Александр Апраксин - Ловкачи
Оставались портниха да старая брюнетка — таперша. Ромашка ушла вслед за Марфою Николаевною, так как состояла при ней чем-то вроде адъютанта.
Сразу стало скучно, и компания, поговорив немного, разъехалась.
Огрызкову хотелось потащить своих приятелей к Омону, но те не согласились, в особенности по нежеланию Савелова.
В самом деле, Степан Федорович был озабочен и если на время поразвлекся новинкою в этой странной обстановке, то, едва прекратилось общее веселье, вернулся снова к своим думам о Зинаиде Николаевне Мирковой и победившем ее сердце Хмурове.
Он уехал с полковником к себе домой и приказал подать крепкого чаю. Он сознавал, что пил в этот день слишком много: голова отяжелела, но хотелось поговорить по душе, и лучшего собеседника или, по крайней мере, слушателя ему нельзя было найти.
Полковник питал к Степану Федоровичу Савелову чувство самой прочной дружбы, основанной на незыблемом закале военного товарищества, то есть товарищества самого прочного, по правде говоря.
Характер Савелова отчасти отражался и в обстановке его квартиры. Все в ней было прилично, чисто до безукоризненности, и каждый предмет высматривал столь же прочным, как и он сам. Тут были все кругом вещи солидные, массивные и притом ценные. Не было излишних безделушек, и по первому взгляду легко было бы заметить отсутствие женщины в этой квартире.
Когда отданное слуге приказание было исполнено, друзья удобно развалились каждый в угол огромного дивана и, попивая дорогой ароматичный чай, завели беседу.
— Меня более всего возмущает, — говорил Савелов, — что люди честные и порядочные, каковым, несомненно, надо считать Огрызкова, так легко относятся к своим знакомствам. Мало того, они сами даже будут знать за человеком всякие мерзости и все-таки будут продолжать дружить с ним на милом основании, что не пойман, стало быть, и не вор.
— Очень просто, — ответил полковник, отхлебнув большой глоток из своего стакана.
— Неопровержимо доказать, что красавец этот Хмуров не что иное, как шарлатан, я, правда, еще не могу, — сказал Савелов, — но я это чувствую самым непоколебимым образом.
— Чего говорить, бродяга! — согласился полковник. Помолчав немного, он спросил:
— Почему только этот человек тебя особенно беспокоит?
— Как почему?! Ты меня, брат, удивляешь! Разве тебе не ясно, куда он метит с Мирковой?
— Ну, а тебе-то что?
Хладнокровие полковника, давно известное Савелову и даже нравившееся ему, на этот раз почему-то его раздражало. Он спросил:
— Имеешь ты представление о том, что такое Зинаида Николаевна Миркова?
— От тебя же много слышал, — ответил по-прежнему спокойно полковник.
— Хорошо-с. Теперь скажи мне, что, по-твоему, может произойти, если в доверие к такой женщине вкрадется негодяй?
Полковник молчал и глубокомысленно курил папиросу.
— Такой гусь, — продолжал Степан Федорович, — не задумается обобрать ее и испортить ей всю жизнь, тогда как она могла бы и другим дать счастье.
Полковник взглянул на приятеля, улыбнулся и сказал:
— Например, тебе.
— Какие ты глупости говоришь! — воскликнул Савелов. — Почему это непременно со мною, а не с другим? Мало ли порядочных людей, и уж, во всяком случае, более достойных счастия, нежели такой авантюрист?
— Согласен. Но напрасно ты только со мною в жмурки играешь. Если я тебе и не особенно помогу, то уж ни в каком случае не помешаю. Говори-ка прямо все начистоту.
— Ну так слушай же, — с какою-то особою решимостью последовал его совету Степан Федорович. — Да, я не считаю нужным от тебя скрыть, что на Миркову я давно смотрю как на олицетворение именно той женщины, которую бы я желал сделать моею женою.
— Дело хорошее!
— Да. Но совсем не потому только, что она так богата. Нет, конечно, состояние ее счастью не должно вредить…
— Не должно! — подтвердил весьма серьезно полковник.
— Но не оно играет в моем выборе первостепенную роль. Я давно присматривался к Зинаиде Николаевне, давно она мне нравилась, и, переселясь во флигель ее дома, я, так сказать, не терял ее из-под самого бдительного надзора. Я могу поручиться за эти два года, что ни единой мало-мальски подозрительной интрижки у нее не было и что она, за все время своего вдовства, вела себя безукоризненно.
— Большая редкость по нынешним временам.
