Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха
Он подскочил, как ужаленный, хлопая себя по шее.
— Ты… подлюка! Чего бросаешься?
— Если ты, поганый пес, еще хоть раз глаз на Риту положишь, — прорычал Феофан, вращая белками, — закажи могилу поглубже!
— Тю… дурак, — все еще морщась, примирительно забормотал Алексей Буеверов. — Чего взъелся? Сдалась мне она…
— Пахан! — Хапито встал со скамьи и сел на пол, поджав под себя ноги. — Кончай тянуть! Пока старика нету — давай, говори. Чего делать будем? Куда уходить будем? Деньги делить надо.
— Куда ты с этими деньгами сунешься? Сказано тебе, черт нерюханый, Шукай везде номера послал. Ни одной красненькой не обменить!
— Я плевал. Другой место не знают. Давай мою долю. Куда чемодан девал? Зачем глаза пыль бросаешь?
Хапито распалился и сверлил барона злобными глазками.
— А уходить надо, — будто не замечая его требовательного взгляда, сказал Феофан. — Не сегодня-завтра Шукай здесь будет. Если Зубер или Парамон раскололись… Чего в самом деле старый хрыч тянет волынку…
Буеверов заерзал, сел на бурке, — его толстый живот уперся в согнутые в коленях короткие ноги.
— А я чего говорю? Не верю я вашему этому мусульманскому попу. Нужны мы ему как прошлогодний снег. Сам драпанет с нашими тугриками, а нас — в каталажку. С Шукаем шутки плохи. О том вы не хуже меня знаете…
— Назад Дербент не еду, — отрезал Хапито. — Новороссийск еду. К Паше, — он длинно и замысловато выругался. — Где старик, почему не идет? Сам скажу! Разве я ему раб? Где акша[57], барон?
Внезапно из-под лестницы раздался скрипучий металлический звук.
Хапито тотчас умолк, потянувшись к карману брюк. Феофан встал, выдернув нож из-за голенища сапога. Буеверов открыл рот.
— Кто? — выдохнул барон.
— Шейх Омар! — раздался в тишине башни негромкий спокойный голос, и из темноты показалась фигура старика. — Салам алейкум, уважаемые головорезы! Что? Как крысы с тонущего корабля, собрались кто куда! А корабль, между прочим, пока не тонет. Смотрите, как бы не продешевить!
Он неторопливым шагом прошел к скамье, на которой только что сидел Феофан третий, достал из переметной сумы, которую держал в руках, расшитую золотым узором бархатную подушечку и сел на нее, положив на колени холеные белые кисти рук.
— Вон-да!.. — оторопело сказал барон.
Хапито, все еще сидевший скрестив ноги, опомнившись, подскочил и сделал в сторону шейха нерешительный и неловкий полупоклон.
— Так кто из вас и чем недоволен, честная братия? — прикрыв красноватые, в прожилках, веки, спросил шейх, понижая голос.
Все молчали. И Хапито, и сам барон, и даже отошедший в последние годы от приятелей Алексей Буеверов знали, что ничего хорошего не сулит этот старческий угрожающий шепот.
— Мы всем довольны, Хан, — первым решился ответить барон. — Не с нашим умом… Оно, конечно, вон-да!.. — с грехом пополам справившись с этой красноречивой фразой, Феофан засопел и принялся тереть волосатую грудь, выглядывавшую из-под рубашки, что было признаком крайней его растерянности. Оправившись и не услыхав новой реплики Омара Садыка, барон осмелел и продолжал уже более вразумительно: — Однако, Хан, мы, того… Что делать-то? Ребята боятся. Не пора ли поделить башли? Того и смотри майор этот прикроет всю лавочку, вон-да!
— Делить пора, Хан. Ехать кто куда надо, зачем сидеть? — исподлобья глядя поверх переносицы Омара и не решаясь смотреть в глаза шейху, обронил Хапито Гумжачев. И неуверенно добавил: — Давай, скажи слово. Твоя голова. Как скажешь, так будет…
— А что раб божий Алексей?
Казалось, Омар Садык спит или пребывает в этакой добровольной нирване, механически произнося время от времени какие-то слова, запрограммированные заранее и сейчас уже не зависящие от его воли. Он сидел на своей бархатной подушке, расслабившись и откинув голову на пологий уступ каменной стены, безучастный, отрешенный, и это странное, противоестественное его спокойствие разношерстная преступная компания, собравшаяся здесь, расценивала и понимала по-своему, и потому все они вместе и каждый в отдельности испытывали сейчас перед ним почти суеверный страх.
Буеверов знал об Омаре Садыке гораздо меньше других, встречался с ним всего-навсего в третий раз с тех пор, как был принят в шайку, и на него гипнотическое влияние шейха распространялось в гораздо меньшей степени, ибо до сих пор могущество Омара Садыка в его глазах реального подтверждения не получало. Вот почему Петрович, не отличавшийся особым знанием человеческой психологии, совершил промах, который мог бы иметь для него роковые последствия, если бы не счастливая случайность.
