Леонид Влодавец - Мародеры
Теперь, когда Никита уже не работал в архиве, незаметно вернуть дневник на место было невозможно. Во-первых, потому, что непосредственно в архивохранилище его бы не пустили. А во-вторых, даже если б ему удалось туда пройти, хотя бы под предлогом посещения старых друзей, и все-таки спрятать дневник в какое-то дело (даже не обязательно «родное»), то все его «права первооткрывателя» тут же утрачивались. Ибо после этого у него был один-единственный легальный путь увидеть этот дневник: получить разрешение на работу в читальном зале архива, а потом заказать дело в качестве исследователя. Но ему было хорошо известно, что перед выдачей дела в читальный зал его обязательно просматривают.
Соответственно, дневник при этом скорее всего обнаружат. Даже если и не заподозрят ничего, то могут заактировать, сформировать из него отдельное дело и передать в другой архив, где его тут же «оседлает» какой-нибудь любитель истории гражданской войны.
Нет, Никите этот дневничок был слишком дорог.
Но Никите было стыдно.
Решение пришло совершенно случайно.
Примерно за месяц до своего приезда в этот город Ветров случайно встретился в курилке бывшей Ленинской библиотеки с одним старичком, работником Музея Вооруженных Сил. Закуривая, ветеран представился полковником в отставке Масловым Иваном Алексеевичем и заметил: «Я вижу, вы гражданской войной интересуетесь?» Помаленьку разговорились, и Никита упомянул, что собирает материал о крестьянском восстании в такой-то губернии и о Михаиле Ермолаеве, который это восстание подавил.
Старичок наморщил лоб, что-то вспоминая, а потом просиял и сказал, что когда-то, еще лет сорок назад, в период подготовки к 40-летию Великого Октября, будучи относительно молодым подполковником, побывал на предприятии, которое шефствовало над их воинской частью. А располагалось это самое предприятие в том самом областном центре, где в 1919 году размещался губревком, возглавляемый Михаилом Ермолаевым. Дирекция этого режимного машиностроительного завода тепло встретила воинов Советской Армии и представила гостям передовика-ударника, токаря 7-го разряда, кавалера ордена Трудового Красного Знамени, трех боевых орденов и пяти медалей, старшего сержанта запаса Ермолаева Василия Михайловича — сына героя гражданской войны Михаила Петровича Ермолаева. Потом, после торжественной части, естественно, состоялся совместный банкет, а подполковник оказался за одним столом с передовиком производства. Оба оказались примерно одного возраста, фронтовиками, воевавшими в одной и той же армии, а к тому же еще и страстными рыболовами. В результате они быстро нашли общий язык. А потом обменялись адресами и довольно долго переписывались, причем пару раз Маслов приезжал к Ермолаеву в отпуск, и они вместе удили рыбку. При этом они, конечно, частенько выпивали под ушицу и много раз беседовали о делах давно минувших дней, в том числе и об отце Ермолаева. Иван Алексеевич застал в живых и мать Василия, вдову Михаила Петровича, Антониду Васильевну, и старшую сестру Марфу Михайловну. Братья в войну погибли на фронте. Во время этих визитов Ермолаев, случалось, доставал с полки старинные альбомы, показывал всякие семейные реликвии, письма и другие бумаги отца, которые бережно хранила Антонида Васильевна.
Знакомство прервалось после того, как полковника направили военным советником за кордон, где он пробыл аж пять лет. А оттуда писать вообще не поощрялось. Потом Маслов оказался на работе в Генштабе, закрутился, да так больше не связывался со своим приятелем. Адрес у полковника давно поменялся, и если Ермолаев и пытался его отыскать, то не сумел.
Уйдя в отставку, Маслов нашел себе работу при музее и как-то раз, приводя в порядок хранилище фотографий, обнаружил давнишнее фото, на котором были изображены участники обороны Царицына в 1918 году: командир полка Михаил Ермолаев и ординарец Егор Демин. Нечего и говорить, что Иван Алексеевич сразу узнал отца своего приятеля и во время обновления экспозиции нашел этой фотографии место на одном из стендов. Хотел написать, да не нашел адреса.
И лишь теперь, совсем недавно, разбирая старые бумаги у себя дома, Иван Алексеевич нашел давнее письмо от Ермолаева с обратным адресом. Только и теперь писать или ехать в гости постеснялся. Вдруг Василия Михайловича и в живых-то нет? Да и у самого здоровье слабое, 80 лет — это уже возраст. Конечно, если б загодя знать, что Василий Михайлович жив и пребывает в добром здравии, то можно было и его в гости пригласить, и самому наведаться…
Вот тут-то Никиту и осенила идея. А разве не мог дневник капитана Евстратова как-нибудь случайно попасть в семью Ермолаева? Завалялся в каком-нибудь сундуке или в письменном столе, например. Старики ведь неохотно выкидывают всякие старые бумажки, ведь каждая из них им о чем-то напоминает.