— Тем более заметь, — продолжал Савелов, — что она вполне свободна и во всех отношениях совершенно независима!..
— Делает ей честь.
— Ну да, конечно, а мне делало удовольствие. Я последнее время уже чаще стал с нею видеться и даже пробовал изредка намекать, все шло прекрасно, как вдруг в один месяц, даже менее того, все изменилось. Она встретила этого Хмурова и совершенно потеряла голову. Она себя компрометирует с ним, и я не могу поручиться, не зашли ли они уже слишком далеко.
— Печальная история.
И оба приятеля задумались. Савелов встал с дивана и зашагал длинными шагами по кабинету, точно размеривая ковер, а полковник продолжал курить, усиленно затягиваясь, и следил за ним взором. Молчанье продолжалось довольно долго. Наконец первым прервал его полковник.
Он спросил:
— Но скажи, пожалуйста, в чем именно ты подозреваешь Хмурова?
— Хмурова? — откликнулся Савелов и встал перед приятелем, точно остановленный сильным электрическим током. — Да во всем я его подозреваю. Нет такой гадости, на которую бы этот человек не был способен.
— Ну, погоди, не увлекайся…
— И не думаю даже. Начать с того, что его средства к существованию крайне загадочны.
— Может быть, в карты играет? — спросил полковник.
— Не знаю, не думаю, а впрочем, все возможно. Два года он в Москву не показывался и говорит, что был в Петербурге, между тем я слышал, будто бы там он чуть с голоду не умирал.
— Погоди, об этом обо всем можно навести справки; надо в самом деле проверить, что за тамбовский помещик такой?..
X
СТРАХОВАНИЕ
Полковник действительно имел возможность навести некоторые справки о Хмурове, так что обещанье его ободрило Савелова, который в глубине души был убежден, что получатся несомненные данные против этого авантюриста.
Но пока шло дело, Пузырев и Хмуров, заключив между собою условие на вере, со своей стороны, тоже не зевали.
Илья Максимович на другой же день своих окончательных переговоров с Иваном Александровичем направился на Большую Лубянку, в страховое общество «Урбэн», где подал заявление о своем желании застраховаться на случай смерти.
Его любезно приняли и тотчас же было приступили к исчислению условий.
Господин среднего роста, брюнет, полный, но красивый, говоривший с чуть приметным немецким акцентом, занялся им специально и, не желая упускать от прибылей общества выгодного, по-видимому, клиента, стал ему излагать все преимущества для страхующихся во французской компании «Урбэн». Но в то же время, действуя умно и осторожно, он счел нужным спросить:
— Цель вашего страхования? У вас, вероятно, есть семья, дети?
— Никого решительно. Я, что по-русски называется, бобыль.
— Бобыль? Вот как, — повторил вслед за ним обер-инспектор Шельцер. — Ах, скажите пожальста! Но у вас есть особенно близкое лицо, которому вы пожелаете завещать капитальную сумму вашего страхования?
— У меня есть друг.
— Друг? Вот что!
Господин Шельцер смотрел на нового клиента своего общества не без некоторого удивления и по деликатности искал наиболее мягкую форму, чтобы разузнать от него еще кое-что.
Но Илья Максимович Пузырев и сам-то, вероятно, изучил дело страхования жизни не хуже его, не желая как-либо попасть впросак. Он догадался, что именно должно было интересовать представителя крупной французской компании, и сказал ему:
— Цель моя, быть может, вас несколько удивит, господин инспектор, но я считаю своим долгом ее не скрывать от того страхового общества, с которым покончу дело. Я все вам расскажу, когда мы с вами согласимся насчет условий. Прошу мне только их сообщить.
— Прекрасно! Это мы можем сделать сейчас же, — любезнее прежнего согласился господин Шельцер.
Он достал из внутреннего бокового кармана сюртука красиво переплетенную в темный коленкор книжечку, тисненную золотом и составленную из разноцветных листиков, чтобы облегчить искание табелей. Пузырев успел прочитать на ее верхней покрышке:
L'Urbaine
«Урбэн»
Общество
страхования жизни.
Тарифы.
— Вы желали бы, — спросил господин Шельцер, перелистывая книжечку, — застраховаться в шестидесяти тысячах рублях на случай смерти просто или на дожитие?
— Я желал бы, — пояснил еще раз и совершенно определенно Пузырев, — застраховаться таким образом, чтобы немедленно по моей смерти было выдано вашим обществом указанному мною лицу, чистоганом и единовременно, шестьдесят тысяч рублей. При этом я ищу, само собою разумеется, тот тариф, по которому мне бы пришлось наименее платить.