Возмущенный двуличием своих сообщников, которые только что откровенно роптали, не одобряя действий старика, а теперь оба пошли на попятный, Буеверов не без труда поднялся, покраснев от натуги и жестикулируя, сделал шаг по направлению к Омару.
— Какого рожна выламываешься? Может, еще у аллаха своего спросишь, когда нам долю свою получить? Пошел к чертовой бабушке, понял? Куда чемодан девал? Твой, что ли, фарт был? Здесь двое нас кто провернул дело, — я и Хапито. Ну, пахан имеет долю, — Буеверов кивнул в сторону Феофана, — а ты что? Кой шут барыга надо мной командует? Слышь, барон!.. — Буеверов разошелся и двинулся было с угрожающим видом к шейху, но поскользнулся на мокрой плите пола, которую Рита недавно облила водой, плеснув ее мимо котла, растянулся во весь рост, грузно шлепнувшись на бок.
Это его спасло. Тонкий длинный стилет, который Омар Садык неуловимым молниеносным движением выхватил из-за пазухи и швырнул в Буеверова, как потом божился Феофан, должен был попасть ему в сердце, но; поскольку Буеверов в этот момент уже падал, обоюдоострое лезвие полоснуло его по щеке, и, распоров ее наискось от губы чуть ли не до самого уха, со звоном покатилось по каменным плитам.
Буеверов залился кровью.
Омар не шелохнулся.
— Вон-да-а-а! — поперхнулся барон своей знаменитой приговоркой.
Буеверов зажал щеку ладонью.
Между пальцев тотчас хлынула кровь, обливая ему ку до самого локтя и капая на пол. Он силился что-то сказать, но из горла его вырывались только нечленораздельные хлюпающие звуки.
— Сам напоролся, дурак, — не меняя позы, сказал Омар Садык. — Кровищи — как из барана недорезанного. Стоял бы спокойно — уже был бы в раю, послушал бы, как поют ваши христианские ангелы.
— Шайтан, — прошептал Гумжачев.
— Перевяжите его, — приказал Омар. — А то всю башню изгадит.
Барон крикнул в двери:
— Рита!
Цыганка вошла так быстро, что сомневаться не приходилось: она подслушивала, стоя у входа.
— Чего?
— Воды и тряпку! — велел Феофан, показав на скрючившегося возле очага Буеверова. — Промой и перевяжи ему рану.
Рита сбегала за ведром и безо всяких признаков волнения (видно, не впервой приходилось заниматься ей такими вещами) платком, смоченным в ключевой воде, стала промывать щеку Петровичу. Порез был глубокий. Потом, достав из кармана нечистый свалявшийся бинт, ловко замотала им всю половину головы, завязав концы сзади, на шее.
Буеверов тяжело дышал и потел во время этой процедуры, не сводя загнанных глаз со страшного старика. Губы и руки его дрожали.
— У кого еще есть разговоры? — спросил Омар Садык тем же ровным тоном.
Ни один из них не раскрыл рта.
— Вот так-то лучше, сыны мои, — сказал шейх, улыбнувшись краешком губ. — Мало, что вы мне всю молитву испортили, ни одного доброго дела с умом не сделали — теперь бунтовать?
— Да мы, что ж… — заикнулся было Феофан.
— Не оскверняй уста ложью, — остановил его жестом Омар Садык. — Аллах все видит, вес слышит! — он перевел взгляд с барона на Риту, которая мыла руки в ведре с водой. Вода в ведре была розовой. — Подотри пол и ступай. Готовь мясо, — приказал ей шейх.
Рита засуетилась. Через минуту никаких следов происшедшего не осталось, если не считать замотанной головы Буеверова. На марле, скрывавшей теперь половину его лица, медленно проступала алая полоса.
Рита поспешно вышла, загромыхав ведром, и притворила тяжелую, окованную железными полосами, дубовую дверь башни.
Омар Садык встал, медленно прошел к противоположной стене, куда закатился стилет, поднял его, любовно вытер лезвие полой бешмета и спрятал за пазуху. Очевидно, там, в подкладке, были прикреплены ножны. Затем, провожаемый взглядами (подобострастным — Феофана, мрачным и выжидающим — Хапито, затравленным — Буеверова), вернулся на место. Аккуратно положил расшитую подушечку на каменный пол, преклонил колени и, воздев руки вверх, совершил намаз.
Хапито повторил его жест и тоже зашевелил губами. Старый рецидивист, для которого убить человека было не труднее, чем задавить муху, отличался набожностью, не пропускал молитв, где бы ни находился, а его суеверие вызывало у других членов шайки заглазные насмешки, — открыто вышучивать вспыльчивого Гумжачева никто себе не позволял.
