Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха
— Спокойно! — предупредил Ляпунов. — Имею право. Вы обвиняетесь в распространении листовок антисоветского содержания и хранении оружия, используемого с подрывными целями!
Озармас вдруг снова переменил тон. Лицо его сделалось глубоко обиженным.
— Зачем, начальник, так говоришь? Зачем позоришь моя голова? Разве на ней нет шапки? Докажи сначала, потом позорь!
— Алферов, Эдиджев! — крикнул Ляпунов. Со двора вошли двое. Гамар кивнул Жуниду.
— Возьмите понятых, — продолжал Ляпунов, не удостаивая Озармаса взглядом, — и самым тщательным образом обыщите двор. Обшарьте каждый уголок. А мы с товарищем Шукаевым будем в доме.
На веранду вышли Рахма и ее мать, испуганно оглядывая приезжих. Озармас цыкнул, и они ретировались на кухню.
Пока Ляпунов и Шукаев обыскивали дом, завхоз под присмотром конвоира сидел на веранде.
Осмотрели все комнаты, перебирая каждую вещь, выстукивая стены и потолок, но ничего не могли обнаружить. Шукаев обследовал половицы, но не нашел никаких следов тайника.
Обыск не дал результатов. Огорченный Ляпунов принялся перелистывать книги, снятые с этажерки, и письма, извлеченные из уже знакомого Жуниду фибрового чемодана..
— Этого я не разберу, — сказал Степан Степанович, — протягивая письма Жуниду. — Наверно, по-адыгейски. Прочитай.
— Сейчас, — Шукаев взял письма и, подойдя к окну, стал читать.
— По-моему, обыкновенная домашняя переписка, — сказал он через некоторое время, просмотрев большинство конвертов. — Хотя, подожди… вот, кажется, нечто интересное…
— О чем там? — спросил Ляпунов, подойдя и заглядывая к нему через плечо.
— Одну минуту, дочитаю…
Письмо было адресовано Рахме. Жунид перевел Ляпунову его содержание, стараясь сделать это как можно точнее.
«Здравствуй, Рахма! — писал неизвестный отправитель (в конце письма не было подписи). — Семь месяцев учусь. Надоело. Одни фрайера в этом торговом техникуме. Девчонок таких красивых, как ты, нету. Так что никакой марухи я себе не завел. Никому не верь, заливают тебе. Братца своего старшего кляну. Он ведь меня заставил. Все, говорит, теперь учатся. Станешь человеком. Завмагом станешь. А на шайтана мне это? Деньжата у меня и так водились, ты знаешь. С тех пор, как братан выздоровел, еще больше стал придираться: «Не пей, не гуляй!» Как в Хантук приеду, так и начинается старая песня. Один раз приезжал Пако (хотя ты его не знаешь. Только я так его называю). Кирнули мы с ним крепко.
Да, еще одно. Не оставлял ли я у тебя золотого медальона на цепочке? Для тебя же приготовил и потерял. Поищи, может, я где у вас обронил? Все пока. А с Умаром теперь простись. За решеткой он. Магазин в Афипсе ограбил. Говорил тебе — брось его, держись за меня крепче. Со мной не пропадешь. Скоро, наверно, приеду. Посылаю тебе фото. Недавно снимался».
На почтовом штемпеле стояло 12 марта, значит, письмо было отправлено из Краснодара совсем недавно.
Ляпунов пожал плечами.
— Стиль вольный, — сказал он, — и блатных словечек хватает. Но, к сожалению, среди молодежи слишком много сейчас ребят, которые изъясняются подобным образом. А так — не вижу в этом письме ничего подозрительного.
— Как не видишь, Степан Степанович? А упоминание о Пако? Впрочем, я совсем забыл ты же не знаешь. — И Жунид коротко рассказал ему о деле Марии Сысоевой.
— Что ж, желаю удачи, — сказал Ляпунов. — Это, действительно, ниточка. Бери письмо, приобщай к делу.
— Я должен допросить Рахму.
— Это ты успеешь. Помоги мне еще. Чутье у тебя всегда было отменное. Поищем-ка во дворе.
— Одну минуту!
По-видимому, вспомнив что-то Шукаев снова развернул письмо и перечитал последнюю строчку.
«…Посылаю тебе фото. Недавно снимался».
— Куда ты? — крикнул Ляпунов вслед сорвавшемуся с места Жуниду.
— Сейчас! — не оборачиваясь, бросил тот.
Через минуту он возвратился из комнаты Рахмы, держа в руках небольшую фотографию. На снимке был изображен в профиль молодой человек лет девятнадцати-двадцати. Черкеска с газырями, кубанка и кинжал у пояса. Фон — намалеванный на стенке или на полотне Эльбрус. Скорее всего — задник в фотоателье. И облачение — напрокат.
— Вот, — сказал Жунид, протягивая фотографию, — Хакас Хатумов. Так на обороте и написано. Человек, который знает Пако!