План был простой и совсем безобидный: написать Ермолаеву, напроситься в гости, уговорить старика показать семейный архив, содержание которого небось никто от и до не помнит, незаметно для хозяина подложить туда свою тетрадку, а затем как бы невзначай ее обнаружить и дать прочитать Василию Михайловичу. Почти наверняка дед будет убежден, что тетрадка так и лежала себе 78 лет у него, а он не обращал на нее внимание. После этого можно будет спокойно поговорить с Ермолаевым, выяснить кое-какие детали, сделать для вида выписки из подлинного текста — чтоб Ермолаев в случае чего мог подтвердить, что Никита их делал. На самом-то деле дома у Никиты лежало три-четыре машинописных копии с дневника, и ему сам оригинал фактически был без надобности. После этого, наверное, надо было убедить старика сдать документы в областной архив. Москвичи сюда доберутся не сразу, а Никита тем временем застолбит свой приоритет…
КАПИТАН ПРОТИВ УНТЕРА
Один, но очень ценный, «грамм» информации Ветров все-таки добыл из длинного монолога Степаниды Егоровны.
Оказывается, еще в дореволюционные времена в доме Ермолаевых имелась так называемая схоронка. Туда Михаил Ермолаев и собиравшиеся у него большевики-подпольщики прятали нелегальную литературу, причем так ловко, что даже во время внезапных налетов полиции, державшей Ермолаева на подозрении, ничего не находили. Но самым занятным было то, что об этой схоронке, судя по всему, кроме самого Михаила Петровича, никто не знал. О том, что она была в принципе, знала Антонида Васильевна, а от нее уже после смерти Ермолаева узнали и другие. Но, где конкретно схоронка находилась, она не имела понятия. И Демины, и Ермолаевы считали, что эту тайну старший Ермолаев унес в могилу, особо по этому поводу не переживая. Ничего, кроме листовок или нелегальных газет, там лежать не могло.
Но Никиту это известие обнадежило. Раз была схоронка то Ермолаев мог положить в нее и захваченный у Евстратова дневник. Правда, как явствовало из самого дневника, лежавшего в данный момент перед Никитой, это не очень соответствовало исторической правде.
ИЗ ДНЕВНИКА КАПИТАНА ЕВСТРАТОВА
«18 августа 1919 года.
Первый день на этой неделе, когда я смог получить несколько часов покоя.
Заняли уездный город С.! Почти без потерь и без особой стрельбы уничтожили отряд из полутора сотен мастеровых и шпаны, которые проспали наш набег.
Господи, уж не махнуть ли прямо на губернский центр? Если б, конечно, удалось стянуть все отряды, которые сейчас действуют против красных, то такая операция была бы вполне возможна. Сейчас как раз самое время! По данным внутренней агентуры контрразведки в губернию прибыл новый председатель революционного комитета. Некто Ермолаев Михаил Петрович, бывший токарь здешнего заводика, в германскую войну дослужился до старшего унтера, а сейчас прислан не то Революционным военным советом, не то Центральным комитетом партии большевиков с чрезвычайными полномочиями. Начал, разумеется, с поиска предателей и изменников в собственных рядах. Уже расстрелян начальник милиции Иванов (просто дурак и разгильдяй, но обвинен в измене). Посажен и, вероятно, будет расстрелян за измену председатель губпродкома (сие переводится с большевицкого на русский, как «губернская продовольственная комиссия») Мовша Файвас. Что касается председателя губернской Чека, бывшего матроса по фамилии Лубешкин, отличавшегося исключительным — даже для моряка! — пьянством и кокаинизмом, то он смещен со своего поста и отправлен в Москву, где определенно сгинет в подвалах Лубянки. Разумеется, все прочие местные власти, предшествовавшие Ермолаеву, также взяты под подозрение и ощущают себя сидящими на пороховой бочке. Если нашей агентуре удастся убедить их в том, что огонь уже бежит по бикфордову шнуру, как и в том, что им не стоит опасаться прихода Белой армии, то эти люди смогут нам помочь.
21 августа 1919 года.
Все разворачивается прекрасно. В наших руках уже три уезда полностью и восемнадцать волостей.
