно, она меня сюда привела?» – мысленно задал он себе вопрос. И сразу же понял, нашел, вздрогнув даже, ответ. Из угла полутемной небольшой комнаты на него смотрели черные угольки глаз Спасителя. Ему даже показалось, что, глядя на него, Спаситель своими – как вечность – глазами прожег его насквозь, увидев в нем все – явное и тайное, высокое и низкое.
– Это та самая икона? – почему-то еле произнося слова, шепотом спросил он.
– Да, – тоже шепотом ответила Надежда.
– Ведь все говорят, что она давным-давно пропала?