— Почему ты решил, что именно он автор письма, этот Хакас?
— Рискнул. Вошел к Рахме и спросил: «Где у вас тут фотография этого… студента из торгового техникума? Я видел ее…» Она и вынула из альбома.
Ляпунов покачал головой и усмехнулся.
— Любишь ты на ходу подметки рвать! Ладно! Идем во двор!
В дверях показался Гамар Эдиджев.
— Кругом нету, товарищ старший оперуполномоченный! — доложил он. — Кругом смотрел, все ковырял — нету!
— Быть того не может! — сердито буркнул Степан Степанович. — Пошли, Жунид.
— Разреши мне, Степан, действовать? — попросил Шукаев, когда они остановились посреди двора.
— Давай! Раз уж тебе везет сегодня, давай, действуй!
— Гамар! — позвал Жунид. — Приведите Озармаса Тугужева сюда Пусть смотрит.
— Молодец. Правильно, — тихо шепнул Ляпунов. Алферов вывел задержанного и велел сесть под тутовником на скамейку. Озармас хранил на физиономии все то же выражение смертельно обиженного человека.
Двор Тугужевых был невелик. Пустое, усыпанное мелкими дровяными щепками пространство у колодца, за загородкой — курятник, коровник и сарай. С другой стороны дома — фруктовый сад. Сбоку от хозяйственных построек — старый турлучный домишко, облезлый и ветхий. В нем Озармас жил до того, как перебрался в новые хоромы.
Жунид осмотрел еще раз все строения, несколько раз проткнул вилами камышовую крышу курятника, распорядился разобрать штабель дров в сарае — никаких следов оружия не было.
Прошел час. Ляпунов ходил вслед за Жунидом мрачный и злой.
Позади старого дома темнела полузасыпанная прямоугольная яма. Шукаев несколько раз проходил мимо нее, не заметив ничего подозрительного. Озармас сказал еще прежде, что в яме гасилась известь. Алферов с Эдиджевым проверили: в земле действительно попадались куски гашеной известки.
Подойдя еще раз к яме, Шукаев присел на корточки. Спрыгнул вниз, покопался в земле, вытащил кусок отслоившейся дубовой коры. На ней не было известковых пятен.
— Гамар, — крикнул он из ямы — Приведите-ка нескольких осодмильцев с лопатами да поскорее!
Пока Эдиджев бегал за людьми, Жунид, взяв лопату начал копать. С одного края ямы обнажился отчетливый след торцовой части бревна.
— Куда делось отсюда дубовое бревно? — громко спросил он завхоза.
— Почем знаю? — тоже по-русски ответил тот. Ляпунов подошел к яме.
— Смелее, Жунид, — шепнул он. — Что-то у этого типа глазки забегали. По-моему, пахнет жареным!
Эдиджев во главе целой группы парней с лопатами на плечах появился в воротах. Вскоре, став цепочкой, они уже прочесывали сад и огород, вскапывая каждое подозрительное место. Степан Степанович оживился, перебегая от одного к другому и изредка оглядываясь на арестованного. Тот, ни на кого не глядя, сидел на прежнем месте под охраной Алферова.
— Сюда, ребята! — раздался возглас Жунида. Бродя по огороду, он наткнулся на свежевскопанную грядку. Будто здесь собрались что-то сажать. Воткнув лопату до самого черенка в землю, почувствовал, что она натолкнулась на твердый предмет.
Озармас вскочил, ударив шапкой оземь.
— Не думал я, что аллах на стороне босяков! — заорал он по-адыгейски и зло сплюнул.
— Ну! Тихо, не буянить, — схватился за кобуру пистолета Алферов. Но завхоз сник так же быстро, как вспыхнул. Сел на скамью и закрыл лицо руками.
— Берите, сажайте! Будьте вы прокляты! — глухо пробормотал он.
Осодмильцы уже выкапывали из грядки толстый дубовый кряж. Бревно оказалось сколоченным из двух корытообразных, выдолбленных изнутри половин.
Шукаев, просунув в щель лопату, отодрал крышку.
— Вот где была собака зарыта, — сказал Ляпунов, рассматривая новенькие, обернутые промасленной бумагой винтовки и пистолеты.
Всего в дубовом корыте оказалось два винчестера, одна кавалерийская винтовка, три револьвера системы «наган», парабеллум, два маузера и около шестисот патронов.
— Хороша коллекция, Тугужев, — сказал Ляпунов, искоса поглядев на арестованного.
Тот встал, не подняв головы. Старая Чаб и Рахма молча смотрели, как Озармаса под конвоем препроводили в машину.
4. Золотой медальон
Греб Жунид неважно. Когда он брался за это, лодку обычно заносило боком или поворачивало поперек течения. Вообще, все, что касалось воды, он делал весьма посредственно. Плавал, по собственному выражению, «ниже среднего», не признавая никаких стилей, нырять не умел совсем, зажмуривался и отплевывался всякий раз, когда во время купанья вода попадала ему в лицо.
